Целый осколок (СИ)

Леонардо ощутил приближение своих Зверей и Слуги. Закопченные, где-то даже обугленные. С обгоревшими лицами и полностью без волос, бровей и ресниц, тем не менее они шли твердо, ступали мягко, смотрели на него с трепетным ожиданием похвалы. Трепетно смотрела Заря, ожидающе Бруно и восторженно Себастьян. Бруно нес что-то на плече. Дымное, большое, переломленное в середине. Вслед за ними шли младшие звери. Такие же обгорелые, практически голые, покрытые спекшейся коркой крови. Три… Всего пятеро. Но старик-садовник, ныне старший над младшими выжил. Хуже, чем он надеялся, но лучше, чем ожидал. Леонардо щедро плеснул Силой, омывая ее потоками своих зверей. Всех, младших, старших, Первых. И особенно Слугу — ему очень не нравился ее внешний вид, ведь он обещал ей, что она будет прекрасна. Он щедро лил Силу, исцеляя, залечивая, стирая ожоги. Рубцуя тонкими ниточками шрамов развалы рубленных и резаных ран. «Штопая» огромные дыры с почерневшими опаленными краями на груди, животах, бедрах, плечах. Пулевые винтовали наносили страшные раны своими «бочонками» свинцовых пуль. «Если бы низших было в два раза больше, то из младших никто бы не вышел из леса. Да и со старшими под вопросом…» мелькнула сполохом плохая мысль.
— Владыка!
Кто-то зовет его?
— Владыка! Что с вами!? Вы, вы… Вы…
— А что со мной, Заря? — недоуменно спросил Леонардо. Небо и земля менялись местами в завораживающем калейдоскопе, тучи ложились под ноги, парящие в высоте комья земли, стволы деревьев медленно уплывали резвящимися китами в закат. Мир обнимал его, принимая в свои уютные объятья, заботливо укутывая теплыми пледами тишины и пустоты, подставляя под вдруг ослабшие ноги скамеечку сна.
— Владыка! Вы… Вы истончаетесь! Владыыыы-ка!
Оглушающий, неприятно будящий от сладостной неги, наполненный неописуемой тревогой и страхом, голос Зари вырвал Леонардо из сна-кошмара, выдернул как рыбак рыбу, рвя острыми жалами крючка его тело. Боль. Боль — это хорошо, боль отрезвляет, не дает заснуть. Леонардо почувствовал, как руки зверей, надежные и сильные, как якорь в дурном тумане грез, подхватывают его.
«Контроль, он потерял контроль! Он слишком много отдал и продолжает отдавать. Он слился… Он сливается с Силой!».
— К… Кх-хы… К клетке… Где… Совер… — сил завершить произносить слово уже не было, но его поняли. Он чувствовал, как его несут, придерживают, накладывают его пальцы на виски Совершенного, что лежит недвижим под непреодолимыми прессами рук его зверей. Он чувствовал, как Сила такая восхитительная на вкус, пьянящая, дарующая силы, бурным потоком вливается в него, возвращая его в реальный мир. Он начинал ощущать себя прежним.
— Ты взял плату и обманул. Ты убил моего сына.
Леонардо распрямился, откинулся всем телом от высушенной до невесомости мумии Совершенного — когда только его звери успели разнести на части клетку? — обернулся к жалкой твари так и лежащей на земле, как там ее? А, аутарх Слау Ра, кабал чего-то там.
— Я не обещал сохранить жизнь твоему сыну. Только ваши жизни, жизни эльдар. Да и не сын он тебе, так, приемыш.
— Ты взял плату и обманул.
— Повторяешься, эльдар.
— Ты умрешь.
— И вновь ты… — начал говорить Леонардо, но не договорил. Тело бессильной твари вспухло, надулось неровным пузырем и всплеснулось в его сторону чем-то…
Леонардо не разглядел, не понял, чем — его опутала тьма.
  
