Когда ты перестанешь ждать (СИ)
Виктор Иванович проверил. И правда, впечатляет. Потом открыл книгу на середине и прочитал абзац про построение перспективы.
- Слишком сложно для такого динозавра, как я.
Север, занятый принесением в жертву своему волчьему аппетиту пакетика с сухарями, поднял голову и сказал:
- Послушай, старый ленивый хрен! Хочешь ты учиться или нет? Если нет, то почему бы тебе не убраться от нас подальше?
Мачо сделал большие глаза (в сочетании с угрюмым изгибом его рта это смотрелось комично) и зашептал:
- Север терпеть не может, когда кто-то лезет в его любимое дело, не имея способностей даже к самым элементарным вещам.
Виктор Иванович перелистнул страницу. Он старался не обращать внимания на Севера, чьи манеры склочного вестгота самым иррациональным образом мешались с манерами заносчивого римского патриция. Эти двое как будто дрались в его тощей грудной клетке не на жизнь, а на смерть. У старика гулко ухало сердце, но причиной тому был вовсе не Север.
- Ну хорошо, я обещаю, что осилю хотя бы пару глав.
- Да ладно. Видел бы ты, как он сатанеет при виде мальчишек-бомберов. Тех самых, кто расписывается маркером поверх наших художественных работ.
- Но не прямо сейчас. Прямо сейчас я... я...
Виктор Иванович хрипел, как извергающийся вулкан. Глаза его бегали; он чувствовал себя, как вдова, что рассыпала по полу коробку с любимыми пуговицами и теперь готова грохнуться на колени, собрать все до единой и пересчитывать снова и снова, гадая, какая же закатилась в щель между шкафом и софой.
Он действительно грохнулся на четвереньки. Кисточка в руках трепыхалась, как свежепойманная форель, оставляла на асфальте зелёные кляксы.
- Ты похож на малыша, - смеясь, сказала Гайка.
Виктор Иванович не ответил. Он чувствовал, что стоит на пороге чего-то великого, как бравый исследователь Аляски, готовый сойти с корабля на загадочную землю, которую в течение долгих недель плаванья видел во сне. Старик не мог побороть волнения, кисточки выглядели рукоятками гигантской, неповоротливой машины, которая, шурша коленными валами и ременным приводом, вращает землю и приводит в движение пласты земной коры. Впрочем запах влажного асфальта (накануне был дождь) вместе с запахом краски сделал своё дело: в голове немного прояснилось. Виктор Иванович чувствовал себя медведем, оставляющим косолапые следы на песке; эти следы он и рисовал, пытаясь по возможности без потерь переложить на горизонтальный холст причины и возможные следствия его здесь нахождения.
Получалось просто ужасно.
Мачо, будто не зная, что делать, уходил и снова появлялся. В последний свой визит он ласково сказал:
- Эй, папаша. Помнишь, я тебе говорил про тэги? Почему бы тебе не взять себе псевдоним - "Папаша"? Коротко и ёмко. Можешь пока потренироваться в его написании. Все с этого начинали.
- Я не все, - процедил Виктор Иванович. Прищурившись, он созерцал зелёные пятна на асфальте - как будто здесь истекло кровью инопланетное существо. Они обращаются с ним, как с безусым юнцом... впрочем он и был юнцом, раньше времени постаревшим, облезлым щенком, прибившимся к стае. Так стоит ли злиться? Лучше расправить морщины в ушных раковинах и впитывать, впитывать тот язык, жесты и сигналы, которыми они общаются.
Виктор Иванович решил, что он не слишком стар, чтобы учиться чему-нибудь новому. По крайней мере, не рассыпается под порывами ветра, как груда камней. Как давно он по-настоящему ничему не учился! Старик вдруг подумал: "А когда я вообще чему-то учился?" В послевоенные годы было, мягко говоря, не до учёбы. Помнится, он тогда работал на стройке, был грузчиком в совхозе, куда его пристроил один дальний родственник. Он заинтересовался электричеством и осваивал мастерство его укрощения, в основном на собственной шкуре. Не один и не два раза общежитие, комнату в котором он занимал, оставалась без света из-за дрожащих от жадности пальцев, хорошенько покопавшихся в щитке. А почему от жадности? Да потому, что кто-то ляпнул, что, будучи электриком, можно хорошо устроиться в жизни.
Получается, своим образованием Виктор Иванович всерьёз никогда и не занимался. Читал он в основном газеты - вон их сколько накопилось! А книжки, если и попадали к нему в лапы, то чаще всего откладывались на растопку старой чугунной печи лютыми зимними ночами.
Эта мысль так поразила старика, что он оскорблённо выпрямился. Щёки будто пламенели от чьей-то пощёчины. Кто посмел его тронуть? Собственная бесхребетность - вот кто. Чувство, что ты шевелился только потому, что с тобой, как кошка с мышью, играла жизнь, а когда бросила, разочаровавшись, не стал делать ровным счётом ничего.
Когда ребята разбрелись - кто домой, а кто рисовать, - Виктор Иванович сидел на ступеньке одного из заколоченных домов, под строгим жёлтым глазом фонаря, подтянув колени к животу и уткнувшись в книгу.
- Подкинуть до дома? - спросила в шутку Гайка. У неё не было багажника, а если бы и был, старик бы там не усидел.
- Нет, спасибо, - сказал старик, - Я лучше на трамвае.
Гайка посмотрела на него без улыбки, покачала головой и уехала. Упорхнула бесшумно, как ночная пичуга.
Дома теперь было неспокойно. Когда Виктор Иванович закрывал глаза, его будил стук в окно. Конечно, там никого не было, просто не могло никого быть. Но этот стук звучал настолько натурально, что старик вскакивал с постели, озираясь, как бешеная лошадь. Эхо в недрах коридора звучало как-то особенно пронзительно, старые, давно уже вышедшие из моды (даже из стариковской) вещи пытались захлестнуть рукава или штанины вокруг его лодыжек. Когда Виктор Иванович открывал шкаф, ему казалось, будто комната заполняется людьми.
В книге по рисованию говорилось, что любому художнику пристало начинать с простых геометрических форм. Видеть их в любом, самом сложном, произведении искусства - первый шаг к мастерству. Виктор Иванович старался, как мог. В лице Мишки он видел тяжёлый, унылый куб, будто сосед по вечерам уходил на какую-нибудь стройку, вставлял голову в специально оставленное для него отверстие в стене. В бутылках, которые ящиками перемещали через отверстие по приёму стеклотары, видел цилиндры. Те же цилиндры были в основе торчащих из газона уродливых вязов, которым чахлая почва и кандалы из асфальта не давали вырасти до нормальных размеров, но геометрические формы не уродливы, они были так хороши, что Виктор Иванович готов был им аплодировать.