Целый осколок (СИ)
— Банальная констатация факта, отец Родригес.
— Ну-ну. Гм, чужой… А почему он вас назвал — чужой, брат министр?
— Возможно он хотел сказать, не чужой, а чуждый? Чуждый им, их ереси, их непримиримый противник?
В голове Леонардо трескучей шаровой молнией мелькнула нелепая, несуразная и абсолютно не его мысль-фраза-цитата: «Никогда Штирлиц не был так близок к провалу». Что за Штирлиц? К какому такому провалу он близок? Что это за несуразный бред?!
— Мастер Черри, выньте кляп у исследуемого. Исследуемый Ксандр, что вы говорили про чужого, обращаясь к нашему брату министру?
Но арбалетчика молчал и только обжигал явно ощущаемой ненавистью членов малого трибунала. А затем вновь и опять распахнулась дверь в допросную, и старший конвоя оглушая басом доложил:
— Господа малый трибунал! Задержанные Паккета и Сюззи доставлены!
Отец Родригес обернулся, скрутившись телом в живой винт, разрешающе махнул рукой:
— Наконец-то! Давайте, сержант, заводите их!
Живой винт раскрутился обратно:
— Брат Леонардо — вы говорите, что делать мастеру Черри. Брат Олонсон, извольте проснуться! — из-за горного хребта бумаг раздалось «Хр-ра! Ох!» — Мэйстер Фавом вы будете присутствовать при допросе согласно измененной процедуре?
— Нет, отец Родригес. В присутствии Тайного представителя Третьего отдела и министра наказаний мое нахождение тут бессмысленно. И напомню — я мирянин, что не позволяет мне вмешиваться во внутренние дела Церкви. С вашего позволения я удаляюсь.
В глазах мэйстера Фавома явно читалось, что он очень хотел бы остаться и вмешаться, но… А в глазах отца Родригеса высвечивалось яркими буквами алмазной твердости утверждение: «Брезгуешь! Замараться боишься! И просто боишься!».
— Не задерживаю вас, мэйстер Фавом. Брат Олонсон отметьте в протоколе, что старший секретарь приората мэйстер Фавом, воспользовавшись своим мирским статусом покидает заседание малого трибунала и данное дело отныне является не открытым для мира, а внутренним делом Церкви.
Брат Олонсон качнул выбритой тонзурой в знак того, что им услышано и вновь скрылся в бумажном море как хищная U-501 выкрашенная в белый цвет для в Антарктике. Леонардо внимательно осмотрел приведенных караулом.
Перепуганная невысокая женщина, густо черноволосая, с тонкими чертами смуглого лица — в роду ее были мавританцы? — со страхом и мольбой переводила взгляд с одного святого отца на другого, заламывала не скованные руки и прикусывала ровными здоровыми зубами трясущуюся губу. По щекам ее бесконечно текли слезы, торя извилистые дорожки на испуганном лице. Рядом, сжатым комочком, до побелевших суставов вцепившись в платье матери, застыла девочка лет десяти-одиннадцати. Трудно определить точно — худая, явно недоедающая, забитая. Потерянный взгляд уткнувшийся в пол, прерывистое дыхание. Ребенок ничего не понимал — зачем он здесь, кто все эти люди и что они хотят от них с мамой, но был переполнен до краев ужасом неизвестности. Вот-вот капнет крайняя капля и тельце ребенка обмякнет, прячась в спасительной пустоте обморока.
Взгляд женщины, безумно перескакивающий с лиц отцов-инквизиторов на стены допросной, столы с бумагами, устрашающие устройства и холодно изливающие из себя блеск стали инструменты мастера Черри наткнулся на висящего на ремнях арбалетчика и застыл, окаменел:
— Ксандр? Это ты, Ксандр? Ксандр!
Головка ребенка чуть приподнялась на звук голоса матери, взгляд из исподлобья, влажный блеск глаз напуганного звереныша:
— Папа? Милый папочка?
Арбалетчик на ремнях застонал-зарычал, рванулся и вдруг успокоился, ощерился в торжествующем оскале, словно принял какое-то важное решение и намерился его осуществить. Но не смог. Мастер Слова быстро и ловко ухватил его за лицо левой рукой, правой стремительно мотанул вокруг головы широкую кожаную полоску, вбил ее, затягивая и проталкивая пальцами между зубов арбалетчика. Встряхнул чуть прикушенными пальцами и довольный собой и проделанным, ворчливо произнес:
— Ну вот! И болтать не помешает и язык себе не откусит! А то ишь шустряк какой, сбежать от меня задумал! — и тут же поправился — От нас, то есть.
