Частный детектив. Выпуск 5
Макелпайн спросил:
— Ну, как?
— Все, что он сказал, чушь собачья! — Голос Джекобсона не выдавал никаких эмоций, но глаза смотрели жестко. — Машина летела как птица. У нашего Джонни, видимо, сильно развито воображение. Скажу вам, мистер Макелпайн, тут нечто более, чем водительский просчет.
Макелпайн пребывал в нерешительности. То, что Джекобсон безукоризненно сделал круг, еще ничего не доказывало. По сути дела, механик никогда не смог бы развить такую скорость, как Харлоу. К тому же, машина могла барахлить только тогда, когда мотор нагревался, сейчас же на ней сделали всего один круг.
Эти почти идеально сконструированные гоночные двигатели стоимостью до восьми тысяч фунтов были необыкновенно капризны. Иногда они барахлили и тут же восстанавливали работоспособность без какого–либо постороннего вмешательства.
Джекобсон воспринял молчание босса то ли как проявление нерешительности, то ли как знак полного с ним согласия.
— Может быть, мистер Макелпайн, вы тоже пришли к такому заключению?
Шеф не ответил ни “да”, ни “нет”.
— Оставьте машину как есть. Пришлем транспортировщик, и ее заберут… Пошли обедать. Считаю, мы заслужили обед, не так ли? И стаканчик опрокинуть тоже не помешает. Мы и это заслужили. Пожалуй, у меня еще никогда не было столько оснований опрокинуть стаканчик.
Синий автомобиль босса находился позади заправочного пункта “Коронадо”. Макелпайн и Джекобсон сели в него и покатили по шоссе. Харлоу проводил их взглядом. Выждав, пока они скроются в сумерках, осторожно огляделся и зашагал на пункт обслуживания фирмы “Гальяри”. Открыв принесенную с собой парусиновую сумку, достал плоский электрический фонарик с вращающейся головкой, молоток, отвертку и слесарное зубило, разложил все это на крышке ближайшего ящика. Потом включил фонарь — яркий белый луч осветил окружающие предметы. Поворот головки — ослепительно–белый свет мгновенно сменился темно–красным. Харлоу взял молоток и зубило и решительно принялся за дело.
Сказать по правде, большую часть коробок и узлов не пришлось взламывать, они не были закрыты, так как не содержали ничего достойного внимания серьезного вора. Те же несколько коробок, действительно требовавших применения силы, Харлоу распечатал очень осторожно, аккуратно и совершенно бесшумно.
Осмотр содержимого занял не так уж много времени, возможно, по той простой причине, что всякое промедление чревато было опасностью чьего–нибудь неожиданного появления. К тому же, чувствовалось, Харлоу очень хорошо знал, что ему нужно. В отдельные места он бросил лишь мимолетный взгляд, даже на самый большой узел потратил не дольше минуты. Полчаса — и управился, начал все закрывать, как было. Что пришлось взламывать, забил снова, обмотав молоток куском ветоши.
Покончив с этим делом, Джонни сложил фонарь и инструменты в сумку, снова вышел на трек и растворился в темноте.
Минет четырнадцать дней, и Никола Траккиа достигнет обещанного, что было целью честолюбивого юноши едва ли не с пеленок. Взял Большой приз Австрии. Харлоу не выиграл ничего. Хуже того, он не только не закончил гонку, а фактически едва начал ее, сделав лишь на четыре заезда больше, чем в Англии.
Начал, правда, хорошо. Но любым стандартам, даже по собственным, стартовал с блеском, и после пятого заезда лидировал, вырвавшись далеко вперед. На следующем, однако, круге, его “коронадо” опять оказался в смотровой яме. Когда гонщик вышел из машины, он выглядел вполне нормально: ни малейшего проявления тревоги, ничего, пускай даже отдаленно напоминавшего холодный пот. Руки его были глубоко засунуты в карманы комбинезона и крепко сжаты в кулаки, в таких случаях трудно определить, дрожат они или нет. Подбежали те, кому не безразлична судьба команды “коронадо” — все, кроме прикованной к своему креслу Мэри.
— Никакой паники! — Джонни тряхнул головой. — И спешить некуда. Полетела четвертая скорость. — Он стоял, мрачно глядя куда–то на шоссе.
Макелпайн пристально посмотрел на гонщика, потом на Даннета, который кивнул в ответ, хотя и не видел обращенного к нему взгляда.
