Иерусалим правит

— Дуче призывает всех нас принять участие в его благородном общественном опыте — всех! Величайшие писатели, инженеры, ученые и живописцы наших дней плечом к плечу стоят в современном Риме.
Это в точности совпадало с мнением единственного проницательного американца [619], которого мне удалось повстречать. Когда я с ним познакомился, он был журналистом, затем прославился как поэт. Я ничего не понимал в мире. Он поддержал своих товарищей-поэтов — и этого оказалось достаточно, чтобы его посадили в тюрьму. Я сам сполна насладился ужасами острова Мэн. Борьба за справедливость и порядочность в этом мире безнадежна.
Я сказал Рози, что очень хотел бы когда-нибудь совершить путешествие в столицу нового Ренессанса. Она ответила, что меня там наверняка примут с распростертыми объятиями. Муссолини привлекал только лучших: они видели в нем истинную веру, талант и отвагу все, что сделало их самих гениями в избранных областях. Я представил этот изумительный королевский дворец, который превосходит творения римских императоров, с высокими, воздушными белыми мраморными колоннами и мерцающими полами, похожими на бассейны, простирающиеся в бесконечность. И там мы все встретимся — интеллектуалы, художники, ученые и авантюристы из разных уголков мира, представляющие множество стран и религий Земли; там мы будем обмениваться знаниями и идеями, энергично обсуждать средства, которые нужно использовать, чтобы создать подлинно цивилизованный мир.
Да, эксперимент окончился ничем, как я сказал старшему мальчику Корнелиусу, но провидцы, начавшие его, не совершили никаких ошибок. Ошибку совершили слепые реакционеры, втайне замыслившие остановить эксперимент. В теперешней Италии найдется мало людей, которые не захотели бы вернуться во времена дуче, когда они могли гордиться своим наследием, могли твердо верить в правоту своего дела. То же самое можно сказать и о Гитлере, хотя эти истории не совсем одинаковы. Я первым соглашусь, что в некоторых отношениях фюрер зашел слишком далеко. Но неужто французы были так уж ни в чем не виноваты? Кстати, что значит слово «фашист»? Это слово означает только «закон» и «дисциплина». Неужели хаос и вольности, которые мы получили сегодня, лучше закона и дисциплины? «Роллинг стоунз» не несут ответственности, сказал я ему. Было бы замечательно, если бы мы все могли скакать в Гайд-парке и выть, как суданские фанатики, и еще получать за это миллион фунтов! Он не смог ничего ответить.
Я говорил, что государство, где граждан кормят с ложечки, не просто отупляет людей, но делает их немыми. Я обнаружил, что риторика больше не входит в программу Холланд-Парка [620]. Едва ли остались в Лондоне школы, где преподают этот предмет! Мы утрачиваем реалии прошлого и его понимание. А без них мы никогда не сможем создать будущее, к которому стремимся. Почему они всегда все упрощают? Я сказал им — я могу решать сложные проблемы. Таково мое истинное призвание. Но у них ничего для меня не нашлось. Вскоре после этого я открыл свой магазин.
— Пустыня, — сказал я ей, — учит нас искусству компромисса. Иначе мы не смогли бы здесь выжить.
— Но ты не пошел бы на компромисс из принципа, эль-Сахр?
— Пустыня создает принцип компромисса. — Я улыбнулся. — Чем можно здесь управлять, в конце концов? Ливнем? Ветром?
После этого она молчала несколько минут, стоя у края корзины, положив одну руку на веревку, а другую — на ограждение борта; она была в одних только туфлях, которые делали ее чуть выше и позволяли смотреть вниз, на ровную поверхность, казавшуюся из нашего аппарата огромной бетонной плитой, усыпанной щебнем. Мне внезапно почудилось, что это основание гигантского храма, и в видении передо мной предстал масштаб Атлантиды! И только тогда, когда я смотрел на монументальные здания новых диктаторов, это видение возродилось! Они постигли духовную ценность архитектуры. Они узнали то, что знали строители великих соборов. Почему нельзя даровать трудящимся людям слабый намек на совершенство?
 
