Мистер Кэвендиш, я полагаю (ЛП)

Он посмотрел наверх. Он просто не мог сдержаться после такого утверждения.
– Я ждала, пока пройдут облака, – объяснила она.
– Зачем?
– Зачем? – переспросила она, глядя на него, как будто именно он только что заявил нечто непонятное.
– Сейчас середина ночи.
– Да, я знаю, – он подтянула ноги под себя и встала. – Но это моя последняя возможность.
– Для чего?
Он беспомощно пожала плечами.
– Я не знаю.
Он попытался что–то сказать, чтобы поругать ее, качая головой над ее глупостью. Но затем она улыбнулась.
Она выглядела так прекрасно, что он почти застыл.
– Амелия. – Он не знал, почему произнес ее имя. Он не мог ничего особенного сказать ей. Но она была здесь, стоя перед ним, и он никогда так сильно не хотел женщину, — нет, он никогда так сильно не хотел ничего, — сильнее, чем хотел ее.
На мокрой лужайке, посреди Ирландии, среди ночи он желал ее.
Полностью.
Он не мог себе позволить думать о ней. Он желал ее; он уже давно перестал претворяться, что это не так. Но он не позволял себе мечтать об этом, не мог позволить себе видеть это в сознании, — его руки на ее плечах, скользящие по ее спине. Ее платье, снятое его жадными пальцами, под ним ее идеальное…
– Вам нужно зайти внутрь, – хрипло ответил он.
Она покачала головой.
Он вдохнул глубоко и устало. Знала ли она, что это рискованно, оставаться здесь с ним? Он собрал всю свою силу, — больше, чем когда–либо считал, что у него есть, — он остался на месте, оставаясь на приличествующем расстоянии. Близко…так близко, и все же она была вне его досягаемости.
– Я хочу побыть на воздухе, – сказала она.
Он встретился с ней глазами, что было ошибкой, потому что все, что она испытывала, — всю боль, неправильность и беззащитность, — он видел это, в ее изумительных глазах.
Это его раздирало.
– Я была наверху, – продолжала она, – было душно и жарко. Только жарко не было, но я чувствовала себя так.
Это была самая проклятая ситуация, но он понял.
– Я устала от чувства, что я в ловушке, – грустно сказала она. – Всю жизнь мне говорили, где быть, что говорить, с кем говорить…
– За кого выйти замуж, – мягко сказал он.
Он слегка кивнула.
– Я просто хотела чувствовать себя свободной. Хотя бы на часок.
Он посмотрел на ее руку. Было так просто потянуться и взять ее в свою руку. Только один шаг вперед. Этого было бы достаточно. Один шаг, и она оказалась бы в его объятиях.
Но он сказал: – Вам нужно зайти внутрь. – Потому это то, что ему следовало сказать. А от нее требовалось послушаться.
Он не мог поцеловать ее. Не сейчас. Не здесь. Не тогда, когда он не был уверен, что сможет остановиться.
Закончить поцелуй, еще одним поцелуем. Он не думал, что способен на это.
– Я не желаю выходить за него замуж, – сказала она.
Что–то в нем перевернулось и сжалось. Он это знал; она ясно дала ему понять. Но все же…теперь…когда она стояла здесь в лунном свете…
Это было невероятные слова. Их невозможно было вытерпеть. Невозможно было проигнорировать.
Я не хочу, чтобы он владел Вами.
Но он этого не сказал. Он не мог позволить себе сказать это. Потому что он знал, утром все откроется, Джек Одли практически наверняка окажется герцогом Уиндхэмом. И если он сказал бы это, если бы он сказал ей прямо сейчас, — будь со мной…
Она сделала бы так.
Он мог увидеть это в ее глазах.
Вероятно, она даже подумала, что любила его. И почему бы и нет? Ей говорили всю жизнь, что она обязана любить его, подчиняться ему, быть благодарной за его внимание и за то, что везение связало ее с ним так много лет назад.
Но она никогда не знала его на самом деле. В настоящее время он не был уверен, что знал сам себя. Как он мог попросить ее быть с ним, когда ему нечего ей предложить?
Она заслуживала большего.
– Амелия, – он прошептал, чтобы только что–то сказать. Она ждала этого, его ответа.
Она покачала головой. – Я не хочу этого делать.
– Ваш отец… начал он, но запнулся.
– Он хочет, чтобы я стала герцогиней.
– Он хочет того, что лучше для Вас.
 
