Иерусалим правит

Теперь я понял, что мистер Микс воспользовался своим опытом и знакомством со мной, чтобы найти себе место у монарха. Он стал личным режиссером эль-Глауи и официальным оператором двора. Он постоянно возился со своей камерой — новейшим аппаратом «Пате» [637], - которую носил на себе в особой «колыбели», что позволяло ему поворачивать рукоятку, даже пока мы двигались. Меня очень огорчало, что фильм Микса был предназначен только для частного показа во дворце паши. Эти ролики стали бы самым популярным в мире травелогом, подтвердив представления западных зрителей об арабской роскоши и декадентской расточительности, связанной с почти неограниченной властью на фоне почти невероятной романтики, — особенно когда мы достигли пальмовых рощ, ручьев и бассейнов оазиса Тафилальт. Небольшие соломенные хижины деревень, ветхие замки и пустынные холмы, ярко одетые женщины и простые достойные мужчины — все напоминало какой-то замечательный роман Скотта, Киплинга или Ф. Мариона Кроуфорда [638], где вознаграждалось благородство души, самоотверженность и храбрость, где в любой момент мог появиться Кара бен-Немси Карла Мая, приехав на своем белом верблюде по слежавшемуся песку; где из-за каждой скалы сейчас, казалось, выйдет Аллан Квотермейн [639], дружески приветствуя путешественников. Нам мог бы повстречаться галантный сарацин из богемного романа, какой-нибудь средневековый французский джентльмен, которого мавры почитают как героя. Я видел такое во многих фильмах. Именно это сделало «Лоуренса Аравийского» настоящим посмешищем в мире кочевников, как я слышал. Миссис Фези с Тэлбот-роуд просто смеется, когда я вспоминаю о чем-то подобном.
— Все это шутка, — говорит она по-арабски.
Она любит беседовать с теми, кто понимает ее. Даже египтяне, по ее словам, иногда притворяются озадаченными. Она говорит, что не хочет терпеть поношений от этих ублюдков, которые любят евреев, хотя благородно соглашается, что все мы должны быть снисходительными и помогать друг другу, даже таким отсталым христианам, как я. Поскольку она мне нравится, я повторяю молитву вместе с ней. Это успокаивает нас обоих. Я не сожалею о времени, проведенном в пустыне. Дело не в том, как человек поклоняется Богу, а в том, как человек повинуется Ему, говорю я. Но она не станет повторять «Отче наш», хотя я переписал молитву для нее. Я ее не виню. Она — крестьянка, а во мне течет кровь королей.
Так или иначе, говорю я, где бы мы все были без евреев, а? После этого она отказывается слушать меня. Она ведет себя так же, как вежливые русские, когда при них упоминают о Сталине. Возможно, в конце концов, Сталин и впрямь был не только грузинским военачальником, но также и восточным богом? Возможно, Иисус был нашим первым истинным пророком, и в таком случае я трачу впустую время, занимаясь тем, что называю антимиссионерской работой. Если эти люди хотят приехать на Запад, чтобы устроить тут восточную трущобу, возможно, мне не стоит и пытаться изменить их судьбу к лучшему. Но действительно ли они счастливы? В их мире, во всяком случае, никто не презирает их из-за внешности или верований. Средние века ближе и ближе. Вокруг нас идет жестокая Война Времени, а мы притворяемся, что ничего подобного не происходит. Мы говорим о качестве рыбы с жареным картофелем. Кто эти кочевники времени, пересекающие границы, являющиеся из несуществующих стран в прекрасный мир Парижа, Лондона и Амстердама? Наши ценности во всем отличаются от их ценностей. Мне приходит в голову, что все преступления, совершенные против невежественных и невинных за многие годы, вернулись бумерангом и теперь сокрушают страны богачей. Их духи — призраки, населяющие сокровищницу нашего наследия. Мы не можем насладиться нашим благосостоянием и не владеем им. Цена войны бесконечно велика. Мы никогда не избавимся от ее жертв. Многие поколения испорчены войной. Многие поколения платят самую страшную цену — они смотрят, как рай медленно уменьшается, сжимается, тает. Я помню Мюнхен. Я все еще не верю, что Führer был тогда неискренним.
