Кокон (СИ)

— Что нам делать? — сбивчиво произнесла она наконец. — Позвонить родителям, сказать, что остаемся?
— Нет. Езжай. Так будет лучше для всех. А еще лучше будет, если вы задержитесь там подольше... — он замолк, пытаясь подобрать слова так, чтобы не вызвать еще больше паники. — Я облажался, Эми. Я крепко облажался. И мне этого не простят. Я не хочу, чтобы из-за моего провала вам испортили жизнь.
— Да плевать мне на этих журналистов! Если тебе нужна наша поддержка, мы сделаем все, что надо. Мы покажем им, что Сэвиджей так просто не сломить, и мы...
— Эми, — он посмотрел на жену очень серьезно. — Прошу тебя. Уезжай, забери детей. Так я буду знать, что вы в безопасности. И дело не только в журналистах.
Последнюю фразу он произнес многозначительным тоном в надежде, что Эми поймет. Должна понять. Он не хотел произносить вслух то, что терзало его, словно они, как волшебное заклинание, воплотят эти страхи в жизнь.
— Все... настолько плохо?.. — произнесла Эми, присаживаясь рядом.
— Да.
Он уткнулся ей в плечо, давая волю этой минутной слабости. Она обняла его, провела рукой по волосам успокаивающим движением. И эта молчаливая поддержка была лучше тысячи слов.
— Хорошо, Джим. Я сделаю, как ты скажешь, если так надо для семьи.
— Люблю тебя, — тихонько произнес он с искренней благодарностью.
— И я тоже, — она едва заметно дрогнула, стараясь сейчас быть сильной для него и сдержать раздирающие на куски слабость и тревогу.
Джеймс уснул, кажется, почти моментально, и так же моментально, по ощущениям, проснулся. Было уже позднее утро, тусклый свет пробивался сквозь плотные занавески, безнадежно пытаясь наполнить красками серый мир вокруг. На секунду Джеймс подумал, что проспал и не успел попрощаться и объясниться с дочерьми, но когда снизу, из коридора, донеслись голоса, сначала он почувствовал легкий укол разочарования, но тут же сам себя пристыдил за такие мысли. Это было его ответственностью, а значит, и смотреть в глаза девочек, когда сейчас он скажет им, что остается дома, никто за него не станет.
Он спустился почти бесшумно, мягкий ковер приглушал шаги. Судя по всему, сборы были в завершающей стадии: Эбигейл, уже в своей розовой курточке, стояла у двери, сжимая в руках любимого плюшевого зайку. Эми помогала Джанет утепляться, сама она уже была в пальто.
— Доброе утро! — радостно произнесла Дженни, заметив отца.
— Доброе, — он вымученно улыбнулся. — Смотрю, вы почти готовы?
— Да, — сказала Эми, когда супруг поцеловал ее в щеку. — Осталось только загрузиться и можем выдвигаться. Машину я прогрела. Надеюсь, мы доберемся без происшествий.
— А почему папа не собирается? — спросила вдруг Эбби, замерев на пороге.
Эмили и Джеймс переглянулись.
— Мы поедем втроем, зайчонок, — мягко сказала она младшей дочери, пытаясь предугадать реакцию девочки.
— Ты не поедешь с нами к бабушке с дедушкой? — от этой детской недоверчивости в ее голоске внутри у Джеймса все сжалось.
— Прости, милая, — он вздохнул, целуя младшую дочь в лоб. — Папа себя очень плохо чувствует. Я не хочу, чтобы вы заболели, а уж тем более бабушка с дедушкой.
— Но ты будешь один на Рождество, — плаксиво заметила дочь. — Это неправильно. Мы всегда были вместе на Рождество!
Кажется, даже для вины уже не было сил, отчего Джеймс попытался лишь выразить улыбкой свою благодарность за заботу о нем. Эбби какое-то время пыталась капризничать, отказывалась садиться в машину, но в итоге под уговорами матери сдалась. Она специально села с другой стороны, чтобы не смотреть на отца и скрыть свои слезы.
Джанет же была куда спокойнее. И от этого спокойствия, в котором читалось понимание истинной причины, становилось тошно. Иногда Джеймсу казалось, что эту проницательность, несвойственную возрасту Дженни, та унаследовала от него.
— Ты ведь из-за работы не едешь? — спросила она негромко, когда отец заключил ее в прощальные объятия.
