Иерусалим правит
В результате этого чтения я получил хотя бы смутное понятие о том, что имел в виду Бог, когда сказал мне: однажды я буду мечтать о смерти так же сильно, как мечтает Он. Ибо я — бог смерти и мне не дозволено почить. Я не сомневался, что Его предсказание сбудется и скоро я стану тосковать по смерти так, как когда-то тосковал по невесте. Может, здесь и скрыта тайна Египта? И для этой нации радости жизни по-прежнему были просто преддверием радостей смерти? Предпочитая смерть жизни, ислам способствует процветанию варварства. Что это, как не глубокое извращение древней египетской веры?
Книга не могла отвлечь меня от скорбных мыслей. Я начал молиться о той самой смерти, которую завтра буду отвергать, и лепетал какие-то глупости на старославянском, с трудом вспоминая слова, — и тут дверь отворилась.
— У меня есть еще несколько часов, — взмолился я. — Еще не утро.
За спиной вошедшего было темно. Свет исходил только от моей настольной лампы; теплые оранжевые лучи скользили по белому полотняному таубу, кремово-белому шелковому зебуну и роскошной абе [532] из синей шерстяной ткани. Увидев кочевника в таком королевском наряде, я предположил, что он — палач Бога. Я молился о том, чтобы он оказался лишь галлюцинацией, порожденной моим ужасом.
Тогда он приподнял капюшон, пристально посмотрел мне прямо в глаза и усмехнулся, заметив мое удивление.
— Коля? — (Возможно, это было более дивное, более прекрасное безумие, чем я себе представлял?)
Он опустился на колени. Он обнял меня. На мгновение на его лице выразилось некое подобие сострадания. Потом он нахмурился:
— Тьфу! Ты воняешь, как прусская шлюха. Встань на ноги, Димка, дорогой мой. Нам нужно добраться до Ливии прежде, чем придут англичане.
Я спросил его, где Бог. Где стражи? Я начал думать, что это еще одна из игр Бога. Несомненно, Ему теперь принадлежал и Коля.
Но Коля не понял моего первого вопроса:
— Охранников этой твари подкупили. Они начали волноваться из-за причуд хозяина. Бог? О чем ты? У тебя было видение, Димка?
— Эль-Хабашия, — я осмелился прошептать запретное имя. Если я спал, то мне никто не мог повредить.
— О! — Он провел пальцами по груди, затем пожал плечами. Он согнулся, чтобы помочь мне встать. — Бог мертв.
Скарабей неузнаваем, кожа в том месте обгорела. Я не думаю, что смог бы жить с этой отметиной на теле. Даже шрам отвратителен. Я не говорил о произошедших событиях, не говорил даже Коле, который имел определенное представление о том, что творилось в саду Бога. Он сказал мне, что видел яму. Он решил оставить ее — пусть найдут власти. Вряд ли они тогда станут преследовать убийцу эль-Хабашии. Я начал делать записи о случившемся только после Суэца. Я чувствовал, что это мой долг. Люди должны постичь влияние Карфагена. Они должны знать, что творится в мире, где извращенные негроиды-семиты наслаждаются, властвуя над жизнью и смертью. Все, что я могу сделать, — предупредить вас. Я послал свои отчеты в каждую газету и на каждую радиостанцию. На мои рассказы внимания не обратил почти никто. В «Ривали» [533] напечатали материал, но там меня осмеяли. Заголовок был такой: «Сэмми Дэвис-младший [534] — тайный правитель мира, утверждает польский мистик». Можете вообразить сам текст. Некоторые заявляют, что я внушаю им отвращение. Конечно, все произошедшее отвратительно, я согласен. Но это случилось со мной. Они думают, будто я сам не чувствую отвращения? Я — один из немногих, кто выжил, сохранив рассудок и речь. Не познав зла, мы не сумеем сопротивляться ему, и тогда нас могут обманом толкнуть на неверный путь.
