Костер и Саламандра. Книга первая (СИ)

Зато Гунтар привёз и подарил Вильме копии рабочих записок Дольфа Междугорского — а вот это было уже ценнейшей помощью.
— В детстве я не смогла понять эти записки должным образом, — сказала Виллемина. — Для этого нужно хоть подобие Дара. Но сейчас… быть может, даже я разберусь. В любом случае — мы очень вам признательны, дорогой дядюшка. И сами готовы помочь, чем сможем.
— Вот как? — улыбнулся Гунтар несколько даже скептически. — Тогда, быть может, среди вас найдутся специалисты по такому?
И вытащил из саквояжа свёрточек, обвязанный тонкой бечёвкой и запечатанный парочкой сургучных печатей. От печатей явственно тянуло Даром Гунтара: он хорошо закрыл содержимое свёртка, перестраховывался.
А я догадалась, что внутри. Отчасти — по форме свёртка, но больше — по последним событиям.
— Тетрадка? — спросила я. — Там у вас тетрадка?
— Если можно так сказать, — удивился Гунтар. — Дамский блокнот. Вы встречались с чем-то подобным?
— Откройте, — сказала я. — Посмотрим.
Не то что тетрадки, конечно: вещица дорогая, красивая. Переплёт из позолоченной бронзовой сеточки с эмалевым медальоном, с райскими птичками, позолоченный бронзовый карандашик. Шёлковая бумага. Блокнот на треть исписан карандашом, всякой дамской ерундой: «Отдать модистке за три мотка пушистой тесьмы, десяток пуговиц и пару подвязок. Поздравить Биби с днём её святого», и только на предпоследней странице — бледно-коричневые буквы. Явно не карандашом писано. И след зла на блокноте поднимал дыбом волоски на руках.
— «Вырви и брось. Вся кровь — тебе», — прочла Вильма и посмотрела на меня.
— Слова — это, как Райнор говорит, привада, — сказала я. — Главное — обряд какой-то был. Вы ведь что-то выбивали из этого блокнота? Ползла какая-нибудь дрянь?
— Нет, — сказал Гунтар. — В нём не было ничего, что нужно выбивать. Я ощущаю на нём следы чего-то редкостно мерзкого, но сама мерзость, очевидно, ушла… отработав.
— Как работала? — спросила я.
— У одного важного для нас человека умерла жена, скинув мёртвого ребёнка, — сказал Гунтар. — С этим человеком сейчас почти невозможно вести дела. И он всюду носил с собой этот блокнот, в память о жене. Он ей и купил, из Винной Долины привёз — она не расставалась с безделушкой.
— Ничего так спланировано, — сказала я. — Никаких концов не найдёшь. И хорошо, что вы забрали блокнотик, а то он и мужа бы потихоньку свёл с ума или в могилу.
— Надпись была сделана симпатическими чернилами, — сказал Гунтар. — И я не могу понять, что это такое, хоть тресни. Я никогда с таким не сталкивался.
— Это мы называем «боевым чернокнижием», прекрасный мессир, — тихонько сказал Клай. — За этим важным человеком следили, именно в Винной Долине и следили… и, наверное, нужно расспросить продавца, который продал ему эту вещицу. А эту надпись сделал простец, человек без Дара — и расплатился с адом куском своей души. Мы такое часто видим.
— Невозможно, — сказал Гунтар. — Кто же будет платить душой? Соваться туда при жизни? Как можно заставить человека скормить себя аду? Нереально, любезный. Я читал, конечно… вскользь, не вдаваясь в технические подробности… но я понимаю, что это надо делать строго добровольно. Или вы говорите о смертной вражде? О ненависти, которая так глаза застит…
— Дядюшка, — вздохнула Вильма, — Клай говорит о рутине. О диверсии, обычной для… у меня есть основания считать, что в Перелесье существует школа, секта, ложа, не знаю, как это назвать, готовящая чернокнижников-диверсантов.
Гунтар улыбнулся необыкновенно обаятельно для человека с такой демонской физиономией:
— Мина, дорогая, это, конечно, чудесно ложится на некоторые последние события… но звучит уж слишком… непримиримо. И я бы связал эту историю с Перелесьем через Винную Долину… но вы приписываете перелесцам какие-то уж совсем нечеловеческие представления и взгляды. Продажу душ оптом и в розницу? Да ещё, как я понимаю, с ведома и даже с подачи каких-то правительственных структур?