Леонардо недовольно нахмурился — а ведь мог этот низший преподнести столь досадный сюрприз, мог. Раз и откусил он себе язык, два и захлебнулся кровью, три — у него море проблем, четыре — отец Родригес торжествует. Неприемлемо! Еще одно напоминание, еще одна зарубка — низшие способны неприятно удивить. Ему нужно быть более внимательным и предусмотрительным.
— Мастер Черри! Будьте добры, закрепите… Гм… Устройте на вашем crucis девочку. И как … — Леонардо недолго помолчал, подбирая слово, затем мысленно махнул рукой — ну и что, что он повториться? — И как устроите, срежьте с нее одежду. Всю одежду. Конвой!
— Слушаем вас, святой отец!
— Заключенного Амати Рато в допросную.
— Будет исполнено, святой отец! — кулак в перчатке из грубой кожи глухо стукнул в надраенную до зайчиков в глазах кирасу с выбитым на ней Священным Бесконечным Кругом и через пару минут в допросную вволокли человечка в цепях. Именно человечка. Немного горбатого, подслеповато щурившегося, с худыми голенастыми ногами, виднеющимися в зияющих прорехах остатков штанов. Рубахи на человечке не было. Торчащие ребра, судорожно дергающийся кадык, затравленно мечущийся взгляд. Он был жалок на вид, он был грязен и неимоверно вонюч. Он был подобен таракану, подобен мокрице. Один шлепок тапком и все, эта погань более не будет оскорблять своим видом и существованием этот мир. Но это только на первый, на не внимательный взгляд. Если приглядеться, то становились видны плотные пучки жил под годами немытой кожей, узловатые бугры тяжелых суставов, сумасшедший, звериный, тщательно прячемый блеск глаз. Человечек был опасен. Не как лесной матерый хищник, а как существо из темных подземелий, подлый обитатель мрака туннелей коллектора, как крыса. Леонардо непроизвольно глянул на отца Родригеса — да, похожи, очень похожи. Как дальние родственники. Троюродные братья, например. Только отец Родригес более матер и опасен. Не силой, разумом.
— Хочешь вина, Амати Рато?
— А… А мне разве можно, святой отец?
— Можно.
Леонардо сунул в скованные кандалами руки флягу. Шумно и быстро задвигался выпирающий кадык человечка, жадно проталкивая внутрь крепленную спиртом суррогатную кислятину. Долгая отрыжка, звон цепей при вытирании пролитых на подбородок капель.
— Спаси вас Господь, святой отец.
— Пожалуйста, Амати Рато.
Опустошенная фляга небрежно отброшена в сторону.
— А ее хочешь? — Леонардо скупым жестом перевел взгляд от себя на обнаженное тело девочки, распятой удерживающими ремнями на crucis. Человечек протяжно выдохнул, жадно облизнулся:
— Ее тоже… Хочу. Тоже можно?
Голос Леонардо подобен хлещущей плети-шестихвостки:
— Не забывайся, Амати Рато! Добавляй — святой отец!
— Да-да, святой отец! Простите, простите меня, святой отец! Ее тоже можно, святой отец?
— Да. Ее тоже можно. Только ты не спеши, Амати. Сперва поводи там, потыкай своим причиндалом. Пусть ее отец и мать насладятся зрелищем, пусть проникнутся.
— Мать и отец, святой отец? Тут они?
— Да. Вот ее мать, а вот ее отец — Леонардо поочередно указал на беззвучно стонущую Паккету и висящего на ремнях с закрытыми глазами арбалетчика.
— Это… Это сладко, это будет очень сладко святой отец! Спасибо вам, святой отец! А вам за это ничего не будет? Ой, простите меня, святой отец! Я из чистого… Я за вас, это… Вы так добры к несчастному, Амати, святой отец!
— Мне ничего не будет. А вот если ты будешь настолько глуп, Амати Рато, что без моего дозволения засунешь свой член в ребенка, то я — Леонардо выдержал паузу, всматриваясь в глаза человечка и на долю мгновения позволяя себе сверкнуть в глазах расплавом золота — Я лично тебя кастрирую и заставлю сожрать тебя твой собственный член и яйца. Медленно и тщательно прожёвывая. Сырыми. Ты мне веришь, Амати?
Человечек неожиданно рухнул на колени, попытался обхватить ноги Леонардо скованными руками, взвыл визгливо и надсадно, оттаскиваемый прочь конвоем: