Петр Романов. Veni, vidi, vici (СИ)

— Я не знаю. — Честно ответил я, рассматривая то, что лежало передо мной. Звук, прошибающий до самых пяток повторился. От напряженного ожидания я вздрогнул и перевел взгляд наверх.
Прямо над нами зависла каменная платформа, на которой стояли несколько мужчин в отлитых золотом и сверкающем на ярком солнце одеяниях. Я не видел их лиц, но судя по тому, что те тоже издавали подобные блики, пришел к выводу, что они были покрыты масками.
Они синхронно подняли руки наверх и начали нараспев что-то петь на незнакомом мне языке. Напряжение на поляне становилось уже практически осязаемым, и у одного из мужчин первым не выдержали нервы. Он поднял пистолет в направлении этой самой платформы и несколько раз выстрелил. Ни одна из пуль не достигла своей цели, а прямо из центра каменной громады вылетела одна молния, которая точно попала в смутьяна и прошив того насквозь через секунду превратила в горсть пепла.
Я еле слышно выругался словами, которыми меня научил в свое время Петр и лихорадочно начал соображать, что следует делать с водой, рисом и мертвой курицей.
Француз, стоявший напротив меня, довольно громко читал молитву и очень сильно меня нервировал, и тем самым отвлекал.
Очередной удар гонга возвестил, что время на раздумья истекло. Это я понял на каком-то интуитивном уровне, собственно, как и мой собрат по несчастью. Он переводил взгляд с курицы на меня, но мужчина, как и я, совершенно не понимал, что следует делать. Еще один удар гонка и очередная молния превратила француза в пепел.
Решив не искушать судьбу и хоть как-то замедлить казнь, я взял в руки тушку курицы. Думай, Петя, напрягая мозг, если не хочешь умереть во второй раз так же быстро и нелепо. Еще бы знать для чего это все нужно. Они собрали пришлых, опоили и заставили показывать ум и сноровку, но вот зачем?
Что эта тварь-жрица говорила про своего местного божка? Не помню. Но эти кровожадные аборигены явно должны есть, пить и приносить жертвы своему языческому богу. Что они хотят от чужака? Чтобы он уважал их традиции. Значит, он должен, как и все, работать на благо племени и почитать их богов. Вполне возможно, что курица — это жертва богу. А рис нужно сначала вырастить, прежде, чем собрать. Только как растить рис, я не имел ни малейшего понятия, тем более, я даже не был до конца уверен, что эти серые продолговатые зерна являются рисом. Лучше бы в каком-нибудь ритуальном круге заставили сразиться с местным бойцом.
Надеюсь, что мои догадки верны, и я не стану удобрением для местных цветов. Положив курицу на место, я поднял руку раскрытой ладонь вверх, показывая, что сейчас все будет, не нужно меня превращать в пепел.
Нагнувшись, я взял в руки горсть земли, которая была рыхлая как раз возле самого стола и насыпал ее на столешницу, потом положил несколько рисовых зерен в землю и залил это все водой. Взяв курицу, я капнул несколько капель крови в образовавшуюся на столе кашу и закрыл глаза. Но никакого наказания не последовало. Наоборот послышалось несколько ударов гонга и напевные речитативы мужиков на платформе снова возобновились. Открыв глаза, я увидел, как платформа отъезжает в сторону, а поляну начинает окутывать зеленоватый дым, от которого скрыться не было никакой возможности. Достигнув меня, он тут же проник в нос, рот, словно начал впитываться в кожу, и через несколько секунд после этого я снова погрузился в темноту.
* * *
Грохот барабанов ворвался прямиком в мозг, куда-то в район макушки. Этот монотонный, дико раздражающий звук заставил открыть глаза и посмотреть по сторонам, чтобы найти источник звука и приказать уже прекратить стучать! Мысли текли вяло, прорываясь словно сквозь густую кашу, такую, какую только повариха Матрена умеет варить. Но эта муть в башке, мне совершенно не нравится. Такое было лишь однажды, когда с Ванькой, другом лучшим перепил грогу, да выкурил тогда табака немерено. Но что эти барабаны расстучались? Неужто в пьяном бреду прежде, чем заснуть, велел учение какое провести? Надо все-таки посмотреть.