Я сказал Коле, что Бог был для меня тьмой, но какая-то часть моей души полюбила Его. Коля ответил, что всегда возможно найти маленькие кусочки тьмы в собственной душе, ничтожные клочки, которые хотят присоединиться к великой тьме и разделить власть ее повелителя. Вот что мы называем первородным грехом. Коля хорошо разбирался в религиозных вопросах. Он провел несколько лет в семинарии. Он постиг основы греческой веры куда глубже, чем я. Тогда, однако, это мало меня утешило, потому что утешение было мне недоступно. Я лишился эмоций и ощущений. Я безвольно последовал за другом через ворота, к ожидавшим снаружи верблюдам, которые стонали и жаловались, потому что их разбудили так рано. Коля заставил меня сесть на крупную палевую верблюдицу, поднявшуюся на ноги с оскорбленным изяществом вдовы, которой приказали убрать кресло с обочины дороги. Потом Коля взгромоздился на горб другого зверя и повел за собой нескольких вьючных животных, понукая всех длинным кнутом, — так мы двинулись в холодную ночную тьму. Из дома потянуло маслянистым смрадом. Этот запах преследовал меня в течение многих часов. И лишь тогда, когда воздух пустыни очистил мои легкие, я понял, насколько глубоко впитал аромат смерти.
— Я продал ее ему, — произнес я. — Она была продана на…
К рассвету дом и окружающие его пальмы скрылись из вида, и мы углубились в дюны. Коля сказал, что только так мы сможем избежать плена. Британцы в Судане приходили и уходили, когда хотели. За пределами Судана единственным стоящим местом оставалась Кения, но она тоже была британской. Никому из нас, заметил Коля, не следовало попадаться в лапы англичанам. Кроме того, в Ливии у него остались друзья. Он притормозил, сверился с картой и посмотрел на компас. Я, убежденный, что все происходящее — только спасительная галлюцинация, бегство в иллюзии, бессмысленно усмехался и смутно размышлял о том, когда боль в глазницах рассеет великолепное безумие.
Я думаю, что именно в этот момент упал со своего верблюда. Потом я ехал в седле перед Колей, а он поддерживал меня одной рукой и сжимал поводья другой. По-прежнему пребывая в полуобморочном состоянии, я посмотрел на него и отметил его уверенность и силу. Он походил на одного из наших легендарных славянских героев. Я подумал, что он даже лучше, чем Валентино, а затем пришли мучительные воспоминания о «Грехе шейха».
Увидев, что я очнулся, Коля обратил мое внимание на необъятные бледные дюны, тянувшиеся впереди, — то была истинная Сахара, которую боялись и ненавидели бедави, самый опасный и неумолимый из океанов, где зыбучие пески могли без предупреждения поглотить путника и все его имущество, отправив его к жителям погребенного города какой-то забытой расы, к тем созданиям, которые в течение многих столетий заполоняли мертвые, но прекрасные улицы.
— Нам придется совершить долгое путешествие, мой дорогой Димка, чтобы добраться туда, где у нас есть друзья. — Коля вздохнул.
Он погладил меня по голове, и я успокоился, словно загипнотизированный, но страх по-прежнему давил на меня. Мне все еще казалось, что я смотрю на своего палача, — даже тогда, когда Коля поцеловал кончики своих пальцев и поднес их к моим губам.
— Ах, Димка, Димка! — Он с легким раздражением окинул взглядом неисчислимые мили светло-коричневого песка. — Так мало нужно сказать и так много времени для слов!
Мы ехали без остановок до полудня, и я все еще ждал, что боль вернется с новой силой. Легко было увидеть в безумии милосердие Божье и понять, почему крестьяне все еще полагали, что безумцы благословенны. Или я уже попал на небеса? Я решил наслаждаться мгновением, не надеясь, что оно протянется долго. Когда мы снова отправились в путь, Коля указал на один из свертков, привязанных к спине верблюда:
— Кажется, это твой чемодан, Димка. Именно так я и узнал, что ты все еще здесь. Я нашел его в комнатах Ститона в «Зимнем дворце». Я решил взять его с собой. Там есть что-то полезное?
Я засмеялся, услышав эту нелепость.
Западная Сахара окружает нас бесконечными песчаными волнами, которые движутся с неодолимой медлительностью; она угрожает нам. В этом море загробного мира внезапно появляется большая похоронная баржа, ею управляет какой-то сияющий благодетель с головой зверя, он безжалостно приближается к нам, неся с собой абсолютный чистый запах пустыни и смерти. Если случилось так, что я, став слепым, оказался в пустыне в одиночестве, взамен утраченного зрения я обрел удивительные, почти неотличимые от реальности миражи! Когда мы останавливаемся в следующий раз, чтобы разжечь вечерний костер, я открываю свой «гладстон». Все там, кроме основных чертежей «Лайнера пустынь». Книги, пистолеты, немного денег и другие личные вещи — вся моя жизнь возвращается ко мне. И, однако, я не осмеливаюсь надеяться, что происходящее — не просто иллюзия, скрывающая реальность моей невыносимой слепоты.