Любовь и Хоккей (ЛП)

Бишоп проводит рукой по волосам, ловя мое изящное скольжение. 
— Это не имеет никакого отношения к тому, что ты девушка. Ты просто немного молода, чтобы быть такой чрезмерно самоуверенной. Сколько тебе лет, восемь? Я имею в виду, ты вообще можешь пользоваться этой штукой? - Он указывает на мою клюшку.
Могу ли я воспользоваться этой штукой? Он ведь шутит, верно? Он, должно быть, чертовски шутит. Но на его лице нет и намека на юмор, только дразнящий блеск в глазах.
Я прищурила на него глаза, свирепо глядя. Насмешливо оглядываю его с ног до головы.
— Мне десять, спасибо. Как насчет того, чтобы поиграть со мной и выяснить это?
Он приподнимает бровь, позволяя глубокому смеху вырваться из его живота. В уголках его глаз появляются морщинки, и он откидывает голову назад. Я собираюсь стать по-настоящему смешной, когда выебу тебя к чертовой матери.
— Ты уже сделал это, идиот. - Мой отец выдыхает и качает головой: — Удачи. Я оставлю вас двоих разбираться с этим, - комментирует он, поворачиваясь и катясь к бортам, прислоняясь к ним со скрещенными руками, оставляя меня и Бишопа на льду лицом к лицу.
Да, он выше меня, и да, он может победить меня, но это не значит, что я должна отступить или сдаться. Это не та, кто я есть. Будь сильной или иди домой.
— Я буду играть с тобой за это прозвище, - заявляет он, надевая шлем на свои золотистые локоны, прозрачная защита шлема заканчивается прямо посередине его носа, точно так же, как у меня, когда я надеваю его на голову.
— Из-за прозвища? Я просто играю ради права похвастаться.
Он качает головой. 
— Такая умная. Если я выиграю, я буду продолжать называть тебя Вэлли. Ты выигрываешь, я останавливаюсь, - легко заявляет он, начиная катиться назад к середине льда.
Я наклоняю голову набок, вытягиваю шею и следую за ним.
— Игра начинается.
Бишоп, он верил в реинкарнацию. В родственные души. Что души перерабатывались в новые тела снова и снова. Эта любовь должна была быть такой же.
Так что, по сути, мы были обречены повторить это разбитое сердце. Мы оказались в ловушке этого болезненного круга. Единственная передышка - это моменты, которые мы проводим порознь, и даже это кажется жестоким.
К черту реинкарнацию. Такая боль? Разбитое сердце? Этого было слишком много, чтобы справиться с этим всего за одну жизнь. Я не хочу знать, каково это, в следующей. Теперь я это вижу.
Я, наверное, была бы бабочкой. Я бы приземлилась в его ладони после полета над земным шаром. Он отмахнулся бы от меня, и один только отказ убил бы меня. Реинкарнация создает замечательные истории, но ранние смерти и несчастные сердца.
Или, может быть, только может быть, мы были линиями асимптоты. Линия, которая постоянно приближается к заданной кривой, но не пересекается с ней на каком-либо конечном расстоянии.
Мы могли бы становиться все ближе и ближе, но никогда не были бы вместе. Это может показаться печальным, но это гораздо гуманнее, чем быть марионеткой в этой гигантской любовной постановке.
Я всегда буду его Вэлли, а он всегда будет моим Би.
Если бы мы были линиями, я бы никогда не хотела, чтобы мы были в одном самолете. Если бы мы были двумя языками пламени, я надеюсь, что скоро сгорю. А если красная нить соединяет мою душу с его душой?
Мы возьмем в руки ножницы.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Арена была переполнена, красно-черные цвета «Чикагские Фурии» столкнулись с желто-синими цветами соперника, представлявшими «Торонто Блэйзерс». Мужчины, женщины и дети всех форм и размеров сидели на краешках своих кресел.
  
В воздухе чувствовалось напряжение и, хотя слышались крики, возгласы и приветствия, все, что я могла различить, - это звук лезвий по льду. На этой земле нет шума, который мог бы сравниться с покоем, который поселяется в моем теле, когда я это слышу.
