Боль, с которой я живу (СИ)

  
1
 
— Марина! — не своим голосом крикнула с порога мама, небрежно бросив сумку в прихожей.
Я сразу поняла — случилось что-то плохое. Очень плохое. Это ощущение беды почти осязаемо клубилось в воздухе, заставляя сжиматься сердце в безотчётном холодном страхе.
— Я только что узнала… Наташа Тарасова… Она пыталась… — Мама была в таком ужасе, что не смогла даже договорить вслух страшные слова. Зажала рот рукой.
— Она жива? — выскочила я ей навстречу из своей комнаты.
— На скорой её увезли. Без сознания… Ваня Стоянов её нашёл. Пришёл, говорит, к ним, стучал-стучал, никто не открывает. Слава богу, додумался дом обойти, в окно заглянуть. А она там на полу на кухне лежит. И таблетки рассыпаны. Выломал дверь, врача вызвал. Повезло, а то бы… Но как же так, Марина? Почему она так поступила?
Я окаменела. Наташка… моя лучшая подруга…
Однако самое страшное, что эта новость не была для меня настолько неожиданной, какой должна бы стать. А на задворках сознания даже всплыла циничная мысль: вполне закономерный исход после всего…
Нет-нет, тряхнула я головой, Наташка не должна была так поступать! Только не она. Это можно было вытерпеть. Я же вытерпела…
— Марина, почему она так? — допытывалась мама вне себя от потрясения. И тут же принялась накапывать себе корвалол. Слишком мама у меня впечатлительная, да и сердце у неё больное. Хотя как тут не разнервничаться — Наташку она знает с раннего детства.
— Что случилось с ней, Марина? Ты же должна знать? Что у неё произошло? Не могла же она ни с того ни с сего такое сделать.
Я, бледная и перепуганная, бормотала невнятно: не знаю, ничего не знаю…
Навестить Наташку в больнице разрешили только спустя два дня. Лежала она в токсикологии, и её мать рассказывала всем, что Наташка просто отравилась, съела что-то не то. Но маленькие городишки тем и плохи, что там ничего не скроешь.
— Все уже знают? — глухо спросила меня Наташка, когда её мать наконец вышла из палаты, оставив нас ненадолго вдвоём.
Я кивнула, глядя с горечью на её осунувшееся посеревшее лицо. Это я виновата в том, что с ней случилось. И я бы полжизни отдала, чтобы хоть как-то искупить вину. Но есть вещи, которые исправить невозможно…
— Прости… — всё же прошептала я в тысячный раз. Она лишь закрыла глаза.
Мне хотелось коснуться её руки, сказать что-то простое и тёплое, как бывало раньше, но я чувствовала, что Наташке это будет неприятно.
— Может, — осторожно прошептала я, — мы зря… молчим про то, что случилось? Может, лучше сказать твоим? Они поймут…
— Не смей, — прошептала Наташка, глядя на меня остро, даже зло. — Если ты хоть кому-нибудь скажешь… если хоть кто-нибудь узнает, я это сделаю снова. Клянусь. Только в следующий раз пойду до конца.
Я видела — это были не пустые угрозы. Такая страшная решимость горела в её воспалённых глазах, что я ни на секунду не усомнилась — так она и поступит. И если уж быть до конца честной, то в тот момент я малодушно обрадовалась — ведь тоже до тошноты боялась, что мерзкая правда о нас с ней как-нибудь всплывёт.
Когда в палату вернулась её мать, Наташка снова выглядела вялой, потухшей, почти неживой.
  
2
 
Эта новость всколыхнула весь наш сонный городок. В Зареченске ничего никогда не происходило, а тут такое! Все были потрясены: соседи, тётки на рынке, бывшие одноклассники и учителя, даже дворничихи.
«Девчонка Тарасовых пыталась себя убить…» — шептались на каждом углу.
Ещё бы! Наташка Тарасова казалась самой последней, кто мог бы пойти на такой шаг. У неё же всё всегда было хорошо. Благополучная семья, любящие родители, её верный Ванечка Стоянов, с которым они вместе со школы.
Глядя на их нежные отношения, даже я таяла, начиная верить в настоящую любовь. А иногда даже ловила себя на дурацкой мысли, что тоже так хочу. Хочу встретить простого, скромного, хорошего парня, который будет любить меня, опекать, беречь. Ну вот как Ваня свою Наташку. Но такое сентиментальное настроение случалось со мной нечасто.
 
