Любовь и Хоккей (ЛП)

Боль.
— Призраки.
Он говорит это так, что не оставляет места для вопросов. Мое сердце сжимается в груди, и я сжимаю ожерелье немного крепче. Он тянется вперед, наклоняясь, и забирает у меня ожерелье.
— Для меня это послужило своей цели. Поэтому я передаю магию тебе. Этот кулон, этот... - Он встряхивает золотые украшения для пущей убедительности. — Это моя вера в тебя, когда ты выходишь на лед. Каждый раз, когда ты смотришь на него или прикасаешься к нему, я хочу, чтобы он напоминал тебе, что кто-то всегда прикрывает твою спину, несмотря ни на что. Независимо от того, сколько людей скажут тебе "нет ", один человек всегда скажет "да ". - Он делает паузу. — Помни, что я всегда на твоей стороне, всегда, Вэлли, и я никогда не уйду. Ни сейчас, ни когда-либо. Я всегда с тобой.
У меня горят глаза. Влажные, горячие слезы наворачиваются на мои глаза. Такие тяжелые, что падают крупными каплями. Я прикусываю нижнюю губу. Смотрю вниз и быстро вытираю слезы. Я тихонько шмыгаю носом. Это чувство в моем животе, похожее на бабочек на стероидах, никуда не денется.
Я просто киваю, проглатывая все свои слова. Когда я становлюсь такой, мне трудно произносить слова, не становясь более эмоциональной, а я ненавижу плакать. Я обвиваю руками его шею, удивляя его объятием. Я утыкаюсь головой в его шею.
— Спасибо, Би, ты лучший, - шепчу я.
— Всегда, Вэлли...
Я наслаждаюсь его объятиями еще немного, прежде чем он отстраняется, взъерошивая мои волосы с небрежной улыбкой.
— Давай, пойдем поедим торта, малыш.
Для Бишопа этот подарок предназначен маленькому ребенку, у которого нет мамы и который нуждается в поддержке. Но для меня это частичка его, то, что я буду носить с собой всю оставшуюся жизнь. Напоминание о том, что Бишоп для меня больше, чем просто человек, он мой человек.
Я следую за Бишопом вниз по ступенькам моей квартиры, встречаясь с моим папой внизу.
— Эй, а вот и мой чемпион! - Неважно, что я чувствовала, мой отец всегда знал, как подбодрить меня, независимо от ситуации. Даже когда он сам этого не понимал.
Я улыбаюсь, его борода сбрита, и его возраст начинает бросаться в глаза, что для тридцатисемилетнего хоккеиста на пенсии выглядит не так уж плохо. Ностальгия захлестывает меня, когда я думаю о том, когда в последний раз видела его на льду. Он был... невероятным.
Мой отец, Джон Рид Салливан, или младший, объявил о своей отставке через два дня после своей третьей победы в Кубке Стэнли, почти месяц назад. После тринадцати сезонов, дважды выиграв награду Селке в качестве лучшего нападающего НХЛ и трижды поднимая Кубок Стэнли за "Фурий", он объявил о завершении карьеры. Хоккей в тот день проиграл великую игру. После 1160 сыгранных игр, тридцати четырех выигранных очков и более двадцати пяти хет-триков мой отец стал легендой.
Когда его спросили о том, почему он уходит на пенсию, он пожал плечами и сказал:
— Никогда не думал, что доживу до этого дня, но, - он сделал паузу, позволяя своему взгляду упасть на меня, - Я нашел то, что люблю гораздо больше, чем хоккей, и теперь этому нужно все мое время. - Затем он подмигнул мне.
Я знала с самого рождения, что мне суждено играть в хоккей. Это была такая вещь, которая не была вопросом, она просто была. Он не спросил, хочу ли я клюшку и пару коньков, они просто были у меня. Ему никогда не нужно было спрашивать, готова ли я к тренировке, я будила его в пять утра собранной и готовой к работе.
Я хотела быть лучшей. Тем игроком, который вдохновлял людей. Я бы не стала довольствоваться хорошей, я хотела быть великой.
Как дитя легенды, давление было сильным, но только со стороны внешних сил. Пресса, друзья - все комментировали, что однажды я стану такой же, как мой папа, суперзвездой хоккея. Я процветала от этого. Необходимость сделать так, чтобы люди никогда не сомневались во мне или моем таланте.
