Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста

Незатейливость обстоятельств, в которых живут герои Уэллса, их ограниченность, смехотворность их представлений о жизни – прямое тому выражение. Конечно, они не какие-то идеологи. Многие из них, наверное, и слова такого не слыхали. Но каждый из них – словно бы капелька воды, в которой отражается мир. Не весь, разумеется. Лишь доступный их обозрению. И отражается он в таких крошечных масштабах, что многого не разглядеть. И все же перед нами реальный мир, каким он является тем, кто неспособен выйти за его пределы. В «Киппсе» это показано яснее всего. Герою здесь дано подняться на миг над своей социальной средой и даже сделать несколько отчаянных попыток приобщиться к культуре, которые, впрочем, поселяют в нем лишь ощущение страха перед этой неизведанной, но явно грозящей опасностями сферой жизни. Столкновение приказчика с культурой – особая тема Уэллса. И Киппс – из тех, кому даже самые первые шаги в этой области даются очень болезненно. Его пребывание в «хорошем обществе» – это период постоянных мучений. Здесь каждый что-то читал или, во всяком случае, о чем-то слышал, здесь правильно произносят слова и знают, как вести себя за столом, как одеваться, что когда говорить. Здесь все доброжелательны к нему, даже внимательны, а для него все происходящее – непрерывная чреда унижений. Ему уже не до литературы и искусства. Почти каждая его свободная минута отдана изучению «Правил хорошего тона», а все без толку. Пребывание в шикарном лондонском отеле, где он вошел в ресторан в новеньких дорогих и красивых, но почему-то вызвавших изумление окружающих шлепанцах, а напоследок дал на чай зазевавшемуся торговцу бриллиантами, окончательно его доконало. Что уж тут говорить о литературном вечере, где он просто не может понять, когда о чем идет речь… Впрочем, Уэллс не желает оставить читателя в заблуждении относительно превосходства «хорошего общества» над миром, в котором прежде обретался Киппс. Это «все тот же, немного подправленный, подчищенный и расширенный, мир… заурядного английского обывателя». Здесь так же остро чувство социальных различий, боязнь «простонародного». Здесь так же беспрекословно почитают общественные установления. Здесь говорят о другом, другими словами, но уровень суждений почти тот же самый, и если сюда проникают какие-то новые идеи, то с большим опозданием и в форме моды. Местные интеллигенты, к примеру, создают для тянущихся к культуре представителей «низшего среднего класса» «класс резьбы по дереву». Что за странное чудачество?
Да нет, это вовсе не чудачество, а идеи Морриса об облагораживающем влиянии ручного труда, воспринятые дремучими провинциалами с опозданием на двадцать лет. Киппс и Диккенса-то в жизни не читал, а его уже приобщают к столь далекому от него духовному миру средневекового ремесленника. Моррис видел в ручном труде «красоту, которую творит человек». Она, в свою очередь, становится «средством свободной связи между людьми». Но «класс по дереву», куда поступает Киппс, иначе как карикатурой на все это не назовешь. В душе Киппса от занятий резьбой по дереву только и остается любовь к красивой учительнице – мисс Уолшингем, которая, когда к нему приходят деньги, становится его невестой. Какое, казалось бы, выпало Киппсу счастье! Ведь о такой девушке ему раньше было и не мечтать! Но вот беда – он никак не может почувствовать себя с ней самим собой… В конце концов Киппс бежит из «хорошего общества». И очень вовремя. Ведь единственное, что давало ему право в нем оставаться, это деньги, а их ему скоро суждено потерять…
Киппс имеет реального прототипа. Уэллс встретил его, когда работал в своем втором мануфактурном магазине. Но дальнейшей судьбой этого человека он не заинтересовался. Он предпочел ее придумать. Не для того ли, чтобы сама незначительность Киппса приобрела особый смысл? «Естественные люди» просветителей приходили кто откуда. Монтескье сделал своим героем перса. Голдсмит – китайца. Но чаще всего в роли «естественного человека» представал тот персонаж, которого в начале следующего века романтики изобразят как «благородного дикаря». Так вот, Киппс – из дикарей. Из тех дикарей, которых порождает современная цивилизация. И чем дальше – тем во все большем количестве. Как бы ни был с художественной точки зрения дурен роман Уэллса «Когда спящий проснется», он дает интересные образцы прогностики. Самый смелый из них – предположение, что обнищание трудящихся, характерное для определенных этапов развития буржуазного общества, примет в ходе лет форму духовного обнищания. Киппс, которого Уэллс вполне способен истолковать в свете современных социологических обстоятельств и критериев, вместе с тем предвещает тех, кто придет в мир два-три поколения спустя. Они прорвутся наконец к культуре, но к той, что приобретет определение «массовая» и послужит барьером на пути к истинной культуре.