 
Я принадлежу к поколению, которое согласно с мыслью, что «на войне победителей нет», — полагаю, мы доказали это утверждение. И все-таки Тами эль-Глауи посчитал бы меня безумцем, если бы я сделал подобное заявление, когда он двигался во главе огромной свиты, длинных рядов повозок и вьючных животных, в окружении флагов и солдат, к каменной твердыне своего семейства.
— Великий лэрд [640], - объявил мистер Уикс, мать которого принадлежала к роду Маккензи, — и джентльмен до кончиков ногтей.
Той ночью мы расположились лагерем, разбив его поодаль от деревни, чтобы не страдать в тесноте от гостеприимства местных вождей, которые продемонстрировали подношения жителей, состоявшие главным образом из ягнят и коз, устроив дайфу — традиционный приветственный ритуал. Они на наших глазах перерезали целое стадо, а потом поджарили туши над ямами, вырытыми в песке. Позже, когда мы пировали, явились местные музыканты, исполнявшие невероятно печальные берберские любовные песни, сильно напоминавшие те музыкальные упражнения, которые теперь называют ковбойскими и западными и которые возникают из подобных крестьянских корней. Этим прославлениям космической жалости к себе аккомпанировали барабанщики; монотонный ритм мог соперничать с любым современным «танцем из джунглей» в «Вершине популярности» [641]. Дурной вкус поистине одинаков у всех народов и во все времена. Я сидел рядом с лейтенантом Фроменталем, мистером Уиксом и графом Шмальцем, а Роза фон Бек уединилась с пашой. Они не обращали внимания на музыку, и я завидовал им. Другие местные сеиды и их вассалы, казалось, испытывали от этих развлечений те же неудобства, что и все мы. Только мистер Микс как будто наслаждался происходящим, снимая их и нас с разных сторон; массивные батареи позволяли ему использовать прожектора, и тогда в кадр попадало что-то еще, кроме мерцающих теней (в итоге ему все равно пришлось попросить, чтобы музыканты повторили свое выступление на этом невероятном фоне следующим утром, пока все прочие собирали вещи и готовились к отъезду). Я по-прежнему никак не мог остаться с негром наедине. Я начал подумывать о том, не избегает ли он меня, но потом мне пришло в голову, что кино стало подлинным призванием сообразительного африканца.
Поскольку мистер Микс намеревался вернуться обратно в Америку, он, несомненно, собирался ставить фильмы для зрителей своей расы. Этот бизнес процветал, такие картины хорошо продавались в Африке и на Востоке. Я успокоился, поняв, что рано или поздно мой старый друг доверится мне.
Я все еще волновался из-за поведения Розы фон Бек. Мне казалось, что важен человек, а не имя, которым он себя называет. Но, возможно, она считала меня более могущественным, чем обнаружилось, в то время как Тами эль-Глауи был, определенно, самым настоящим монархом, пусть ему и не хватало моей внешности и некоторых особых дарований. Я подозревал, что она, будучи искушенной авантюристкой, мигом взвесила наши возможности и силы. Мне оставалось только радоваться, что я не возлагал на нее особых надежд и не предавался мечтам, а ограничился простой дружбой, — и я использовал ситуацию наилучшим образом, найдя утешение в обществе грубоватых мужественных спутников, в их шутках и частных беседах. Не было ничего удивительного в том, что после окончания пира и фольклорного концерта Роза фон Бек не выходила из шатра паши до самого рассвета, когда она на цыпочках прокралась к себе в палатку. Все воспоминания о былых радостях я уже похоронил. Это стало для меня второй натурой. Плотно сжимать губы умеют не одни англичане. На следующий день, когда мы приблизились к касбе, паша счел своим долгом пригласить меня присоединиться к нему во главе каравана. Пока мы ехали вдоль ровных рядов пальм, на нас смотрели коленопреклоненные крестьяне. Роза не попадалась мне на глаза; как мне сказали, она укрылась в одном из фургонов, страдая от лишений, перенесенных во время нашего полета на воздушном шаре. Сам шар везли в другом фургоне.