Когда ты перестанешь ждать (СИ)
Отец Томаса вытолкал нас за дверь. Взяв за руки, отвёл на кухню, где, повинуясь скупым движениям хозяина, тоже зажёгся свет. Отодвинул для нас стулья, достал из холодильника бутылку имбирной газировки и разлил по высоким стаканам.
- Итак, вы забрались ко мне домой.
- Мы не хотели никого напугать, - сказала Саша. - Мы даже не хотели, чтобы нас кто-нибудь видел.
Господин Гуннарссон был высок и чем-то похож на сушёную рыбину. Я уважал его, насколько подросток мог уважать взрослого мужчину. Всегда прям, сдержан, крепкое рукопожатие оставляло по себе ощущение о нём как о человеке, подобном старой каменной плите, осколке, если не древней цивилизации, то эпохи. Улыбка на таком лице могла появиться только в одном случае - если часть кирпичей выпадет из кладки. Но пока он был крепок, так что мы никогда не видели его улыбку (иногда только невразумительные движения уголками губ). Господин Гуннарссон был шведом и хранил у себя на комоде том анекдотов про финнов какого-то допотопного года издания. По словам Тома, отец ему как-то признался, что только эта книга помогает ему выживать среди людей, фамилия которых оканчивается на -нен. Он был человеком, давным-давно запершим себя в сейф и до сих пор убирающим своё тело на ночь в ночную рубашку бежевого цвета с простыми белыми пуговицами. Как раз сейчас, не смея поднять глаз, мы имели возможность наблюдать, как собирается на коленях её ткань.
- Не пойман - не вор? - спросил он без тени улыбки.
- Вы нас поймали, - ответила Александра. Она не притронулась к шипучке, я же заливал своей пустыню в горле.
- Он бы, наверное, тоже хотел попрощаться с вами, ребята, наедине. Так что всё нормально. Вы могли просто зайти накануне вечером. Или завтра - есть ещё целый день.
Мужчина потёр лоб. Я подумал: он не спит, может быть, уже несколько ночей.
- У нас тут, кажется, перебывала уже половина этого чёртова городка. Все приносят еду, выражают сочувствие. Нам столько не съесть и за два месяца. Вторая половина... все эти старые курицы, которым трудно доковылять до соседнего дома, звонили целый день. Две или три даже сказали, что отправили открытки. Будем ждать с нетерпением, да... Но! - он поднял палец, и пуговицы загадочно сверкнули. Воротник ночной рубашки стоял, будто картонный. - Все друзья Томаса, все, с кем он общался... никто не зашёл. Я всё ещё надеюсь увидеть кого-нибудь из вас, ребята, на похоронах, но я не рассчитывал увидеть вас таким вот образом.
Александра посмотрела на меня, и я сумел заставить свой язык двигаться так, как нужно. Несомненно, газировка пошла на пользу.
- Мы же как дети, господин Гуннарссон. Мы привыкли видеть Томаса живым, и просто не можем принять для себя, что он сейчас в той штуковине. Прийти к вам и выразить сочувствие - значит признать, что Томас мёртв.
- Но он и правда умер.
- Только не здесь, - я дотронулся пальцем до своего лба.
Джозеф Гуннарссон поднял брови. Он выглядел как дремучий богослов, которому рассказали о полётах в космос. Мол, летали, и никакого бога там, наверху, не нашли.
- Вот как? Я был плохим родителем, раз не знаю таких подробностей о де... о подростках.
Я замотал головой.
- Нет, что вы... Вы не были плохим родителем. Томас хорошо о вас отзывался.
- Да, конечно, - Джозеф наконец сел и сразу же растёкся локтями по столу. Его выдержка дала трещину. Прикрыв глаза тяжёлыми веками, он отхлебнул из стакана. - Он был слишком великодушен ко мне. И, наверное, в чём-то я всё-таки ошибся.
Я собрал всю доступную мне силу воли в кулак.
- Это не ваша вина. Это... это из-за... из-за чего-то, чего мы не поймём. Томас никогда не жаловался на жизнь, и у него было много друзей, и... он никому ничего не сказал...
- Оставь, малыш, - резко сказал Джозеф. - Это не твоя забота.
На лестнице послышались шаги. Мы одновременно подняли глаза от своих напитков, чтобы встретить миссис Гуннарссон. Она вошла на кухню, как приведение старого замка, что устало от своей каждодневной службы по развлечению туристов.
- Здравствуй, Антон. Привет, Александра, - сказала она так, будто произносила слова какого-то древнего ритуала. - Простите, я не одета. Вот уж не думала, что вы таким экстравагантным способом заявитесь в гости.
Мы с Сашей отзывались, как эхо в горной долине: "Здравствуйте... Простите..." Я подумал было, что она опять спит, но нет, глаза ясные, хоть и блеклые, словно стёклышки из подзорной трубы.
- Ничего. Вы же пришли проведать Томаса. Я не могу на вас злиться. Ты предложил ребятам ужин? - рассеянно спросила она мужа. - У нас осталась куриная грудка и немного лапши по-мексикански.
- И ещё два-три десятка свёртков с неопознанной пищей, - проворчал её муж.
- Мы всё это подадим к столу после похорон. Разберёмся что там к чему завтра. У меня слишком болит голова, чтобы сейчас об этом думать.
Нам она сказала:
- Похороны послезавтра... или уже завтра? Я совсем потерялась во времени. Приходите.
Я смотрел во все глаза. Обыкновенная женщина, только смертельно усталая. Матери, потерявшие сыновей, в моём представлении должны вести себя по-иному.
- Мы будем, - сказала Александра. Она смотрела на госпожу Гуннарссон во все глаза, будто выяснила, что миссис Лидия на самом деле сложена из бумаги, этакий верх искусства оригами, и теперь отыскивала в её фигуре швы и считала загибы.
- А сейчас, наверное, уже пойдём, - пробормотал я, пнув под столом Сашу.
Тут я не рассчитал - мои пальцы угодили в ногу господина Гуннарссона. Он разбросал их под столом, как канаты по палубе пиратского корабля. Вот уж не думал, что Джозеф Гуннарссон на такое способен: когда-то давно за одним из больших семейных обедов - кажется, это был день рождения матери Тома - мы играли под столом в странную форму догонялок для контуженых идиотов. То есть в форму, однозначно приемлемую для нас, для самых невозможных в мире детей с вечно драными коленками. И ноги Джозефа Гуннарссона всегда были самыми образцовыми. Они стояли прямо и гордо, как колонны, колени образовывали идеальный прямой угол, в то время как остальные гости иногда давали повод отдавить им пальцы.