На самом деле я считала, что тихое семейное счастье — это скучно. Приземлённо как-то. Завязнуть в уютном болотце я всегда успею. А пока молода, пока есть силы — надо брать от жизни всё: стремиться, добиваться, зажигать. Ну а если уж любить — то короля.
И уж конечно, я ни на секунду не допускала мысли остаться в родном Зареченске после окончания школы. Даже не только потому, что моим мечтам и амбициям здесь было тесно. Я просто задыхалась на этих улицах, где каждая кочка знакома. Задыхалась в своем доме, с моими высокоморальными родителями, как в клетке. Поэтому сразу всем объявила, что уеду поступать. И Наташку с собой позвала.
Она ещё колебалась:
— Как мы будем в большом городе вдвоём? Ничего и никого ведь не знаем. Я боюсь…
Но моей решимости хватило на двоих. Сразу после выпускного мы обе и уехали. Наши мамы плакали, а Ванька Стоянов меня, похоже, проклял. Но это неважно. Главное — мы вырвались из болота, мы свободны, перед нами столько дорог и возможностей!
И началось всё хорошо, как задумали. Мы поступили в педагогический на бюджет, очень удачно сняли у милой старушки Раисы Федоровны комнату, чистую, недорогую, ещё и рядом с универом. Жили насыщенно, заводили новых друзей, гуляли с одногруппницами, участвовали в каких-то спектаклях, студенческих концертах, форумах, КВНах.
То есть я заводила, гуляла, участвовала. Мне всё это было интересно. А Наташка больше дома отсиживалась, над учебниками корпела. Ей всегда с трудом учёба давалась и своё она брала измором. Однако первый курс мы обе закончили на отлично.
Наташка хотела на другой же день уехать к родителям в Зареченск на всё лето. Тогда и встал вопрос с комнатой. Терять её не хотелось. Мы тут прижились, с хозяйкой поладили, да и жильё за такую скромную плату — это ещё поискать надо.
 Тогда Раиса Фёдоровна пошла на уступки — предложила оплатить за два летних месяца всего половину и тогда она её придержит для нас до осени, никому другому не сдаст.
Мы с Наташкой стали спешно придумывать, где взять эту половину. Она попросила свою маму, та обещала выслать. Ну а я сначала ввязалась в какую-то муть с «элитной» косметикой, которую надо было таскать в огромной дорожной сумке и навязывать это добро каждому встречному.
Что самое удивительное, я ещё каким-то чудом умудрялась продавать эти сомнительные тюбики-флакончики и что-то там даже заработала за несколько дней таких мытарств.
А однажды вечером забрела по пути в небольшой офис. Точнее, агентство. С виду всё выглядело прилично и даже презентабельно. Интерьер интересный, охранник в хорошем костюме, девушка за стойкой ресепшна. Ей я и выдала несколько заученных фраз про сияющую кожу и шелковистые волосы.
Она перетрогала несколько коробочек, но ничем не заинтересовалась, зато заинтересовался какой-то пожилой, хорошо одетый господин. Правда, не моей сумкой, а мною.
Он вальяжно сидел в кожаном кресле и сам казался тут гостем, а не сотрудником. Причём почётным гостем, vip-клиентом. Ему и кофе дымящийся подали, и разговаривали с ним заискивающе.
Я видела, что он наблюдает за мной, как сытый кот, и это мне не нравилось. Потому что было в его взгляде что-то оценивающее, а это всегда унизительно.
Я уже решила, что пора убраться отсюда прочь, и стала складывать косметику в сумку, когда в холле появился ещё один мужчина. Лет тридцати, а, может, и меньше, энергичный, весь подвижный такой, как на шарнирах. У него были тёмные волосы, зачёсанные назад и собранные в хвостик, карие, блестящие глаза, крупные черты лица. Я его так подробно рассмотрела, потому что он мне кого-то очень напоминал.
Он сразу кинулся к старику в кресле, рассыпался в извинениях, а меня поначалу даже не заметил.
Но потом пожилой обернулся ко мне, улыбнулся и неожиданно склонил в галантном жесте голову. Вроде как поздоровался. Что он сказал молодому — я не слышала, но тот как-то сразу переключился на меня. Бегло оглядел, кивнул старику и ринулся ко мне наперерез, так и не дав уйти.