Дурак космического масштаба (СИ)

— Готовность три, — сказал, наконец, Дерен.
И я вывел мощность на предельную.
— Пошли за мной!
И он резко нырнул вниз, набирая скорость. Остальные три шлюпки потянулись следом, как хвост воздушного змея. Я так и не выключил щит, сместившись чуть вбок и пытаясь прикрывать Дерена от всбесившихся лучей. Я почему-то знал, что выключить щит успею. Смотрел я не на экран слежения, он не давал мне сейчас никаких преимуществ, а прямо через стекло. От того и увидел, как Рос, сделав петлю, подставил себя прямо под удар сбоку, направленный на нашу головную шлюпку. Может, он рассудил, что дело своё уже сделал, а мы ещё нет, но, скорее всего, защищая Дерена, он просто не подумал о себе.
Я метнулся вниз, обгоняя ведущего. Слишком низко! Недопустимо низко, учитывая, что импульсный бич продолжает генерировать электромагнитное поле, а у меня не отключен щит. Но я продолжал снижаться. Во мне не осталось уже ни раздражения, ни перенесённой недавно боли. Только пустота. Меня на тот момент как бы вообще не существовало. Защита шлюпки по всем правилам должна была войти в резонанс с импульсным разрядом, но она не вошла. Я не полностью, но закрыл от светочастотного удара и Дерена, и Роса. И мы метнулись вверх. Мой пилот, остекленевший оттого, что я делаю, не успел сбросить мину. Но её сбросила следующая за нами шлюпка. Нас крутануло взрывной волной, но я не потерял ощущение пустоты и выровнял шлюпку по экрану слежения. Иначе уже не выходило — вокруг бушевал огонь. Я искал сегодня огня, но он опоздал. Увидев Роса, подныривающего под смертельный для его "голой" шлюпки светочастотный луч, я успел сгореть сам.
— Пятнадцатый и восьмой, проводите Роса. Это Дерен.
Если Рос начнёт сейчас падать, две шлюпки смогут зажать его между щитами и довести до лагеря. Но Рос держался сам. Наконец, я увидел малую шлюпку и через стекло. Я надеялся, что лейтенанту моему не сильно досталось. Коньон. Излучина. Не очень сообразил, как мы сели. Пилот пятнадцатой выскочил раньше меня и боролся с оплавленной дверью шлюпки Роса. Морда у него была красная, но до ожога вроде не дошло. Когда я подбежал, шлюпку уже удалось открыть, и Рос оттуда практически выпал. Вся левая сторона обожжена, сам в шоке… Но шлюпку довёл, гад. Я смотрел, как медики обрабатывают ожоги, но всё ещё находился где-то не здесь.
Вернулись остальные наши шлюпки, успевшие, надеюсь, развлечь фермеров по полной программе.
— Ну, вы и псих, капитан, — сказал подошедший Дерен, сжимая мою ладонь. — Я думал — всё. Вы почему щит не отключили? Хотя, без щита и светочастотный почти в упор… Видели, у Роса вся корма оплавилась? Но щит выдержал. Сам бы не видел — не поверил.
Я сжал его руку, такую живую и теплую. Улыбнулся одними губами:
— Надо было, вот и выдержал. Мы с Росом вместе…
— Если выживем, я только с вами буду летать, — тихо-тихо сказал Дерен. — Я очень хочу понять, как это — на большом корабле…
— Давай выживем, сначала, — сказал я так же тихо.
  
История двадцать девятая. «Под знаком белого солнца»
 
 
 
Солнце ходит по росе,
 
Кони пьют восход
 
День сойдёт во всей красе
 
На зерцало вод.
 
 
 
И умытая трава
 
Вместе с ребятнёй
 
Побежит играть в слова
 
На песок морской…
 
 
На этом месте стишок вероломно обрывался… Мы его учили ещё в начальной школе. Почему он мне вообще вспомнился? Я лежал на спальном мешке, просто передыхая. Спать я не собирался, да и заснуть бы всё равно не смог. Я мечтал о смерти. Если ты скажешь, что никогда не думал о ней так, как я сейчас, ты врёшь. Все думают.
И я думал этой ночью о том, как хорошо и легко было бы просто умереть сегодня.
Умереть, чтобы не чувствовать усталости, не понимать, что выхода у нас просто нет и быть не может. И чтобы не сожалеть о том, что сделал и что ещё сделаю. Вернее, сожалеть-то можно, есть такая форма лицемерного сожаления о содеянном якобы против воли. Только для этого хорошо бы окаменеть полностью, а не какими-то частями души.
 