Макелпайн сказал:
— Снимем Никки. Вы сможете взять его автомобиль.
Харлоу помедлил с ответом. Послышался рев приближающейся машины. В ту же секунду мимо промчался светло–зеленый “коронадо”. Харлоу не отрывал глаз от трека. Истекло не менее пятнадцати секунд, прежде чем появилась следующая машина — синяя “гальяри” Нойбауэра. Харлоу перевел взгляд на Макелпайна. По бесстрастному лицу гонщика мелькнула тень удивления и недоверия.
— Опять Никки? Мак, вы с ума сошли. Теперь, когда я вышел из игры, Никки выиграл целых пятнадцать секунд. Теперь–то уж он не проиграет. Наш сеньор Траккиа никогда не простил бы ни мне, ни вам, если бы вы сейчас задумали снять его с дистанции. Ведь это будет его первый Большой приз. И как раз тот, о котором он мечтал.
Джонни повернулся и зашагал прочь, как бы давая понять: для него вопрос окончательно решен. Макелпайн заколебался, хотел что–то сказать, но потом тоже повернулся и пошел в противоположную сторону. Даннет последовал за ним. Мэри и Рори проводили Харлоу взглядом: она — с выражением затаенной боли, Рори — с нескрываемым торжеством и презрением.
Дойдя до угла заправочного пункта, Макелпайн и Даннет остановились.
— Ну и как? — спросил шеф.
— Что “ну и как”, Джеймс?
— Да имейте же совесть, от вас я подобного не ожидал.
— Вы хотите сказать, заметил ли я то, что видели вы? Заметил ли я его руки?
— Да… они опять дрожат. — Макелпайн вздохнул и покачал головой. — Говорю вам, все “звезды” приходят к этому. Независимо от того, какими бы хладнокровными, смелыми и талантливыми ни были раньше… Тьфу ты, черт, я, кажется, повторяюсь! Короче говоря, когда человек отличается таким ледяным спокойствием и железным самообладанием, как у Джонни, крах особенно тяжел…
— И когда же наступит этот крах?
— Думаю, весьма скоро. Дам ему еще один шанс, еще одну гонку Гран—При.
— А знаете, что он собирается сейчас сделать? Сегодня вечером или немного попозже?..
— И знать не хочу!
— Он непременно приложится к бутылке.
Голос с явным акцентом жителя Глазго вставил:
— Говорят, уже прикладывался, и не раз.
Макелпайн и Даннет обернулись. Из тени вышел человек с испещренным морщинами лицом и мохнатыми седыми усами, которые странно контрастировали с похожей на монашескую тонзуру лысиной. Еще более странно выглядела длинная черная сигара, с каким–то босяцким наклоном торчащая из беззубого рта. Этого человека звали Генри, он был старейшим водителем транспортировщика. Старик давно перешагнул тот рубеж, когда люди обычно уходят на пенсию. Сигара была его особым знаком, его маркой, поговаривали даже, что он ест с сигарой во рту.
Не повышая голоса, Макелпайн сказал:
— Небось, подслушивали, Генри?
— Подслушивал? — Трудно было понять, возмущен старик или удивлен. — Вы прекрасно знаете, мистер Макелпайн, что я никогда бы не стал подслушивать. Просто слушал. А это совсем другое дело.
— Так что вы только что сказали?
— Вы же слышали, что я сказал. Сами знаете, что он ездит как сумасшедший. Водители начинают его бояться, точнее, уже боятся. Его нельзя выпускать на трассу. Парня просто зашибло, сразу видно. А когда у нас, в Глазго, говорят, что парня зашибло, то имеют в виду…
— Мы знаем, что у вас, в Глазго, имеют в виду, — сказал Макелпайн. — А я‑то думал, что вы друг, Генри.
— Угу… Я и есть его друг. Джонни — прекраснейший джентльмен из всех, кого я знал, не в обиду вам будет сказано, джентльмены. И именно потому, что он мне друг, я не хочу, чтобы парень разбился или угодил под суд за убийство.
Макелпайн сказал примирительно:
— Вы уж занимайтесь своим транспортировщиком, Генри, а я буду заниматься командой “Коронадо”.
Генри кивнул и отвернулся. Когда он уходил, лицо его было мрачным и серьезным, походка же выражала сдержанное возмущение, будто старик хотел сказать этим, что выполнил свой долг, и если его пророческое предупреждение не приняли во внимание, вина за последствия падет не на него.