Хороший дядюшка у Вильмы. Вот просто — хороший. Удивительно, как уцелел при дворе. Впрочем — ну принц, без амбиций, книжный червяк, всё понятно. Весь в своей науке. И ведь какой же некромант! Как старинная легенда: простое мясо заставить выполнить сложную последовательность действий, не контролируя взглядом, — это ж какое нужно мастерство, это воля какая нужна, какое понимание того, как Дар работает… Я же просто глупая девчонка, которая гоняла таких крыс по балагану, по взгляду, как марионеток на верёвочке, а он заставил дохлую тварь, обыкновенное рабочее мясо, доползти от постоялого двора до Дворца, да ещё и найти меня! Так делал Дольф, да, — но я ж была уверена, что его методы полностью потеряны. И вдруг Гунтар привозит практически учебник!
 
И при этом тёмный принц смотрит на меня и на Вильму своими дико страшными и совершенно детскими глазами и не понимает: как это — душу продать? Как это — чернокнижие? Как это — одержимые простецы? А рыцарство-то? А честь? А вера, наконец?
И на нас глядит с искренним недоумением: как же это мы можем подозревать благородных соседей в таких ужасных вещах? А между тем благородным соседям благородные предки его высочества благородную коллективную морду набили поленом, да. И методы у благородных предков были, несомненно, благородные, но малость всё же необычные — и этого благородные соседи Междугорью не простят никогда. И Винной Долины не простят, будьте благонадёжны.
Всегда тяжело на душе, когда кому-то приходится объяснять, что рыцарские времена уже в прошлом, да и тогда, бывало, люди вели себя не только по-рыцарски, а абсолютно по-всякому. Виллемина как-то легче объясняет такие вещи — она и говорила.
А Гунтар пытался уложить в голове, что девочка его учит видеть наш лучший из миров таким, каков он есть.
Мы проговорили до рассвета. Показали Гунтару тетрадки и артефакты-приваду. Мы с Клаем описали адских гончих и бабочек-сажу настолько подробно, насколько смогли. И за эту ночь тёмный принц, королевский дядюшка, кажется, состарился лет на десять.
— Мы предполагали, что затевается нечто нехорошее, — говорил он, и его щёку дёргала судорога. — Что Перелесье заключает военные союзы, что железные дороги между Перелесьем и Святой Землёй забиты составами, и они обмениваются не только невинными товарами… Вы знаете, драгоценная племянница: практически всё побережье принадлежит вам, лишь Старый Порт на юге даёт возможность выйти в море междугорской короне… но нам не высунуть и носа из залива: броненосцы Трёх Островов маячат в пределах видимости, провожают даже торговые суда.
Меня это здорово дёрнуло, деток, кажется, тоже, но Виллемина только печально кивнула:
— Три Острова тоже входят в альянс. Корона Прибережья на море сильна, островитянам с нами не тягаться, но они то и дело оказываются в неприятной близости от наших берегов.
— Я слышал, — сказал Гунтар, — об особых судах Прибережья…
— Пустая болтовня, — Виллемина печально махнула рукой. — Вы ведь о подводных судах? Прекрасны в проекте, но ненадёжны. Я запретила ходовые испытания: не могу рисковать жизнями моряков, пока не будут исправлены все технические изъяны.
Гунтар заметно огорчился:
— Ох, вот как… я надеялся, что ваши корабли-невидимки прикроют всё побережье от нападения с моря. И ваш батюшка надеялся, милая Мина.
Вильма вдруг улыбнулась:
— Ах, дорогой дядюшка, какие пустяки! Расскажите папеньке обо всём — и предложите ему побеседовать с газетёрами. Пусть они опишут чудовищный подводный флот Прибережья, — и весело рассмеялась. — Все репортёры любят приукрасить свои слова — пусть папенька намекнёт, что они могут не стесняться в фантазиях. Дурочка Мина случайно разболтала военные тайны! У Прибережья десять… о, пустяки — десять, пусть — пятнадцать подводных судов! Огромных — водоизмещение как у дредноута. Несут особые, дальнобойные, подводные пушки: один залп ниже ватерлинии может потопить эсминец. И торпеды, торпеды! Ужасающие торпеды. Пять подводных судов одновременно — на боевом дежурстве. Страшно, дядюшка?