– Он не знает.
– Вы не знаете.
Ее взгляд был опустошающим. – Не говорите так. Скажите что–нибудь другое, но не говорите, что я не в состоянии понять, что у меня на сердце.
– Амелия…
– Нет.
Это был ужасный звук. Просто один слог. Но он зародился глубоко внутри нее. И он чувствовал все это. Ее боль, ее гнев, ее растерянность, — они проходили через нее с ужасной точностью.
– Извините, – сказал он, потому что не знал, что еще сказать. И ему действительно было жаль. Он не был уверен почему, но это ужасная боль в груди, — это определенно было скорбь.
И, вероятно, сожаление.
Она ему не принадлежала.
Она никогда не будет его.
Он не мог избавиться от того маленького кусочка себя, который знал, что является порядочно и истинно. Он не мог сказать, к чертям все это — и просто взять ее, прямо здесь, прямо сейчас.
Это, к его великому удивлению, оказалось, что он не герцог Уиндхэм, который всегда поступал правильно.
Это был Томас Кэвендиш.
Эту часть себя он никогда не потеряет.
  
Глава восемнадцатая
 
Какая ирония, Амелия не раз думала во время поездки в Кловерхилл, что она не так давно восхищалась составлением карт. Потому что только сейчас начала понимать, как тщательно ее жизнь была спланировала другими. Даже с разрушением ее планов, ее новая карта, какими бы не были корни ее жизни, их тянули другие.
Ее отец.
Вдова.
Даже Томас.
Казалось, каждый приложил руку к ее будущему, кроме нее. Но не сегодня ночью.
– Поздно, – тихо сказала она.
Его глаза были расширены, и она могла увидеть его замешательство.
– Но не слишком поздно, – прошептала она. Она посмотрела наверх. Облака исчезли. Она не чувствовала ветра, — она не почувствовала ничего, кроме него, и он даже еще не коснулся ее. Но каким–то образом, небо стало чистым. Появились звезды.
Это было важно. Она не знала почему, но это было важно.
— Томас, — прошептала она, а ее сердце прыгало. Билось.
Разбивалось.
– Том…
– Не надо, – сказал он хриплым голосом. – Не произноси моего имени.
– Почему?
Этот вопрос вертелся на кончике языка, она отчаянно желала задать его, но не делала этого. Каким–то образом она знала, что не стоило этого делать. Каким бы не был ответ, она не хотела его знать. Не сейчас, не тогда, когда он смотрел на нее с такой жаркой, унылой настойчивостью.
– Здесь никого нет, – прошептала она. Это было верно. Все спали. И она не была уверена, почему сказала что–то столь очевидное. Может быть, она просто хотела дать ему понять…не говоря это явно. Если бы он склонился, если бы он поцеловал ее…
Она бы не сопротивлялась.
Он покачал головой.
– Кто–то всегда здесь есть.
Но он был неправ. Стояла середина ночи. Все спали. Они были одни, и она хотела…она хотела…
– Поцелуй меня.
Его глаза зажглись, и на минуту он выглядел так, как будто испытывал боль.
– Амелия, не надо.
– Пожалуйста, – она дерзко улыбнулась, как только смогла. – Ты мне обязан.
– Я… – сначала он выглядел удивленным, потом забавляющимся. – Я обязан тебе?
– За двадцать лет помолвки. Ты обязан меня поцеловать.
Он улыбнулся с неохотой. – За двадцать лет помолвки, я должен поцеловать тебя несколько раз.
Она облизала губы. Они стали сухими от резкого выдоха. – Одного будет вполне достаточно.
– Нет, – он тихо ответил, – этого не будет. Этого никогда не будет достаточно.
Она задержала дыхание. Он собирался это сделать. Он собирался поцеловать ее. Он собирался поцеловать ее, и, ради Бога, она собиралась ответить на поцелуй.
Она подошла.
– Не надо, – попросил он, но в его голосе не было твердости.
Она потянулась к нему, и ее рука была в дюйме от него.