Моя летчица потеряла календарь, у нее остались только карты и компасы. Она знала, что сейчас, вероятно, еще июль и теперь идет, конечно, 1927 год. Что же до расстояния, которое нам следовало преодолеть, — очень скоро мы отыщем подходящее поселение, где с надлежащей осторожностью высадимся и уточним наше местоположение.
Иногда, в вечерних сумерках, мы танцевали аргентинское танго под музыку переносного граммофона.
Мы оба немного устали и страдали от неприятных ощущений, несомненно, вызванных горячим паром. Мы мечтали о прохладной воде, о том, чтобы выкупаться и вдоволь напиться. Жара доходила до ста двадцати градусов [621]. Я вспомнил о роскоши хаммама [622]; о банях, которые мавры показали туркам. Существовали в Омане заведения, заметил я, где мужчины и женщины могли купаться вместе. Это возбудило мою спутницу, и разочаровывать ее воображение было бы нехорошо. Я описал чувственные радости паровых ванн, характер обслуги и особенности тамошних удовольствий. Это вызвало у меня удивительный, приятный трепет, который не имел ничего общего с похотью. Ощущение становилось все сильнее, по мере того как Рози открывала новые вершины сексуального экстаза и опыта. Только когда мы начали страдать от жары и от долгого пребывания на большой высоте, я решился спросить ее, какова продолжительность экспедиции. Я еще не до конца понимал научные цели ее полета.
— Мой дорогой шейх, путешествие продлится столько, сколько я захочу. Воздушный шар стоит относительно дешево. Все, что мне нужно, чтобы оправдать это путешествие перед итальянским правительством, — несколько заметок, несколько точек на карте и пара кинороликов; тогда у меня будет достаточно материалов для лекционного тура! Еще один итальянский пионер! Весело и недорого вдобавок.
По словам Рози, она уже добилась некоторого успеха, совершив в одиночестве плавание на маленьком корабле из Адена [623] в Бомбей. Она подписала контракт с миланским издателем, который хотел напечатать книгу об этом.
— Весьма своеобразный способ зарабатывать на жизнь, но так я могу путешествовать с некоторыми удобствами и получаю почти гарантированные приключения! Известность помогает мне добиться безопасности. Мне просто не повезло, что я приземлилась в Зазаре. В любом другом месте были бы газеты и телеграф.
Воспоминание о происшествии, едва не ставшем катастрофой, заставило Рози нахмуриться, потом ее глаза потемнели, она приподняла голову и внимательно прислушалась. Путешественница облизала указательный палец и вытянула его в воздух. Внезапно Рози вскочила, вытащила из ящика компас и проверила его показания. Меня все это немного заинтриговало.
— Что случилось, мисс фон Бек? — Я завернулся в джард и встал на ноги.
Корзина затряслась. Это явно было что-то новенькое.
— Ветер меняется, — сказала она. — Мы понемногу смещаемся к югу. — Она поспешно вынула карты и разложила их на ковре. — Это может стать проблемой.
Я тут же понял, что она имела в виду. Если мы летели между Гатом (который располагался примерно в шестистах милях от Триполи) и Туатом (примерно в шестистах милях от Касабланки) и ветер действительно гнал нас к югу, то печальное предсказание Коли могло сбыться. Нам бы пришлось приземлиться в Тимбукту, запретном городе на другом краю Сахары.
 
Я уже привык к тому, что солнце всегда садилось прямо перед нами, привык, что мы всегда парили в последних лучах дневного света, но теперь я увидел, как оранжевый шар касался горизонта справа от нас. Внизу проносились сланцевые насыпи, слишком маленькие, чтобы именоваться холмами, а впереди тянулись безводные дюны южной Сахары.
Теперь я оценил мудрость Коли и почувствовал сильнейшее презрение к самому себе.
— Все дороги ведут в Рим, Иван, — говорит миссис Корнелиус, — так тшто можно выбрать удобную.