Тайна семи
– Нет, ни чуточки, – согласился Валентайн. И захохотал еще громче.
Глава 6
Освободись Нью-Йорк от всех своих цветных, какой бы мирный и чудесный город то был! Как бы сэкономили мы на содержании полиции! То же самое – и в Филадельфии! Нет, конечно, Нью-Йорку следует отдать должное – здесь полегче, чем в Чарльстоне или Нью-Орлеане. И все же – увы – в нашем городе полным-полно цветных, а потому он заслужил репутацию одного из самых криминальных городов нашей страны.
Добравшись до Восьмого участка, я постучал, затем распахнул дверь в кабинет Вала и втолкнул туда Делию с Джонасом. Дрожащих и промокших, но свободных! Люси Адамс почти беззвучно вскрикнула. А когда семья бросилась к ней навстречу, лицо ее озарилось столь ослепительной улыбкой, что освещать ею можно было бы гостиницу «Астория» хоть на протяжении целого года.
В горле у меня встал ком при виде этого зрелища, но я поспешил проглотить его. Передал им аптечку из участка, чтобы заняться в кровь стертыми запястьями Делии, поспешил притворить за собой дверь и устало привалился к ней спиной.
Моя Мерси, подумал я, гордилась бы этой ночной работой. И я представил, как она выглядит, входя в ветхий дом в трущобах, скользя мимо подвальных помещений, где царит сущий ад. Бесстрашная до безумия, с полуулыбкой на лице, она раздавала там хлеб, соль и мыло, невзирая на цвет кожи нуждающегося. И бедняки, и богачи равно считали ее невменяемой и щедрой, а меня очень беспокоило состояние ее здоровья. И еще – я просто обожал ее за это.
Я глубоко вздохнул, двинулся по коридору и сказал Валентайну, который взгромоздился на высокий табурет у стойки:
– Угощаю. Я твой должник.
Положив шляпу на столешницу, я потер ноющий висок. Ну, разумеется, стоило только перестать напрягать правый глаз от волнения, как половина головы, словно в отместку, отдалась тупой пульсирующей болью.
К этому времени мы с братом остались вдвоем. По дороге к Гранд-стрит мистер Пист сошел и направился на ночной обход – как всегда преданный своему делу, хоть и немного сонный. Три человека из комитета быстрей меня сообразили, что в одну карету мы не поместимся и что уж совсем немного найдется охотников везти куда-то троицу чернокожих – так и сказали, к моему молчаливому смущению. А потому поступили по-джентльменски – предложили здесь и распрощаться, после того, как я вызвался доставить спасенное семейство во временное убежище ввиду отсутствия Чарльза Адамса. И вот двое обитателей Нью-Йорка по фамилии Уайлд – один весь размягченный от облегчения, второй размягченный от принятых чуть раньше снадобий – буквально умыкнули у них Делию с Джонасом, посадили в двухколесный экипаж и увезли с какой-то, как мне показалось, даже непристойной поспешностью. И платил, разумеется, мой более обеспеченный старший брат. И это раздражало. Как почти все, что делал Вал.
– Можно подумать, я для тебя все это провернул, – хмыкнул он и выложил локти на стойку. – Если существует на свете более соблазнительная цыпочка, чем эта миссис Адамс, то я готов сожрать свой ботинок, даже не посолив.
– Она замужем, – кисло заметил я.
– До сей поры это меня мало волновало… О, да ради бога, успокойся ты! Не собираюсь ловить рыбку в этом озере.
– Вот спасибо. Нет, погоди, – добавил я. – А ты что, обычно… не то, чтобы я возражаю…
– Возражаешь?
Я никогда не возражал, так уж был воспитан – если вообще меня кто-то воспитывал (плохая шутка!) – что это не моего ума дело. Кто там с кем и почему. Между черными и белыми всегда существовали интимные отношения. У нас с Валом никогда не было достаточно денег, чтобы воротить нос от любого живого существа – ну, разве что кроме вшей, – а когда я был еще мальчишкой, нас взял под свое крыло один патриарх из Андерхилла, радикальный приверженец протестантизма. И все эти сантименты по поводу расового кровосмесительства предназначены для людей с вышитыми подушечками и кружевными салфеточками, или уж для того сорта тупиц, которые причисляют африканцев к особой породе обезьян.