Джеймс зажмурился. На мгновение, всего на один ужасный миг он представил, что это его дочь лежит там, в снегу за складами, растерзанная живодером. Да, пусть раньше этот псих выбирал только проституток, но теперь... Он не был уверен, кто может оказаться следующим. Раз под его нож попала та бедная девочка, что мешало и Дженни попасть в его поле зрения?
  
— Да, — тихо сказал детектив, крепче сжимая объятия. — Так надо, милая.
Она ничего не ответила, лишь едва заметно кивнула. Печали в ее взгляде меньше не стало.
— Позвони, как доберетесь, хорошо? — попросил Джеймс, прощаясь с женой.
— В офис? — уточнила она, и хоть в этом не было никакого укора, детектив поморщился, словно его заставили залпом выпить стакан лимонного сока.
— Да. Либо оставь сообщение, если я буду в отъезде.
— Хорошо. Береги себя, пожалуйста, Джим. Помни, что детективов много, а ты один.
Джеймс проводил взглядом выезжающий с подъездной дорожки седан, помахал рукой на прощанье, и как только машина скрылась из виду, почувствовал внутри странное опустошение. Он знал, что поступил правильно. Он действительно не хотел, чтобы семья подверглась нападкам репортеров, — а он был уверен, что они будут, — но сейчас он был в этом городе совершенно один впервые за пятнадцать лет. С тех пор, как уехал поступать в полицейскую академию в Портленд, откуда вернулся уже с Эмили...
Однако сейчас ему было не до чувств. В который раз они мешали ему, врываясь в работу, где нужно было оставаться беспристрастным, где нужно было руководствоваться логикой. Он и так уже успел оступиться, и сейчас, когда он избавил себя от очередного повода беспокойства, ему надо было всецело погрузиться в расследование. Нужно было перепроверить все старые отчеты и заключения, сравнить с новыми и понять, где же полиция совершила ошибку, приведшую к очередной жертве.
Следующие несколько дней он, кажется, жил на рабочем месте. В опустевший дом возвращаться не хотелось. Лишь в рождественское утро он набрал Эмили и поздравил ее, девочек и свекров с праздником. Мистер и миссис Мэйсон были скупы на поздравления и явно остались не в восторге от поступка зятя. Одно радовало — девочки явно были рады подаркам и весело проводили время. Этого было достаточно, чтобы не упасть духом окончательно.
Но не только лишение семейного тепла было причиной, по которой Джеймс предпочитал оставаться на работе: журналистская истерия нарастала с каждым днем. У дверей участка с утра до вечера дежурили репортеры, требуя комментариев. Гнев горожан был ощутим даже через стеклянные двери — крики, плакаты, осуждающие взгляды. Джеймс чувствовал это давление всем телом, словно с каждым шагом по участку к его спине прибавлялся груз.
Джеймс чувствовал себя как под микроскопом. На каждом совещании или выходе к прессе он ощущал взгляды коллег и понимал, что его решения обсуждаются даже за его спиной. Впрочем, это не пугало его так, как крики репортеров. Они требовали ответов, но Джеймс не был уверен, что у него есть правильные слова.
Бэннет, к удивлению Джеймса, хорошо знал, как действовать в таких ситуациях, а потому взял часть огня на себя. Иногда он выходил к прессе вместо него, умело уходя от острых вопросов. Его тонкий сарказм и способность перевести разговор на более удобные темы помогали частично разрядить напряжение.
— Сэвидж — один из лучших наших сотрудников, — говорил он перед камерами, сдержанно, но уверенно. — Мы делаем все возможное, чтобы найти виновного. Да, у нас были вопросы к Миллеру, но это лишь часть процесса. Вы же не хотите, чтобы убийца остался на свободе только из-за того, что мы поспешили с выводами?
Бэннет умел выставить полицию в выгодном свете даже тогда, когда репутация отдела шаталась. А в моменты, когда Джеймсу все же приходилось выступать перед прессой, Чарли стоял рядом, как непроходимая стена, излучающая уверенность. Его короткие комментарии прерывали самые неудобные вопросы, направляя внимание на более общие темы.
Джеймс наблюдал за всем этим с двоякими чувствами. С одной стороны, Бэннет закрывал его от напора, с другой — каждый раз, когда тот говорил, что дело в надежных руках, Джеймс ощущал, как ответственность давит на него еще сильнее.