Воздух был прохладным, но большой свитер «Фурий» с длинными рукавами, который облегал мое тринадцатилетнее тело, отлично справился с задачей, сохраняя меня в тепле.
Я чувствовала биение своего сердца в пальцах ног. Мои глаза гонялись за цифрой шестьдесят три по льду, как будто это моя работа. Каковой для меня она и была.
Наблюдая, как мой отец скользит по льду, все остальное исчезает. Толпа молчала, другие игроки были в замедленном темпе. Это был всего лишь он. Я наблюдала, как он вращался на катке с точностью в каждом движении. Там не было ни одного неуместного шага. Все, что он делает, имеет свою причину.
Знаете ли вы, когда у вас появляется это чувство, ощущение, что должно произойти что-то удивительное? Ваша кожа покрывается мурашками, температура тела взлетает до небес? Это то, что я чувствовала каждый раз, когда смотрела, как мой отец катается на коньках. Он был волшебным.
Мой отец был моим супергероем в коньках.
Я слышала, как тикают часы, с каждой секундой мы теряли время. Мое сердцебиение отдавалось в ушах. 
Стук, стук, стук.
Мои глаза метнулись к Бишопу. Мой Бишоп.
Даже через стекло я могла видеть усталость в его теле, он был на взводе. Его длинные волосы выглядывали из-под шлема, обычный золотистый блондин стал темно-каштановым из-за пота.
Ни для кого не было секретом, что наши защитники были слишком измотаны, чтобы противостоять первой линии "Торонто", и мы бы не продержались в овертайме. Как раз тогда, когда эта судьба начала оседать в умах фанатов "Фурий".
Двадцать минут, которые когда-то отображали игровые часы в начале третьего периода, превратились в одинокие пять.
Все встали, я последовала их примеру, уперев руки в бедра.
Я наблюдала, как Бишоп пролетел мимо меня, прямо перед стеклом, оглушительный глухой удар прогремел по арене, когда один из игроков "Торонто" тяжело упал. Шайба была потеряна, когда наш центрфорвард быстро завладел шайбой, заметив моего отца на льду.
Сделав плавный пас моему отцу, я наблюдала, как «черный бисквит» (речь идет о шайбе) идеально поймал лезвие папиной клюшки.
Болельщики разразились коллективными аплодисментами и освистыванием.
Озноб пробежал по моим рукам и шее. Защитники рвались вперед, когда мой отец прошел синюю линию в нашу зону атаки. Мои глаза метались от льда к часам.
Туда-сюда.
Туда-сюда.
Пять секунд: Па бежит по средней зоне, два игрока "Торонто" наступают ему на пятки.
Три секунды: Его клюшка быстро перемещается, удар справа, удар слева, удар справа. Вратарь открывается ровно настолько, он отводит его ровно настолько в сторону, чтобы это оставляло свободное место. Верхняя планка.
— Стреляй, папаша, стреляй!  - Я громко закричала.
Секунда: Он посылает шайбу вперед быстрым ударом запястьем, которая пролетает через плечо вратаря и попадает в белую сетку позади него. Громкий зуммер заполняет арену вокруг нас.
— ЧИКАГСКИЕ ФУРИИ СДЕЛАЛИ ЭТО СНОВА!!! ОНИ ВЫИГРАЛИ КУБОК СТЭНЛИ! 
Арена погрузилась в хаос ─ чистый, небесный хаос.
Жужжание среди моря красного и черного, гул удовлетворения, который на мгновение соединил каждого из нас. Это была совершенная гармония, время, когда не имело значения, гей ты или натурал, черный или белый, демократ или республиканец. Если вы носили Красно-черную майку Фурий, вы были в экстатическом равновесии.
Игроки сгрудились вместе, как я знаю, в потных, окровавленных объятиях. Я была свидетелем истории. Мужчины, которых я считала семьей, собрались вместе, клюшки, перчатки и шлемы были разбросаны по льду и воздуху. Болельщики бросали на лед шляпы, попкорн, все, что могли захватить с собой. Восхваляя их.