СССР: вернуться в детство 3 (СИ)
В козлятнике прошло несколько первых запланированных свадеб.
У семидесяти пяти крольчих подрастало, страшно представить, шестьсот восемнадцать отпрысков! Сейчас их как раз пора было рассаживать по клеткам на откорм и, есть такое выражение, созревание шкурки.
В общем, шла нормальная хозяйственная жизнь.
В замечательной брошюрке, которую мне институт про цесарок прислал, имелась целая куча таблиц, в которых значились всякие забойные показатели на восьмидесятидневную цесарку. И вот эта цифра: в восьмидесятидневном возрасте — постоянно мелькала, из чего мы заключили, что восемьдесят — минимальный срок для начала забоя.
Слишком большое цесарочное стадо оставлять я не хотела — уж слишком сильно, реально, оручие они. Покрутили мы с Вовой так и сяк, родственников к обсуждению привлекли — решили оставить на маточное стадо штук десять. Худо-бедно, уж сколько-то яиц они нам на расплод нанесут. А прочих зарубить сейчас. Главное было — пол определить. На мой вкус они были все совершенно одинаковые, что самки, что самцы. Все белые, пугливые и шалые. Смотрели мы на них, смотрели…
— Ну, не знаю, Вова, — сказала я, — или у нас все бабы, или уж все мужики. Чё они вообще неразличимые-то?
— Значит, пусть специалистка выясняет, — пожал плечами Вова, — мы ж ей, в конце концов, деньги платим.
Итак, незадолго перед старым новым годом мы насели на нашу ветеринаршу, и она отобрала нам всех цесарочьих мужиков (прям в жопки им заглядывала) и зелёнкой по спине пометила. Из семидесяти восьми орунов получилось аж сорок семь цесарей! Фигасе, гендерное неравенство! С другой стороны, мучиться сомнениями не придётся.
И тут… мне стало жалко резать цесарих. Можете себе представить? Собралась ведь сократить до десяти — нет, рука не поднялась.
— Да и пофиг! — говорю. — Пусть все бабы живут! А дембелей пробовать начнём.
Вовка, привыкший к периодически случающимся у меня внезапным сменам вектора, воспринял новость с титаническим спокойствием:
— Всех так всех, как скажешь.
Исходя из рекомендованной пропорции: на четырёх самочек один самец, я отобрала восемь самых крупных мужиков, а остальных отсадила в отдельный дембельский вольер.
Трёх мы зарубили к старому новому году — ощипанные выглядели они, честно скажем, страшно. Мясо тёмное, натурально как дичина. Тётя Валя сразу весело и нетолерантно обозвала голые цесарочьи тушки негритосками. Но суп получился — обалдеть просто! Вкуснятина, бульон насыщенный — правда, почти как дикое мясо. И ощипываются легче, чем куры.
— Но таких попробуй-ка продай, — с сомнением высказалась бабушка. — Скажут: курица своей смертью померла.
В этом была досадная правда. Народ у нас привык к определённому продукту, утятину-то, я от деревенских слышала, плохо берут, а утка всё же привычнее на слух, чем какая-то цесарка. Мы решили оставить пока для себя, для родни — а там, кто знает, вдруг сарафанное радио сработает? Царская птица, все дела…
Полиэтиленовые пакеты были в жутком дефиците, а если появлялись, стоили аж двадцать копеек за штучку, поэтому тушки цесарок сохраняли старым дедовским способом: обливали водой на морозе. На толстой плёнке дождаться, пока со всех сторон лёд схватится, чтоб мясо не вымораживалось — и в ларь в холодном сарае.
Ещё из мясного. Под старый же новый год нашим чуханчикам стукнуло уже по семь месяцев, и мы решили несколько штук, признанных наименее перспективными для размножения, пустить на мясо. К тому ж пока зима, с заморозкой никаких проблем не будет. Вова отбраковал шестерых, которым предстояло друг за другом отправиться на дембель*.
*Да, это метафора такая.
Бойня у нас была организована, справки-печати ветеринарша выправила, колоть помогал Вовкин дед, пришлось ему несколько раз к нам скататься, а разделывали уж Вова с Рашидкой — у нас для этого лебёдка была организована, там самому ворочать не надо, усилий огромных не требуется. Пилить вот повдоль хребта без электроинструмента муторно, мда… Опять старая память подводит, когда всё получалось проще, легче и быстрее! Эх, нам бы сейчас сабельную пилу, можно было бы разделку вообще запросто организовать! А так пришлось в помощь мужиков звать, всех, кого только смогли, и дружно решили, что на следующий забой обязательно заранее договоримся с помощниками. Хрен с ним, что наёмных привлекать нельзя — мясом рассчитаемся.
