Иерусалим правит

Она призналась, что выучила только несколько слов. Это означало, что я мог спокойно побеседовать с Колей.
— Мой дорогой друг, я намерен спасти тебя, — заявил я. — Но ты должен играть свою роль.
Я с радостью отметил энергичный кивок Коли, доказывавший, что он все еще сохранил остатки здравого смысла.
Тогда начались долгие переговоры с дикарями, которые, громко крича и задавая вопросы, попытались узнать, какую ценность представляет для меня Коля. Я понял, что они предлагают этого раба на продажу. Я сказал, что мне нужен крепкий парень, а их пленник с виду довольно слаб. Его бросили в пустыне? И почему ему заткнули рот?
Они заверили меня, что мужчина мускулистый и здоровый, настоящий верблюд, если речь идет о работе. Правда, теперь он немного перегрелся на солнце, но это никак не влияло на его ценность. Он непременно выздоровеет.
Переговоры уже набрали обороты, и я почувствовал, что смогу лучше всего помочь другу, если буду демонстрировать полное отсутствие интереса к торгу.
— Сильная собака для меня бесполезна, если она бешеная. Смотрите — у него пена изо рта идет!
Они тут же громко заорали, возражая мне. Это просто слюна — кляп у раба слишком плотный. Если мне не интересна покупка, они отведут его в Куфру и продадут там. Я ответил, что приехал из Куфры и не видел там людей, которые покупали бы для работы в полях сумасшедших бродяг. Я добавил, что в парня, наверное, вселился джинн. Иначе почему он связан, а рот у него заткнут? Пусть лучше бедное существо уйдет в пустыню и Бог позаботится о нем.
Нет, настаивали они, он будет работать. При свете факела они развязали веревки. Вынули изо рта Коли палку. Он забормотал что-то невнятное. Потом они копьями подтолкнули Колю к воде и остановились посмотреть, как он пьет. Затем его заставили принести в оазис бурдюки и наполнить их, что он проделал с некоторой поспешностью, в полной мере осознав важность игры. Он быстро ходил туда и обратно при свете костра. Он перенес дюжину мехов за раз. Я начал опасаться, что Коля станет работать слишком хорошо и тогда его хозяева поднимут цену до недосягаемых пределов.
Синьорина фон Бек восхищалась моими торговыми навыками, хотя я пока еще не предложил никакой цены за Колю. Мы до сих пор сговаривались, стоит его покупать или нет. Когда взошла луна, слегка посеребрив горизонт, ни одна сторона еще не назначила цену. Наконец я сказал, что сообщу, готов ли заключить сделку и выкупить их пленника, утром. Пока вопрос останется нерешенным. Колю, казалось, это не слишком обрадовало, но я снова заговорил по-русски, как будто обращаясь к кому-то из своей группы, стоявшему позади:
— Терпение, мой друг. Я освобожу тебя завтра к полудню.
Ночью я расположился на отдых и напоил верблюдов, использовав запасы балласта синьорины фон Бек, а затем устало завернулся в джард [603] и приготовился уснуть на земле. Синьорина фон Бек, скрывшись в плетеной корзине, еще некоторое время не спала и читала при свете аварийной лампы, а из темноты доносились приглушенные напевы самых известных арий из «Лоэнгрина» под монотонный ритм барабанов гора, которые, думаю, пытались заглушить пение моего друга. Потом голос Коли внезапно умолк, и я стал наслаждаться покоем и тишиной.
Утром меня разбудила очаровательная воздухоплавательница в свободной джеллабе с капюшоном; леди предложила мне чашку, в которой, судя по запаху, мог находиться только лучший колумбийский кофе. Я покачал головой, выражая удивление и восхищение, и сел.
— Я надеюсь, что ваш бедный слуга пережил ночь. — Она протянула мне фарфоровую сахарницу. — Он казался очень слабым. Это что-то вроде бедуинского блюза? Его пение временами почти напоминало оперы Вагнера. Вы знаете такого композитора?
Я объяснил, что бедное создание одно время работало в Бейруте у торговца граммофонами и повторяло немецкие мелодии, которые тогда разучило. Как и у многих других идиотов, у него была способность точно воспроизводить музыкальные мотивы. Я заверил ее, что мой слуга успокоится, как только вернется к нам. Но, однако, следовало избегать разговоров о гении из Байрейта [604].
 
