Посвисти для нас

— А что он может сделать? — встала на защиту брата Юми. — Сам выбрал этот путь. Он говорил, что, раз ты не доктор, он не может воспользоваться отцовским влиянием, чтобы устроиться на тепленькое место в какой-нибудь больнице, как это делают другие… Поэтому он нацелился на то, чтобы сделать карьеру в университете.
— Но в университете тоже пробиться очень тяжело. Лет десять-двадцать пройдет, пока доцентом станешь и допустят читать студентам лекции.
— Потому-то он так и бьется.
— Это хорошо, что он так много работает, — решила вставить свое слово Нобуко. — Только я беспокоюсь о его здоровье.
— Он всегда говорит, что хочет добиться своего, чего бы это ни стоило. — Юми отложила палочки и встала, чтобы поставить на стол новую бутылочку сакэ.
— Да… он такой, — с болью в голосе проворчал Одзу.
— Совсем на тебя не похож. Умный мальчик. — Жена Одзу явно гордилась сыном. — Он так старается учиться.
— Некоторые люди во имя карьеры отгораживаются от всего. Какой толк будет, если он прославится в своем университете, но лишится всего тепла, которое есть в жизни?
— Времена изменились. Что сейчас остается молодежи? Не будешь отталкивать других — не выживешь. Что может сделать Эйити?
Одзу не стал ничего отвечать жене. Он всегда чувствовал, что в глубине души она недовольна тем, что муж не сумел сделать хорошую карьеру. Недовольство трансформировалось в настойчивое желание защищать сына, как она это делала сейчас.
— Если времена сейчас тяжелые, как ты говоришь, значит, в войну, когда мы были молодые, было лучше?
— Я не это имела в виду. Просто тогда темп жизни был неспешный.
Так ли неспешно проходили дни в то время? В Японии горели города, множество людей бежало от войны сквозь дым пожарищ, призванных на военную службу новобранцев, вроде Одзу, каждый день избивали старослужащие…
— Ты все время ссылаешься на войну, папа! — Юми поставила на стол бутылочку сакэ. Она всегда занимала сторону матери. — Тогда время воспринималось совсем по-другому. Даже сравнивать нельзя.
В памяти Одзу промелькнуло рыбье лицо Хирамэ с блеклыми глазками. «Что бы ты сказал о сегодняшнем дне, если бы был жив?»
После ужина Одзу сидел, рассеянно уставившись в телевизор, когда зазвонил телефон.
— Наверное, это опять тот самый телефонный шутник.
— Я возьму… — Одзу пошел в коридор, где стоял телефон, и снял трубку. — Алло! Квартира Одзу.
Ответа не последовало. Как и говорила жена, человек на другом конце молчал. Было впечатление, что он в молчании ожидает какой-то реакции. Наконец с глухим стуком трубку положили на место.
По средам профессор Ии совершал обход больных.
В эти дни Эйити и другие молодые сотрудники выстраивались у входа в клиническое отделение и ждали, когда появится профессор. Особенно волновались те, за кем были закреплены пациенты. В последний раз они судорожно прокручивали в голове накопившиеся за неделю данные о состоянии пациентов, об осмотрах и анализах. Старались запомнить и обдумывали, какими словами лучше изложить суть в докладе.
Наконец дверь в дальнем конце коридора распахнулась, и в сопровождении заведующего отделением Утиды появился профессор Ии. Его массивное тело обтягивал белый халат.
— С какого этажа начнем сегодня?
— С туберкулезного отделения на втором этаже.
Молодой медик со всех ног бросился вперед и нажал кнопку лифта.
Во время обхода в отделениях клиники царила необычная тишина. Процессия в белых халатах во главе с профессором проследовала по безлюдному коридору, скрипя по полу туфлями.
Замешавшись в свите, Эйити уперся взглядом в широченную спину доктора Ии. От профессорской спины и плеч исходила уверенность человека, являющегося главным авторитетом во втором хирургическом департаменте.
«Когда-нибудь ты тоже станешь таким», — внушал себе Эйити. Он представил себя на месте профессора Ии, как он, чуть приподняв правое плечо, шагает впереди белохалатной свиты.
Профессор вступил в реанимационную палату, где лежал пациент после операции. Четыре дня назад ему удалили легкое. Лечащий врач по фамилии Маки торопливо семенил за светилом, держа в руке конверт с рентгеновскими снимками. Остальные члены группы сопровождения, встав позади, внимательно слушали диалог профессора с Маки.
 