Весом самая худая вышла семьдесят пять килограмм (это чисто тушка, как будет принято продавать потом: без копыт, без ливера и без головы) — и по возрастающей до восьмидесяти трёх. На мой взгляд, для выбракованных вполне достойный вес.
Самая большая туша ушла Рашидке, в качестве оплаты за вечерние уборки. Мы тогда не знали, что именно она самая крупная — просто, так вышло. Восемьдесят три килограмма по два десять (это если самую дешёвую магазинную или закупочную цену брать) — очень достойно, на мой взгляд. Мы так-то с ним на сорок рублей в месяц своей продукцией договаривались — вот и рассчитались за четыре с половиной месяца сразу. Ливер отдали бонусом, не взвешивая. На счёт головы и ножек я сомневалась — возни с ними много, но тётя Валя сказала, если мы отдаём — заберёт на холодец. Вообще, она так впечатлилась, даже перестала Рашидку за школьный пофигизм ругать.
Ещё один внезапный результат проявился буквально через день. Тётя Валя подошла после вечерней дойки:
— Оля, у Рашида на работе мужики спрашивают — вы мясо не продаёте?
— Да продаём, конечно. Мы так-то собирались в заготконтору сдать, там, говорят, объявление повесили, что свинину по два десять принимают. В эту же цену могу и продать, только минимум полтуши. Это будет где-то сорок килограмм. Рубить, делить — не будем. Хотят делить — пусть сами, между собой, без нашего участия. Ливер набором по рублю за килограмм, там видели: сердце, печень, почки. Тоже набором, или берут — или уж нет. Головы, ноги, жир нутряной — по пятьдесят копеек. Весы есть, проверенные, со справкой.
— А если захотят, то как?
— Полтуши от сегодняшнего забоя есть. Завтра будем колоть ещё. Если хотят — пусть подъезжают в обед. Или хотя бы с вами передадут, мы тогда можем приехать, когда Женя выходной будет. Или на тележке, чтоб до города.
— Ага, я скажу.
Назавтра в обед к нашему двору подъехал грузовичок — но не дяди Рашидов. Из него вылезли три мужика и спросили у Вовки, подошедшего к калитке:
— Слышь, пацан, а кто тут мясо продаёт? Рашид говорил, где-то здесь.
— Ну, если Рашид говорил — тогда я, — слегка сощурился Вовка. — Но меньше чем по полтуши не продаём.
— Это мы знаем, — закивали мужики. — Покажешь?
Я наблюдала эту сцену с некоторой тревогой. Ну, мало ли, правда — вдруг грабануть нас приехали? Хрен с ней, со свининой, Вовку бы по кумполу не тюкнули! Но тут из конюшни выглянул Рашидка и сказал:
— О, дядь Серёжа! Здрассьте!
— Здоро́во, — кивнул крайний дядька, и я поняла, что грабежи отменяются.
Если честно, у меня имелись некоторые сомнения. Куски-то по сорок килограмм, не всякий враз почти девяносто рублей выложит. Но, как мне пояснили мужики, если работяга получает рублей двести пятьдесят, а то и триста зарплаты — что называется, «можем себе позволить»!
Короче, вместо запланированных шести свиней мы закололи десять. На этом притормозили. И то я, так поняла, из-за того, что половина зимы уже проскочила — морозилок-то нет, люди на балконы складывают. Вова всем обещал, что следующей осенью колоть начнём в ноябре, как морозы встанут — записываться через Рашида, пожалуйста. Можно будет подходить заранее, чтобы точно досталось. Цену повышать не планируем, и никаких талонов — какие талоны могут быть в юннатском хозяйстве? Но тушки, скорее всего, будут уже побольше. Кушайте, одним словом, приятного аппетита!
Распродали мы восемь полутуш, и почти весь ливер ушёл, ножки и даже часть голов, нутряной жир тоже немножко подразобрали. Остатки жирка мы с бабушкой перетопили и в холодное подполье составили — чувствую, с покупными жирами и маслами распрощаемся надолго. Удобно, между прочим. Я на сале жарить люблю. Картошку, к примеру — объедение же!