— Он кажется довольно красивым, — сказала она, — несмотря на всю эту грязь и загар. А его мать была красива?
— Она была русской аристократкой, — честно ответил я, — которая стала женой его отца.
Синьорина кивнула.
— Гены иногда не могут справиться с потрясениями. Во мне самой есть капля той опасной старой крови. Даже при смешении с кровью соплеменников возможны необратимые психические нарушения. Моя сестра, к примеру, совершенно безумна. Конечно, то же самое происходит и с лошадьми. Вы не хотите немного сухарей и конфитюра? Вот и все, что я могу предложить на завтрак. Масло кончилось.
Я согласился присоединиться к ней, как только помолюсь. В молитвах не было ничего дурного, особенно если учесть, что гора ожидали от меня их. Более того, они могли бы что-то заподозрить, если бы я пропустил утреннюю молитву.
Синьорина посмотрела в бинокль, когда я садился за стол.
— Он кажется отдохнувшим, ваш товарищ. — Она передала бинокль мне.
Глаза Коли были уже не такими красными, как накануне, но он смотрел в нашу сторону с тревогой и печалью. Потом мы увидели, что его снова заставили работать, демонстрируя выносливость и силу невольника.
Вероятно, то, что он был занят делом, оказалось только к лучшему. Это отвлекло его от Вагнера, который, в конце концов, немало способствовал нынешнему положению Коли. Думаю, он начал понимать это, и прежнее чувство юмора возвратилось к нему. Коля обернулся ко мне и довольно бодро сказал по-русски:
— Вот видишь, дорогой Димка, я обещал тебе, что мы найдем здесь работорговцев.
Проблема, сухо отметил я, поглаживая бедуинскую бороду, состояла не в том, как найти работорговцев, а как потерять их. По моему мнению, единственная причина их нападения на воздушный шар заключалась в том, что они считали летающий аппарат беззащитным. Теперь честь была восстановлена и начались достойные переговоры; а потом бандиты почти наверняка двинутся обратно в Судан или станут бродить по забытой богом пустоши, которую они считали своим домом.
— Смотри! — сказал единственный гора, умевший хорошо говорить по-арабски. — Он хорош и силен, а когда он работает, он не поет.
— Но где я буду его держать? Он не может все время работать.
— Пусть работает побольше, тогда он слишком устанет, чтобы петь.
Я обдумал это разумное предложение.
— Хорошо, — через некоторое время ответил я, — он кажется достаточно крепким. Мы, наверное, найдем применение еще одному носильщику.
Я осторожно отошел назад, скрывшись из поля их зрения. Вернувшись, я сказал: не все согласились, что нам требуется еще один раб. Мы сделали перерыв на кофе. Тем временем Коля таскал туда-сюда бурдюки с водой.
— Он очень силен, — сказала синьорина фон Бек, громко хрустя не слишком хорошо засоленным огурцом, — и кажется неправильным, что вам придется платить за выкуп собственного раба.
— Печально, — ответил я, — но в пустыне редко встретишь окружного судью. Закон владения здесь превыше всего.
Она поняла смысл моих слов и улыбнулась.
— Это ваша забота: сохранить то, что вам принадлежит, верно? Подобный индивидуализм развивается в Европе при новом порядке. Им следовало бы у вас поучиться.
— О, думаю, мои люди уже очень многому научили европейцев, — язвительно, почти с упреком заметил я.
Она в ответ покраснела. Я протянул к ней руку, чтобы заверить, что не имел в виду ничего дурного. На это моя собеседница улыбнулась, и я был вдвойне очарован. Я пребывал в прежнем восхитительном, платонически-духовном состоянии, когда обычные чувства, казалось, достигали пределов экстаза — и все же не требовали физического выражения.
 
После обеда, пока Коля переводил дух в тени маленькой пальмы, я возвратился к выступу скалы, держа на локте «ли-энфилд». Я сообщил, что товарищи отправили меня осмотреть раба. Я с должной церемонностью попросил разрешения приблизиться и получил его. Потом я осторожно спустился к берегу озерца, где ждали кочевники. Массивный выступ известняка, который укрывал эту площадку от лучей солнца и благодаря которому появился бассейн, теперь отражался в водах оазиса вместе с немногочисленными финиковыми пальмами, что сохранились здесь, без сомнения, со времен цивилизации, покинувшей Зазару. Гора толпились возле неприглядных шерстяных шатров; рядом были тощие козы и несколько верблюдов. Эти люди напоминали обычных бандитов, в лучшем случае — работорговцев-любителей. Мне сразу все стало ясно, ведь я уже повидал влиятельных бедуинских работорговцев. Они превосходно одевались и носили много оружия, у них были шатры, слуги, жены и вьючные животные, как и приличествовало их положению. Благородные берберы пожалели бы Колю, согласно требованиям их кодекса чести, и помогли бы ему достичь цели. Гордость не позволила бы им потратить хоть минуту своего времени на переговоры о его продаже. Решив заключить подобную сделку, я сам рисковал потерять лицо, но мне нужно было позволить сохранить его этим темнокожим проходимцам, чтобы они могли убраться прочь. Вдоволь поторговавшись, они добьются своего и уедут. Я был убежден, что они не направили разведчиков в обход наших позиций и не узнали, сколько нас на самом деле. Возможно, они и не хотели выяснять истину, о которой подозревали. Не зная сил врага, они не чувствовали себя обязанными перейти к боевым действиям, тем более что «гатлинг» оставался нашим главным аргументом.