Иерусалим правит

Эти люди нежны и мягкосердечны. Они заботятся друг о друге. В конце концов, однако, пустыня оставляет слишком много возможностей для абстрактного мышления, особенно когда это касается внешнего мира. Пустыня неизбежно превращает тебя в отшельника — все твои мысли свободны и просты. Отшельник, проведший в пустыне десять лет, приходит на главную городскую площадь. Он говорит: «У меня есть сообщение». Люди собираются вокруг него. Они посылают своих друзей, чтобы те пригласили других друзей. Они ждут, терпеливо, но с возрастающим волнением. И когда все собираются там и почтительно умолкают, отшельник смотрит на них и улыбается. «Любите друг друга», — говорит он.
Возможно, город усложняет проблемы. Город, в конце концов, сложный организм, прекраснейшее создание человечества. Как человеческая математика может описать город? Сложности города отражают сложности Божьего мира. И все-таки кочевник наделен ясностью видения, которой никогда не обретет городской житель. Именно поэтому наши города должны взлететь; таков лучший из двух миров.
— Тут у тебя все не в плепорцию, Иван, — говорит миссис Корнелиус. — Как в любых больших местах. То же самое было, когда мы попали в Дартмур. Или в Йоркшире. Полутшаешь какие-то новостишки и тут же их раздуваешь.
После этого я снова задумался об отношении к христианам, скажем, арабов-ваххабитов или о том, как казаки воспринимают евреев. Возможно, именно поэтому я чувствовал такую крепкую связь с пустыней. Степи или baria’d [563] — неизменные картины всегда оказывают на разум сходное воздействие. Как я узнал от бедуинов, чем меньше видишь предполагаемого врага, тем более зловещим он кажется. Тогда, конечно, воображение делает свою работу. И вы не признаете врага, когда увидите его. К примеру, не все евреи — это пятая колонна коммунистов; не все христиане — лицемеры.
Я сказал Коле, что, по-моему, в словах суданца есть смысл. Нам требовалось нанять проводника. Если не бишарина, то, может, кого-то из племени туарегов? Но он был непреклонен.
— Путь никому не известен. Тропа, которая ведет к тропе, потеряна. Именно поэтому европейцы не сумели ничего найти. Когда мы все отыщем, то сможем устроить свой собственный маршрут. Тайна даст нам постоянное преимущество, если мы и дальше станем заниматься этим бизнесом.
Потом он показал мне карту, которую ему помог нарисовать сенусит [564]. Это место могло быть где угодно. Но Коля знал долготу и широту.
— Как только доберемся до Зазары, у нас снова будет четкая тропа. И не одна. Большинство из них, конечно, направлены во внутренние районы. Дороги работорговцев ведут с континента — из французской Западной Африки и Рио-де-Оро [565], из Абиссинии. Почти все темнокожие рабы теперь проходят через Зазару. Оттуда они могут направиться на восток: в Каир и Мекку, в Ирак или Сирию; на запад: в Триполи, Алжир и Марокко. Римляне не изобретали дорожную сеть, как не изобретали математику. Всем этим мы обязаны арабам.
Правда, арабы изобрели алгебру. Правда и то, что Эйнштейн использовал алгебру, чтобы изобрести ядерную бомбу. Прекрасный пример сотрудничества арабов и евреев. Nicht wahr? [566]
И кто несет ответственность за победу примитивной десятеричной системы счисления над изысканной двенадцатеричной? Шумеры, чтобы восславить собственное интеллектуальное богатство, подарили нам гибкую математику дюжин, бесконечно более изменчивую и бесконечно более приспособленную к представлению и изучению мира. Но рациональные евреи с их десятками того и десятками этого, вечные спутники арабов, нашли способ уменьшить и упростить наши достижения. Нумерологический империализм одержал окончательную победу, когда Великобритания поддалась идиоту от математики, месье Диксу [567]. Двенадцать гротов — пенс, двенадцать пенсов — шиллинг и двенадцать шиллингов — фунт. Вполне достаточная была бы «рационализация»! Что являла бы собой Англия без своей «нелогичной» валюты? Использование таких нестандартных исчислений развивает остроту ума. История этого столетия с жестокой иронией отметит, что наше поклонение Божественной Рациональности стало нашим наиболее нелепым безумием.