 
Я приоткрыл глаза и обвел мутным взглядом окружающее меня пространство. Шок от увиденного заставил распахнуть глаза на всю ширь. Память тут же вернулась туда, откуда, казалось, исчезла, и я с ужасом начал рассматривать... самого себя! Точнее, свое практически обнаженное тело, на которое какой-то хрен в этот момент наносил последние мазки белой, светящейся в наступившей темноте, краской. Лицо тоже было разукрашено неизвестными мне рунами. Да и узнал я себя только по высоченному росту и золотистой макушке. Ну и... я единственный среди присутствующих был белым. Первой мыслью было, что я каким-то образом снова оказался един со своей кошкой, но, немного напрягшись, все же не смог заметить посторонних мыслей, которые тогда присутствовали, да и изображение было четким и цветным.
К моему телу подошла та дрянь, которая вырубила ударом по голове в своем доме, и поднесла к губам чашу с дымящимся содержимым. Судя по всему, тем же самым, которым накачали меня в камере до этого.
— Выпей это, муж мой, — проворковала она, улыбаясь, глядя, как я послушно глотаю эту, совершенно точно одурманивающую меня, жидкость. Внезапно девка словно почувствовала мой ненавидящий взгляд и резко развернулась, глядя прямо мне в глаза. При этом ее глаза мерцали серебристым светом, а по губам блуждала мерзкая улыбка. — Не надо меня так ненавидеть. Поверь, после проведения обряда, ты сможешь вернуться обратно, — она кивнула на мое тело и провела ладонью по обнаженной груди. Я содрогнулся, словно почувствовал прикосновение своей сущностью, насильно отделенной от тела. — У тебя будет небывалая власть мужа Верховной жрицы, тебе понравится, я уверена. Ты — избран, ты прошел инициацию, тебя принял мой народ, тебя принял сам Упулере. Я верила в тебя, и ты справился. И тебе ничего не будет угрожать, во всяком случае, пока я не рожу дочь, которая сможет однажды занять мое место. — И она откинула голову назад и рассмеялась. Затем кивнула трем полуголым девицам, чьи тела были бесстыдно выставлены напоказ, а темная кожа блестела в свете затухающей луны, словно была натерта маслом. Они подхватили меня под руки, заставляя подняться, и куда-то повели. Их обнаженные груди и бедра то и дело касались моей кожи, и тогда я понял, что их действительно обильно натерли маслом.
Моему духу ничего не оставалось, как следовать за телом, беснуясь от ярости и невозможности хоть что-нибудь сделать.
Вышли мы в полукруглую комнату, с огромными окнами, которые открывали обзор со всех сторон. Посреди комнаты стоял алтарь, а в одном из окон я заметил огромную толпу людей, стоящих на улице. Люди что-то завывали в такт непрекращающейся барабанной дроби, и вообще, создавалось ощущение, что они находятся в непонятном трансе, в который их загонял то ли бой невидимых мне барабанов, то ли зелье, подобное тому, которым меня пичкали уже, похоже, довольно продолжительное время. Кто его знает, может же так случиться, что их всех угостили по бокальчику в честь свадьбы Верховной жрицы.
Пока мы шли в эту комнату, ночь сменилась предрассветными сумерками, которые в свою очередь начали быстро наполняться светом лучей встающего солнца.
Девушки оставили меня неподалеку от алтаря, и я так и стоял истуканом, тупо глядя прямо перед собой.
И тут боковая дверь распахнулась, и в комнату ввели Назарову! Из одежды на ней была лишь краска, которой весьма живописно расписали ее обнаженное тело. Она шла, не сопротивляясь, по всей видимости, то зелье здесь довольно популярно. Но вот когда ее начали укладывать прямо на алтарь, покрытый белоснежными цветами, я так задергался, пытаясь вернуться в свое тело, что у меня едва это не получилось. Но мои попытки обрести контроль были замечены, и одна из девушек тут же выпоила мне еще пойла, от которого взгляд полностью расфокусировался, и я начал сам себе напоминать юродивого, только слюну пустить осталось.
Разложив Назарову как того требовал ритуал, девушки встали напротив самых больших окон и, вскинув руки вверх, начали петь. По мере пения, в комнате начали нарастать потоки магии. Они закручивались в спирали и окутывали поющих жриц, словно в кокон из заворачивая. По этим магическим спиралям то и дело принялись пробегать искорки огня в тех местах, где их касались солнечные лучи. Песня набирала обороты, и когда достигла пика, все три девушки вспыхнули, превратившись в живые факелы. Так вот зачем их так обильно полили маслом. Комната наполнилась отвратительным запахом горелого мяса, но, несмотря на то, что боль должна была быть просто невыносимой, девушки все продолжали петь, раскачиваясь в едином ритме, словно не замечая того, как сгорает их плоть.