Генеральная пауза. Умереть, чтобы жить

 — Самойлова! — повысив голос, обращается к ней Комариха — Тамара Харитоновна, классный руководитель и по совместительству «историчка». — Ты не оглохла? Принесла письмо?
 Дина вздыхает и театрально закатывает глаза. Закадычная подруга Люська и одноклассница Мара Кулыгина, стоящие рядом, сдержанно прыскают.
 — Да принесла я ваше письмо.
 Она достаёт из украшенного стразами, совсем не «школьного» рюкзачка лист бумаги, упакованный в прозрачный файлик, на котором под несколькими строчками текста красуются аж две круглые печати и размашистая подпись. Дина небрежно, двумя пальцами, протягивает письмо Комарихе. Там в сотый раз сообщается, что ученицу Самойлову можно освободить от занятий физической культурой в рамках школьной программы ввиду интенсивности её спортивных тренировок… Но дотошная Комариха требует подтверждения каждую четверть. Она щурит глаза, внимательно изучая написанное, только что на зуб не пробует. Рыжие кудельки волос подрагивают, обрамляя вислые щёки. Губы — в полусъеденной красной помаде — шевелятся.
 Дина нетерпеливо постукивает аккуратным носком новенькой туфельки по мраморным плитам пола, бросая короткие взгляды в сторону. Там, возле двери в столовую, скрестив на груди руки, прислонившись спиной к стене и поглядывая на неё со снисходительной улыбкой, стоит он. Дина чувствует, как начинают пылать щёки.
От накатывающих волнами воспоминаний разболелась голова. Дине показалось, что она сейчас лопнет, что там недостаточно места для всего, что уже вернулось, и того, что оставалось забытым. Кусочки памяти мало что проясняли, только порождали новые и новые вопросы.
— Я фамилию свою вспомнила, — тихо сообщила она Алексу.
Перед глазами всё ещё стояла фигура незнакомца. Высокий, очень симпатичный, с восточным разрезом глаз. Похожий на киноактёра или супермодель. С этим парнем её определённо что-то связывало.
— Надо в канцелярию заглянуть, может, там личное дело есть? Или что-то вроде того? — Алекс не заметил её задумчивости. — Где она может быть?
— Не уверена… Может, на втором этаже?
Тишина угнетала. Дина напряжённо прислушивалась и, казалось, увязала в отсутствии звуков, словно мошка, попавшая в банку с мёдом. Они поднялись по широкой лестнице, истоптанной сотнями ног, и практически сразу наткнулись на дверь с табличкой: «Канцелярия». Алекс вошёл внутрь, а Дина остановилась на пороге. Её взгляд притянула пальма. Та самая, с длинными подсохшими листьями.
— Я сейчас, — пробормотала она Алексу, который копался в широком выдвижном ящике металлического канцелярского шкафа.
— Далеко не уходи, — оглянулся он и продолжил вытряхивать папки из железной пасти шкафа.
В центральной стене большого вестибюля была только одна двустворчатая дверь. Актовый зал. По обе стороны от неё висели нарядные стенды и чьи-то портреты в одинаковых рамках.
Дина, словно загипнотизированная, потянулась к этой двери, как будто за ней скрывались ответы на все вопросы. Ступила в расплывчатый прямоугольник света, аккуратно вычерченный на полу слабым солнечным лучом из холла, и попыталась включить освещение. Оно не работало, но рука нашарила в стороне ещё один выключатель, и он оживил тускло-красные колпачки дежурных ламп вдоль стен. Получились неприятные, немного зловещие багровые сумерки, но какой-никакой, а свет всё-таки был. Она вздохнула и быстро пробежала по проходу до сцены — невысокого помоста с тёмными полотнищами занавеса по бокам и густо-розовым в таком освещении белым концертным роялем в центре.
Воспоминание застало её врасплох, прервав дыхание. Дина покачнулась, слепо глядя в никуда, и навалилась на рояль.
 …она задыхается. Щёки горят. Губы, кажется, размягчились так, что могут стечь с лица. Чьи-то широкие ладони бродят по её спине, проскальзывают под джемпер, касаются груди… Нужно сопротивляться, но она не может… Не хочет. Чьё-то горячее дыхание щекочет шею, заставляя тело отзываться волнами дрожи, но вовсе не от страха или стыда. Эта дрожь — новая, неподвластная ей особенность вышедшего из подчинения тела.
