Алые Евангелия (ЛП)

— Что это за шум? — спросил Кэз.
Внезапно множество звуков нахлынуло на них со всех сторон. Гарри покрутился на месте в попытке определить источник.
— Это домá, — сказал Гарри.
Стекла дребезжали о рамы, запертые двери вибрировали так, словно вот-вот сами распахнутся. Незакрепленные черепицы на крышах подпрыгнули и соскользнули вниз, разбиваясь о землю, в то время как изнутри домов доносился шум бесчисленных бытовых предметов, танцевавших в ритме единого призыва. Шум от падающих и разбивающихся предметов — фаянсовая посуда, бутылки, лампы, зеркала — усиливался, как будто каждый дом подвергался вандализму в одно и тоже время с остальными.
— Похоже, предстоит драка, — сказал Кэз.
— Черт побери, — воскликнула Лана. — Не то место. Не то время. История моей гребаной жизни.
Кэз протянул руку под водительское сиденье своего фургона и вытащил свернутый коврик. Он положил его на тротуар и, склонившись, развернул его, одновременно подзывая своих друзей.
— Кто-нибудь хочет поучаствовать?
Гарри взглянул на подборку ножей и других смертоносных инструментов, разложеных на двухфутовом куске потертого ковра. Самым длинным был сильно поцарапанный мачете (который уже однажды пригодился Гарри), среди других шести клинков наидлиннейший представлял собой внушительный охотничий нож, самый маленький — нож, полученный Кэзом в День Святого Валентина от мясника, с которым он когда-то встречался.
— Спасибо, нет. Слишком много неприятных воспоминаний. А вот Норме дай один.
Кэз кивнул и выбрал один из ножей для Нормы. Дэйл поднял мачете.
Тем временем, высвобожденные на улицы энергии подобно прибою обрушивались на дома, выбивая окна: некоторые вовнутрь, а другие наружу. Разом погасли все уличные фонари и, несмотря на отказ Гарри, Кэз вложил ему в ладонь нож. Гарри кивнул, соглашаясь.
— Как твои татуировки? — спросил Кэз.
— Неистовствуют, — ответил Гарри.
— Что думаешь обо всем этом?
— Ничего хорошего.
  
9
 
Весь лес находился в ошеломляюще сложном движении, воздух вокруг Жреца Ада представлял собой космос, заполненный энергетическими нитями, так тщательно переплетенными, что в некоторых местах, где они образовывали узлы, продолжалось движение световых фрагментов. Ударные волны распространялись во всех направлениях, их сила, выдавливая сияющую пыль от эпицентра, создавала расширяющуюся сферу более концентрированной материи.
— Зайди внутрь, — приказал Жрец Ада Феликссону, отступившему в поредевшие заросли, откуда можно было безопасно наблюдать за разворачивающимися перед ним событиями.
Он доверял своему хозяину и, выйдя из зарослей, сразу же сделал так, как ему было велено. Продолжая склоняться, он ступил сквозь стену пылающей поросли. Все произошло быстро, но неприятно. Волосы на его голове и теле были мгновенно опалены. Одежда, которую он сделал в жалкой попытке соблюсти приличия, за секунду сгорела до серого пепла, сгорая, она поспособствовала очищению его паха. Он подумал, что теперь выглядит там словно ребенок: его мужское достоинство сжалось до размеров клитора, а яички вжались в тело. Но он был в целости внутри все еще расширяющейся сферы, и рядом со своим хозяином.
Затем адский священник быстро начертал что-то в воздухе, оставив висеть перед собой несколько черных символов. — Я снимаю ограничения, наложенные на твою память.
— Ог…ничения?
— Конечно. Если бы не они, ты бы сошел с ума давным давно. Но мне нужна твоя помощь. Там. Малая толика твоих знаний теперь восстановлена. Используй его экономно и во благо мне, и я вознагражу тебя еще, по чуть-чуть.
Внезапно несколько узких дверей распахнулись в голове Феликссона, каждая из них — книга, а ее содержание — часть его былой силы. Знания содержали в себе крошечный кусочек его истории, и он внезапно был потрясен своим состоянием: уродливый, сломленный, невнятно бормочущий субъект, его безволосый пах и ущербные гениталии унизительны. Он прикроет свое тело при первой возможности Но пока он отложил в сторону проблему своей метафорической и буквальной наготы и сосредоточил внимание на своем хозяине.
 