– Если б она не была замужем, – пытался объяснить я. – Я не возражал бы. И если тебе…
– Убери морду подальше, а то как бы я не превратил ее в пудинг. – И Вал шлепнул меня по руке.
– Не смей так говорить о моем лице.
– Тогда не криви его, как извращенец, прилипший к чужому дверному глазку.
– Да отвяжись ты. Но… я просто хотел спросить, у тебя было?.. – Выразиться яснее я в тот момент просто не мог.
– Спал ли я с черной женщиной? – Теперь уже Вал смотрел озадаченно. – Последний раз два или три месяца назад, точно не помню. А что?
Ну, вот и приехали. Самое удивительное в этом разговоре было то, что я вообще осмелился задать этот вопрос. Валентайна вообще нельзя было доставать расспросами о половой принадлежности его постельных партнеров, в чем я успел убедиться в прошлом августе и был тогда изрядно шокирован. Так что раса его вряд ли остановила бы. Я подумал, стоит ли добавлять пункт о расовом кровосмешении к списку других непотребств Вала, и решил, что нет. Наркотики, алкоголь, взятки, насилие, хождение по шлюхам, азартные игры, воровство, мошенничество, вымогательство и содомия – все это еще служило предметом для беспокойства. А вот что касалось расового кровосмесительства – для меня это было равносильно посещению американской Академии художеств, где можно вдоволь полюбоваться мирными пейзажами.
Однако следовало бы обратить на это внимание. Очень даже следовало бы, особенно с учетом некоторых обстоятельств.
В 1834 году нам пришлось стать свидетелями последствий одного из самых удивительных мероприятий, которые когда-либо видел Манхэттен. Публика в беспорядках участвовала самая разношерстная. А началось все с того, что в воскресенье, чудесным весенним утром, когда над головой прихожан воздвигся нежнейший купол ясного голубого неба, один из лидеров белых аболиционистов пригласил в церковь чернокожего священника. И не для того, чтобы просто послушать службу, – он усадил его на скамью рядом с аболиционистами. И когда белые прихожане стали пытаться вытеснить чужака на специальную скамью для цветных, этот священник допустил большую ошибку – стал доказывать, что сам Христос был смугл лицом, как какой-нибудь там сириец.
Само предположение о том, что Господь наш Иисус был темнее лицом цветка кизила, вызвало такой взрыв ярости, хаоса и насилия, что в общественных местах пришлось затем раздавать нарисованные от руки листовки с планами отступления, чтобы люди могли благополучно выбраться из любой заварушки. Полиции в нынешнем ее виде тогда не существовало, на усмирение толпы бросили Первый нью-йоркский кавалерийский дивизион, который и разогнал бунтовщиков. И на губах у каждого бунтовщика было это слово – расовое кровосмесительство. Мне самому было тогда шестнадцать, Валентайну – двадцать два, но я до сих пор слышу их голоса – осипшие от дешевого табака, виски и злобы.
Пусть себе любители черномазых якшаются с ними, как хотят, но тогда в городе не будет безопасного места для наших женщин, нигде, даже в церкви…
Говорят, что блондины особенно восприимчивы, их возбуждает сама чернота и ощущение оппозиционности, любая белокурая девушка может соблазниться и тогда…
А вам известно, что это место устроено у черных женщин таким образом, что она запросто может оторвать член у белого мужчины? Но если хотите знать мое мнение, любой пострадавший любитель черного мясца получил по заслугам…
Это все ирландцы, это они пали столь низко, только подумайте, каких уродов они производят при этом на свет! Мозги цветных и ирландский характер, невыносима сама мысль о том…
– Как бы там ни было, прежде всего надобно удовлетворить твои аппетиты, – заметил Валентайн и ткнул меня заскорузлым пальцем в грудь. – Тебе, юный мой Тим, пора завести подружку.