— Динамика после операции положительная. — Маки вручил профессору подвешенный к койке термометр. — Кровотечение удалось купировать. Температура тоже снижается. Давление и нервная система в норме. Думаю, пункцию брать не нужно.
Профессор приложил к груди пациента новенький немецкий стетоскоп и кивнул.
— Вы сказали, после операции прошло четыре дня?
— Да.
— Сделайте завтра еще снимки. Полагаю, при такой температуре изъязвления трахеи опасаться не следует.
— Согласен.
Вынув из уха наушник стетоскопа, профессор обратился к пациенту:
— Ну, все идет нормально. Через неделю вам станет гораздо лучше. Все в порядке. Можете быть уверены.
Глаза пациента радостно заблестели. Профессор кивнул и вышел из палаты.
Процессия перешла в другое отделение. Здесь шесть коек стояли напротив друг друга. Лежавшие на них больные в стерильных масках как по команде повернули головы к вошедшим. Это была палата инфекционных пациентов, поэтому старшая медсестра распорядилась, чтобы на время профессорского обхода все надевали маски.
У изголовья старика встал лечащий врач Тахара.
— Анализы по-прежнему показывают наличие бактерий? — поинтересовался профессор Ии.
— Совершенно верно. Тест на прошлой неделе показал пять по шкале Гафки[16]. Четыре недели назад было три.
— Что ему даете?
— Исконтин и бетион. Хотя я считаю, что бетион нужно чем-то заменить.
Лица сотрудников клиники напряглись. Тахара, рядовой врач, предлагает заменить препарат, который прописал пациенту сам профессор. Иными словами, он выступил против распоряжения начальства.
— Нет, бетион сейчас — это то, что нужно. — В присутствии пациентов профессор Ии не позволял себе повышать голос, как он это делал, распекая персонал в лаборатории или кабинете. Но было видно, как кожа между бровями наливается неприятной краской. — Если мы будем все время менять препараты, у пациента станут вырабатываться резистентные бактерии, и у нас не останется методов его лечения.
Профессор специально произнес эти слова громче, чтобы все присутствующие слышали, и направился к следующей койке.
Ко времени, когда обход шести пациентов был завершен, всем членам инспекционной группы уже было ясно: настроение Старика (так обычно в их круге называли профессора) испорчено.
Завотделением Утида бросил на Тахару злой взгляд, говоривший: «Кто тебя за язык дернул лезть со своими замечаниями?!» Сотрудник, раз осмелившийся испортить профессору настроение, не имел больше шансов вернуться под лучи солнца, сколько бы времени ни прошло. Это было известно каждому, но Тахара, намеренно или нет, совершил этот промах.
Процессии, напоминавшей шествие феодальных вассалов за своим сюзереном, потребовалось полтора часа, чтобы обойти четыре отделения и три специальные палаты. Обход закончился уже после полудня.
— Тахара! Можно тебя на минутку?
Утида проводил профессора Ии до его кабинета и, вернувшись, окликнул Тахару. Остальные сотрудники тут же встали с мест и отправились на обед.
Эйити сидел в кафетерии, ел в одиночестве рис с карри и ждал, когда появится Тахара. Хотя они учились в медицинском университете на одном курсе, в глубине души Эйити иронически относился к своему однокашнику, считая его посредственностью. Однако сейчас они с Тахарой вместе работали над докладом на тему «Химические методы лечения послеоперационной трахеальной фистулы», которую должны были представить профессору. Поэтому последствия дурацкой ошибки, которую совершил его соавтор, должны были коснуться и Эйити.
 
Он доел рис, запил его водой из стакана, и в это время у автомата, выдававшего талончики на питание, появилась сутулая фигура Тахары. Эйити помахал ему рукой, и тот, волоча ноги, направился к заставленному грязной посудой столу.