 
 — Не надо, — слабо шепчет она, вовсе не желая, чтобы руки и губы остановились.
 — Архша… — шипят губы возле самого уха…
— Архш-ша! — слишком громко и близко.
Она содрогнулась, уловив шевеление занавеса краем глаза. Что-то выползало из тёмного угла, клубясь и бугрясь, ещё более тёмное, чем сама чернота.
Дина закричала. Нечленораздельный вопль рванулся из горла, переливаясь в режущий уши визг, превращая её всю в комок животного ужаса. Отчаянным броском преодолев пространство между сценой и креслами, она понеслась прямо через ряды, не разбирая дороги, врезаясь в ручки, спинки и поднятые сидения кресел, путаясь в собственных ногах, продолжая кричать и не смея оглянуться.
— Ар-рхш-ш-ш! — неслось ей в спину.
Впереди распахнулся освещённый прямоугольник двери. Двери, которую она машинально закрыла за собой…
— Дина! Беги! — Алекс влетел в зал — тёмный силуэт в полоске света.
— Шар-р-рхаш, — зашипела Тьма, ворочаясь в партере.
Девушка спиной ощущала её ледяное движение, тяжёлое и неумолимое. Плети щупалец, словно ножки морской звезды, тянулись и мелькали слева, справа, впереди между рядами.
Алекс бежал прямо по этим щупальцам, его ноги по колено утопали в непрозрачной, клубящейся мраком субстанции. Дина запрыгнула на ручку кресла, перешагнула на спинку и, покачиваясь, словно канатоходка, устремилась к выходу прямо по мягкой обивке спинок. Алекс промчался по проходу между рядами и очутился вне поля зрения. А через секунду за её спиной зазвучала музыка. Странные звуки, немного глуховатые и дребезжащие, сливались в очень знакомую мелодию, нарастая, накатываясь на пустой зал. Дина была уже в дверях, когда смогла заставить себя оглянуться — щупальца Тьмы, извиваясь и рассерженно шипя, уползали во мрак за сценой, далеко огибая рояль и склонившегося над клавиатурой парня. Он продолжал играть Ave Maria, пока шипение не стихло совсем. Тогда он бережно опустил крышку инструмента и спрыгнул со сцены в зал.
В холле, залитом светом из окон, Дина бросилась к нему навстречу. Ноги, руки, губы у неё дрожали. Задыхаясь от суеверного ужаса, она прошептала:
— Что это? Что это? Почему?..
— Ш-ш, — Алекс легко, почти невесомо погладил её по голове, — успокойся. Сюда она не выйдет. Слишком светло.
— Оно почти схватило… Почти схватило! — Дина клацнула зубами, едва не прикусив язык, так тряслась челюсть. — Холодное! Живое! Ты видел? Видел?!
Она повторялась, не замечая этого.
— Нет. Я её не вижу. И не чувствую. Только слышу. И она меня, похоже, совсем не замечает.
— Но ты играл! Зачем? — Девушка была совершенно сбита с толку.
— Сомневаюсь, что она чего-нибудь боится, но, как я уже говорил, две вещи ей очень не нравятся — солнечный свет и музыка. Даже такая, — Алекс вздохнул. — Зачем же ты пошла туда в одиночку?
— Я же включила свет! Не думала, что оно…
Дина вздрогнула, её обдало холодком, словно ленивые плети щупалец мрака снова оказались совсем близко.
— Давай уйдём отсюда?
— Давай. Вот, я нашёл, тут есть твой адрес, — Алекс вытащил из-за пазухи согнутую вдвое папку. Она оказалась тощей — всего несколько листков бумаги.
По пустому проспекту Энгельса, прямо по трамвайным путям, им навстречу медленно шёл человек. Издалека было не разглядеть, мужчина это или женщина, молодой или старый, но деревянная, неживая походка была заметна даже с такого расстояния.
— «Уходящий», — уверенно прокомментировал Алекс, не дожидаясь, пока человек приблизится.
— В смысле? — равнодушно спросила Дина.
Она так устала, что гадать над значением его слов не было никакого желания. Гудели ноги, голова «распухла» от тревожных мыслей и обрывочных воспоминаний, которые никак не желали сложиться в то, что она приняла бы, как незыблемое «я».