— Очень благодарен за дар, Хозяин, — сказал он, осознав, что способность сформировать согласованные предложения, была также восстановлена. Было ли это сделано умышленно или оказалось непреднамеренным побочным эффектом работы его хозяина, Феликссон не знал, но он знал достаточно, чтобы не спрашивать об этом.
— Помни об этом, — сказал Жрец Ада.
— Конечно. Ваша щедрость…
— Не подарок, Феликcсон. Хозяин. Помни мое имя. Забудешься хотя бы на мгновение и лишишься памяти. Ты даже забудешь приседать, когда решишь погадить.
— Да, Хозяин.
Пока он дрожал, разум его наполнился дверями, открывающимися и закрывающимися завывающими ветрами, прилетавшими с тех сторон света, которые он не мог даже назвать, и эти ветра принесли слова и фразы, произвольно взятые со страниц памяти.
Место, где он прошел через пылающие заросли, становилось на порядки ярче. Настолько ярким, что Феликссону пришлось отвести глаза и, защищая лицо правой рукой, глядя искоса, он изучал то, что мог рассмотреть. Жрец Ада перестал улыбался; Феликссон был абсолютно уверен в этом. Действительно, были признаки того, что даже Жрец Ада был ошеломлен масштабами этого извержения.
— Смотри, — сказал Сенобит, — и запоминай каждую деталь. А потом последовала ремарка, от которой Феликссон испытал величайшее успокоение: — Будущее захочет знать.
Насколько лучше было бы убедить Жреца Ада относиться к нему не просто как к голому заморышу, но как к человеку, разделившему отрезок пути своего хозяина к апофеозу? Это была не просто какая-то часть; это было начало, свидетелем которого он стал, очищение от старого, прокол его плоти, и высекание искры, которая должна была перерасти, если он правильно судил о природе и амбициях Жреца, в огонь, который навсегда изменит форму истории.
На этом измышления Феликссона прерывались. Жрец Ада шел по направлению к воспламенившемуся воздуху, Феликссон шел за ним след в след. Свет расступился перед ними, но по мере их продвижения остаточные следы энергии разбились об их лица.
Их воздействие на Феликссона было схоже с эффектом от первой понюшки наичистейшего кокаина: сердце ускорилось, кожу окатило жаром, ощущения обострились. Внезапный прилив уверенности тоже присутствовал, и он подталкивал Феликссона ускориться в их продвижении, стремясь увидеть, что или кто ожидает их по ту сторону этого яркого прохода.
Теперь Феликссон видел проблеск того места: в частности, темную улицу в ночи, с какими-то фигурами, отступающими от точки выхода его и его хозяина. Феликссон разочаровался. Все было не так, как он ожидал, совсем не так.
Они были уже практически одолели проход: еще два шага, и Жрец Ада стоял на асфальте — еще два, и к нему присоединился Феликссон. Это было место, где Феликссон отбывал свой срок под маской волшебника — Земля, и воспоминания нахлынули на него. Однако, память Феликссона подстегнул больше всего не вид улицы или темных домов, а запах городского воздуха и тротуаров. На мгновение чувство острой потери переполнило его. Он вспомнил о своей некогда чарующей жизни: о любви, магии, друзьях. Все это и все они — мертвы.
Если бы он быстро не совладал с собой, слезы ослепили бы его, и это внешнее проявление слабости на все случаи жизни стало бы для него концом. Его наказание, он знал, будет суровым по сравнению с уже неподдающимися подсчету актов неописуемых зверств, которые можно обнаружить в гримуаре его хозяина.
После сияния прохода и натиска знакомых, непрошеных воспоминаний было сложно осознать во всей полноте сцену, в которую он и его хозяин ступили: темная улица, темные дома, темное небо и какие-то фигуры, видимые только потому, что были освещены потоком света от двери, обрамленную пламенем, через которую он и его хозяин вышли.
Первой его внимание привлекла молодая женщина, ее очарование — долгожданное отдохновение от бесчисленных форм уродства, наполнявших то место, которое он только что оставил позади. Но ее лицо не выражало и толики гостеприимства. Ее взгляд, конечно же, был устремлен на Сенобита, и пока она смотрела на него, ее губы двигались, хотя он не мог уловить ни слова из того, что она говорила.