Знаешь, почему писатели так любят начинать романы с описаний природы? "Утро было туманное и нежное. Цветы поднимали свои мокрые от росы головки. Несмелая птичья трель…" Или наоборот — осень грязная, и небо всё время ревёт…". Знаешь, отчего они так? Знаешь? От того, что только, когда мы смотрим, как дышат в солнечный день листья, целуются бабочки или носятся, размахивая лохматыми ушами, собаки, у нас в головах что-то щёлкает, и мы начинаем осознавать, думать, и чувствовать одновременно. Большинство, наверное, принимает этот процесс за вдохновение. Это — ещё не оно, это просто включились разом самосознание и чувства, а обалдевшие от изумления мозги начали происходящее осмысливать. В такой момент ощущаешь себя богом. Тебе кажется, что никто не видел раньше эти травинки, несмятые почему-то ботинками или спальным мешком, всё ещё живые и такие наивные. Кругом — война, а у тебя под самым носом — травинки… Словно бы ты их сам только что создал. Дурак. А ещё ты очень четко понимаешь вдруг, что где-то рядом есть люди, для которых твоя война — чужая. Они брезгливо сморщатся, столкнувшись на улице с солдатом в несвежей форме, и, приглашённые на чинные корпоративные похороны, подальше обойдут заросшую могилу с "армейским крестом".
Твой мир будет для них враждебным и непонятным, до тех пор, пока сами они, так или иначе, не споткнутся о те же камни, что и ты, не пойдут под пули, напалм или светочастотные лучи. Какая разница, какое у нас оружие? Война — это всегда — война…
А самое смешное, что мы своими смертями, уравновешиваем и чаши их весов тоже. Только они всё равно нас не вспомнят. Пока ты не на войне — для тебя эта война чужая. И поэтому войны будут следовать за войнами. Как искупление. Потому что неосознание — это то, почему бывает война. Не понял?
Не осознавая — мы живем только наполовину. И ум, и чувства — умеют обманывать. И мы будем воспринимать сделанное нами как приятное и разумное. Будем жить, любить, набивать брюхо… А дух уснёт. Но, даже сквозь сон, он станет посылать нам знаки того, что мы творим что-то ужасное, неправильное в самой своей сути. Голос духа — слабый, временами, неслышный, легко залить одурманивающими напитками и заглушить повседневными делами… И начать снимать фильмы про апокалипсис, изобретать защитные системы, вешать новые и новые замки, видеть военную угрозу в каждом шевелении соседа, Это оттого, что подсознание наше всё это время в ужасе ждет инспекции дремлющего до поры духа. Ждёт наказания, понимая, что только мыслями и чувствами жить нельзя, иначе мы просто превратимся в животных. И наказание последует нам от нас же самих. И потому — ты тоже когда-то окажешься на войне, наказывая самого себя за неумение осознавать через чужую боль и чужой опыт… Пусть даже это будет всего лишь война внутри тебя самого. Это не легче. А ты знаешь, как это? Думать и чувствовать сразу? В обычное время внутри нас всё очень полярно — мы или психуем, или — подсчитываем, занимаемся сексом или делим и умножаем… Побеждает то одно, то другое. Нам трудно свести в одно даже мысли и чувства. А ведь есть ещё дух… Второе лезвие клинка. До него не достучишься, иначе, чем через рубеж души — её тени и её страхи. Так душа не пускает ум к духу. Между умом и духом — темные земли нашей чувственности. Танати Матум. Тупая грань трехгранного клинка. Вернее — та грань, которая должна быть тупая. Мы — не эйниты, наши чувства ещё как ранят. Я искал в сети, но не нашёл клинка, подобного тому, какой оставил мне Абио. У наших "трехгранников" — все грани — острые…
— Капитан, вы не спите?
Гарман вошёл с разрешения дежурного, но, увидев, что я лежу, застыл.
— Не сплю. Что у тебя?
— Да, мелочь, вроде… Посты сейчас обходил — боец задремал. Смотрит на меня, глаза открыты, а сам — спит. А окликнул когда — он начал уверять, что не спал. Говорит, словно морок какой-то…