Глава 10
 
О том, что автору надоели неуклюжие эпитафии пред главами и он, быстро решив, долго подумав, не будет более и далее, долго и нудно повествовать, рассказывать о том, что в этой главе… Все-таки занудил и как всегда, обманул.
«Какое небо голубое…» Нет, это не небо, это потолок разрисованный под небо. С кучерявыми облаками и дурацкими порхающими между ними бабочками. И птичками? Вот это вот, очень страшное! С дикими спичками-ножками, головами как шар и черточкой клюва, это точно птички? Ах ты, не распознал! Это — ангелы! А черточка, это труба, в которую они трубят. Руки бы оторвать этому художнику-маляру, поклоннику психоделики. Не таки какие-то у него ангелы. Неправильные. И все здесь какое-то не такое, и сам он какой-то не такой. Не с похмелья, не с болезни, а нечто невнятно. Вот словно он был в чужом доме, носил чужую одежду, ел чужую еду, спал с чужой женой, но вдруг все это стало его. Внезапно, окончательно и навсегда. Изменений не предусмотрено. Известно четко, ясно, без облачности, как будто ранее договор внимательно читал, а сейчас подписал. Все стало личным и близким, но пугающим при пробуждении утром, свой внезапной неузнаваемостью.
 
Он поднял руки к глазам, повертел перед ними ладонями — тыльная сторона, наружная, тыльная, наружная. Четкие линии жизни, гладкая кожа, костяшки не сбиты, нет специфической намозоленности, но есть странные мозоли, такие появляются, когда долго режешь или что-то точишь ножом. И все пальцы на месте. И левый мизинец и оба указательных. Нет, это не его руки.
— Владыка! Вы очнулись!
Кто Владыка? Он владыка? Когда он успел дослужиться до митрополитского сана? И кто радуется его пробуждению? Голос-то какой приятный, звонкий, чистый, вот бы и внешность такая же… Ничего такого, так, полюбоваться, в его то годах…
Он осторожно повернул голову и встретился со взглядом невероятно лучистых, бездонно голубых глаз. Четкий овал, сияющая кожа, точенный носик, пышные ресницы, губки… Красивая, невероятно красивая! А глазища-то! Утонуть можно.
— Где я?
— Вы на постоялом дворе, Владыка! Этот двор, он рядом с городом Дижон. Вы велели нам идти к нему, Владыка! К Дижону! Я так счастлива, что вы очнулись, Владыка! Мой Повелитель!
— Не нужно так волноваться. Ты теряешь контроль — вот это как так? Произнес легко и с ощущением полного права делать замечания и одергивать. Смело, че! Гастелло, млин!
— Простите, вашего Слугу Владыка! — Невероятно красивая девушка упала на колени, подхватила его ладони, осыпая жаркими поцелуями, обжигая горячими каплями слез счастья. Он лежал, не отнимая рук, думал, думал, пытался понять — что, что, мать его, происходит?! Что?! Впрочем, он разберется, не в первый раз очухиваться вот так, непонятно где и с кем. Только тогда рядом с ним не было такой красивой девушки, радостно целующей ему руки. Тогда ему руки не целовали, там наоборот… Гм-м. И вот первый вопрос. Он и ответ получит и подстрахуется от неожиданностей. Возможно.
— Сколько я был без сознания? — спросил и тут же поправился, видя сияющие счастьем, очень пытающиеся, но не могущие понять его слова бездонные глаза — Сколько я молчал и не двигался?
— Полных пять дней и пять ночей, Владыка!
Ого, целых пять суток! Немалый срок. А силы есть, не чувствует он себя ослабленным. Он вообще чувствует себя молодым, полным сил и энергии. Молодым!
Он вырвал, отнял руки от губ девушки, еще раз внимательно их осмотрел. Судя по эпителию и цвету кожи на тыльной сторону ладоней, владельцу этих рук лет двадцать — двадцать пять, не больше. Ухоженные, правда с немного выросшими ногтями, сильные, с тонкими красивыми пальцами. С остатками качественного маникюра. Маникюра?! Что-то внутри него заворочалось, начало всплывать разбуженной тушей чего-то огромного и злобного, глаза привычно обтеплело до век, поддергивая все поле зрения золотисто-красной дымкой. Маникюрр-рр… Сука! Сука! Сука! Маникюр! Разорр-вать!
— Не гневайтесь, Владыка, прошу вас! Я не понимаю… Простите, Повелитель! Я не могу понять вашей воли!
Он удивленно поглядел на нее сквозь золотисто-красную дымку- она не может понять? Ха! Пыль и прах! Гораздо важнее то, что он сам ничего не может понять! Хм, а совсем ведь не мешает видеть этот туман, дымка, пелена? Даже как-то все четче, резче, ярче. Вон на кожаной одежде двух подозрительно молчаливых мордоворотов за спиной девушке даже мелкие царапины видны. И острое железо на них. Такими ножиками колбаску не режут. Стоят, бесы, «фаса» ждут. У, демоны!