 
Ну, а массовая культура будет, в свою очередь, множить массовидного человека, «человека без качеств». Круг замкнется. Этого еще не произошло, но Уэллс уже задумывается над тем, почему совсем неплохие люди, подобные Киппсу, оказываются зачастую людьми столь ничтожными. Конечно, Уэллс дарует каждому из любимых (а он ведь и вправду их любит!) своих героев какой-то кусочек счастья. Не обошел он своими щедротами и Киппса. Порвав с мисс Уолшингем, Киппс женится на искренне его любящей Энн Порник, которую знал еще девочкой. Разве найти настоящую подругу жизни не счастье? И еще он покупает книжную лавку. Вернувшись в мир торговли, он вместе с тем приобретает теперь в нем более престижное положение. Разве так уж плохо определить свое, пусть скромное, но достойное место в обществе и не дрожать перед завтрашним днем? Но почему Уэллс выражает в конце романа желание, чтобы Киппс не узнал себя в его герое? Не потому ли, что любую из его книг уже поздно давать в руки Киппсу? Нет, раздумывая о Киппсе, никуда не уйдешь от вопроса о том, почему этот хороший человек – полнейшее ничтожество. И, чтобы ответить, мало одного социально-психологического исследования. «Киппс» – отнюдь не последний из «приказчичьих» романов Уэллса. Пять лет спустя Уэллс опубликует самый любимый свой «приказчичий» роман «История мистера Полли» (1910). В «Киппсе» Уэллс писал о среде, хорошо ему знакомой. В «Истории мистера Полли» он рассказывает еще и о людях, с которыми много лет прожил бок о бок. Трапезы, которыми миссис Полли потчует мужа, очень напоминают те домашние завтраки, обеды и ужины, которые Уэллсу виделись в страшных снах еще на старости лет, а подавленное вольнолюбие, любовь к чтению и страсть к бродяжничеству, отличающие мистера Полли, заставляют вспомнить Джозефа Уэллса. И все же в романе описана история не Сары и Джозефа Уэллсов, а мистера Полли. Именно мистера Полли, и никого другого. Если что-то в судьбе героя совпадает с судьбой родителей автора, то лишь потому, что таков удел чуть ли не всякого мелкого лавочника. Дабы сделать это до конца ясным, Уэллс даже ввел в роман небольшое социологическое отступление о мелкой торговле, где писал о той огромной массе «неустроенных, необразованных, не обученных никакому ремеслу, никчемных и вместе с тем заслуживающих сострадания людей, которых мы относим к не имеющей четких границ и не дающей истинного понятия о положении дел категории низших слоев среднего класса… Огромная армия мелких лавочников, например, – это люди, которые вследствие беспомощности, проистекающей от полнейшей профессиональной неподготовленности или же бурного развития техники и роста крупной торговли, оказались вне сферы производства и нашли приют в жалких лавочках, где они бьются изо всех сил, стараясь увеличить свой капитал… Развитие торговых путей и средств связи за сто лет привели к необходимости организации торгового дела на широких экономических основах; если не считать вновь открытых стран с их хаотичной экономикой, время, когда человек мог заработать себе на жизнь мелкой розничной торговлей, ушло безвозвратно. И все-таки из года в год на наших глазах шествует навстречу банкротству и долговой тюрьме эта нескончаемая печальная процессия лавочников»… Об одном из этих несчастных он и взялся написать. Впрочем, хотя роман называется «История мистера Полли», в нем заключена не одна, а целых три истории этого социального и психологического типажа. Первая из них – это история формирования человека, которому только и дорога в приказчики. Его ничему не сумели толком научить, даже таким элементарным вещам, как грамота и логическое мышление. Речь у него, правда, какая-то больно уж затейливая и причудливая, но это – просто из желания скрыть, что он не знает, как произносятся многие слова. Вот он и коверкает все слова подряд: лучше слыть остряком, чем невеждой. Он открыл для себя Рабле и Боккаччо, но в его среде никогда не произносили этих имен, и он придумывает собственную их фонетическую интерпретацию. Рабле превращается у него в Рабулюза, Боккаччо – в Бокащью. Впрочем, винить его не приходится, поскольку в Англии принято все фамилии, за исключением восточных и тех, что пишутся кириллицей, воспроизводить в их национальном написании, а откуда бедняге Полли и его друзьям-приказчикам знать, какие правила чтения придумали себе эти французы и итальянцы? Хоть в английских бы разобраться! И все-таки Альфред Полли и два его друга из галантерейной лавки – существа отнюдь не безнадежные. Они не были предназначены от рождения к той именно роли, какую им пришлось играть в жизни. Но их так изуродовали школа и среда, в которой они выросли, что они оказались непригодны к какой-нибудь лучшей профессии.