Мой отец показал мне, как играть. Он научил меня всему, что я знала, но он никогда не заставлял меня любить игру. Я знала что, если я посмотрю на него и скажу, что завязала с хоккеем, он будет любить меня по-прежнему.
  
Он сказал мне, что гордится мной после первой игры, которую я выиграла, после моего первого хет-трика, моего первого боя, моего первого поражения. Он всегда старался, чтобы я знала, что он гордится мной, даже без хоккея. Я была его дочерью, и для него этого было достаточно. Мы были против всего мира, и хотя большинству девочек было бы грустно, что им приходилось повсюду носить бейсболки и их не учили наносить макияж, я была самым счастливым ребенком в мире.
Я могла смотреть матчи НХЛ, когда хотела, есть пиццу на полный желудок и носить майки с мешковатыми джинсами. Я выросла среди взрослых мужчин, которые рыгали, пукали и ругались. Мир, где я могла быть всем, кем хотела, и я хотела быть такой же, как они.
Я ничего не помню о своей маме, она ушла, когда я была такой маленькой, что я даже не помню ее лица. Я даже не знаю ее имени, и, честно говоря? Я не хочу этого знать. Дать ей имя - значило бы дать ей власть надо мной. Папа не говорил о ней, только несколько слов тут и там. Я знаю, что она причинила ему боль.
Я знала, что я была результатом романа на одну ночь, и когда я спросила его об этом, он сказал мне, что не думал, что готов стать отцом. Что он нервничал и не думал, что годится на роль отца. Он сказал мне, что когда он впервые обнял меня, для него все изменилось. В тот момент он понял, что я всегда должна была быть его дочерью. В этой жизни и в следующей мы были бы частью жизни друг друга. Даже если бы он приходил ко мне как мой лучший друг или незнакомец, что-то в небе знало, что я нужна ему, и он всегда будет нуждаться во мне.
Мой папа - это все, что мне было нужно, только я и он.
И, конечно же, Бишоп.
Когда я уходила утром на тренировку, он встречал нас на катке, всегда готовый подтолкнуть меня. В то время как мой отец играл вспомогательную роль, тот, кто никогда не давил слишком сильно, Бишоп был сержантом по строевой подготовке. Я думаю, именно поэтому мы так много ссорились. Би хотел от меня всего наилучшего каждую секунду, пока я была на льду. Он стремился к совершенству, и я любила его за это.
К шести годам я уже играла за целую лигу. В девять лет я была впереди всех. Но я никогда не хотела останавливаться, вот почему Бишоп сказал, что я была так хороша, потому что у меня было сердце чемпиона.
С женщинами не обращались на игровом поле так же, как и с мужчинами, но я собиралась это изменить.
— Привет, папа. - Я вздыхаю, обнимаю его за талию и прячу лицо у него на груди. Успокаивающий запах Old Spice говорит мне, что все будет хорошо.
— Хорошо проводишь день рождения? - спрашивает он.
Я киваю, глядя на него с улыбкой.
— Хорошо. - Он целует меня в макушку.
— САЛЛИ! Пожалуйста, подойди и скажи этому придурку вафле, почему мы, чикагцы, не едим кетчуп на хот-догах?
Гости разразились дружным смехом, в том числе и я. Аурелия Элизабет Монтгомери Риггс. Какой, блядь, большой рот.
Она родилась в мире светских львиц и старых денег, но вы никогда не узнаете об этом, когда встретите ее. Риггс была одарена тем типом красоты, который люди считали Удачным для обложки журнала, моделью Victoria's Secret, симпатичной.
Вот только с красотой приходит боль, и никто не знал этого лучше, чем она. Ее отец был политиком, а мать - королевой-дебютанткой с юга. Я предполагаю, что когда у них родилась Аурелия, они были очень рады нарядить свою маленькую принцессу и превратить ее в идеальную дочь. Я бы все отдала, чтобы узнать, какие у них были лица, когда она попросила пару коньков вместо платья.
Спорт, предназначенный для мужчин, и полная противоположность конкурсам, которые ее мать представляла для своей маленькой девочки. Как только они бросили ей пару коньков, она стала для них всего лишь объектом. Они никогда не приходили ни на тренировки, ни на игры. Они были дерьмовыми гребаными людьми.