 
Полагаю, во всем винить нужно французов. В больнице было то же самое. Тот психиатр рассказывал мне, что проводил эксперименты на кошках. Человеческий мозг, по его словам, походит на компьютер. О, конечно! Он имел в виду вот что — нашлась модель, которую он смог понять. И тогда он назвал модель Реальностью. Я напомнил ему простую истину: компьютер — изобретение человека. Разум человека, однако, — изобретение Бога; первый удобен ограниченностью, второй — непостижим в своем бесконечном разнообразии. И две шестерки лучше выражают это, чем половина двадцати. Мы отвергаем наследие первых великих строителей городов. Бог даровал им «двенадцать». Мы с тех пор превратили Его дар в «десять». С нашими нынешними образовательными стандартами мы скоро будем требовать «один плюс один плюс один», потому что забудем, как считать до трех. С помощью этих экономических систем мы все дальше уходим от Рая. Сможем ли мы когда-нибудь двинуться в обратный путь?
Ночью, перед утренним призывом к молитве, мы покинули караван. Мы скрылись за скалами, едва начался рассвет и стала видна плоская даффа. Эта безводная и бесплодная равнина, коричневая, неизменная, однообразная, потом уступила место дюнам, которые стояли как застывшие во времени волны, напоминания о тех днях, когда по узким долинам текли огромные реки и все было зеленым и прекрасным, и на этих пышных землях стояли города людей, которые жили до эпохи Атлантиды, создавали законы, развивали великие искусства и пребывали в мире и покое. Теперь, обретя все это незаслуженное богатство, арабы легко могли снова сделать свою землю цветущей, увидеть, как она порастает деревьями и травой, — но, конечно, арабы превыше всего ценили пески. Теперь они стремятся к тому, чтобы создавать новые пустоши всюду, где это возможно. Нет, я не считаю, что все дело в мусульманской религии. Персия не станет тратить свое богатство на боеприпасы. Но арабы, как сказал бы капитан Квелч, и впрямь любят оружие.
Вот почему, мне кажется, Коля спрятал под тяжелыми тюками с тканями «ли-энфилды». Под одеждой и бедуинским снаряжением мы носили револьверы Уэбли и еще по паре кинжалов на виду, чтобы показать, как говорили мозабиты [568], что мы не избрали Путь Женщины. Бедуины с подозрением смотрели на безоружных мужчин; они, как американские ковбои, склонны были считать пистолет формой половой идентификации. Хотя некоторые ковбои боялись пускать свои игрушки в ход: такими старыми и в таком плохом состоянии те были. А еще, как мне рассказывал племянник Буффало Билла, тоже известный директор цирка, на старом фронтире единственным надежным оружием оставались нож, топор и лук. Лишь немногие ковбои носили приличные «кольты» или винтовки «Генри» [569] и обычно не хотели брать их в руки, чтобы не привлекать внимания. Молодой Коди попросил меня вообразить, как трудно было предводителю разведчиков сохранять оленьи кожи, особенно белые, такими чистыми и яркими в погоне за буйволами. Требовалось постоянно менять их, чтобы облачение Щеголя Равнин никогда не покрывалось пылью. Да, Кастер брал с собой камердинера на Литтл-Бигхорн — так мне сказал Коди. Действительно, в одной легенде говорилось об этом камердинере, пережившем резню и сопровождавшем нового хозяина, Сидящего Быка, в знаменитом большом турне по Европе. А например, куда бы ни отправился Техас Джек, он всегда брал один фургон с оружием, а с костюмами — три. Кит Карсон, которого сиу звали Пе-хехаска (Золотые Завитки), как известно, по крайней мере дважды спасся от верной смерти при помощи одного только маникюрного набора. И, добавил Коди, паломино Джима Бриджера был самым холеным и чистым пони в целой Аризоне. Он дал мне взглянуть на изображения этих людей [570]. Все оказалось правдой. Я никогда не мог представить, сколько внимания великие герои американского фронтира уделяли личной гигиене и внешнему виду. Теперешние космонавты — настоящие наследники былых обитателей равнин. Да, у них многому могли бы научиться те нынешние мальчики, которые приходят в мой магазин и жалуются, потому что я сначала должен почистить пальто, а затем уже выставлять его на продажу!