Зима 1238
Взобравшись в седло, я перевешиваю на локоть прочный треугольный щит, закрывший левую половину корпуса и большую часть груди, после чего беру поводья в левую руку. Правая же до поры остается свободной – копье сейчас висит на ременной петле, закинутой на плечо, а вторая, более узкая, фиксирует ее на стопе, вдетой в стремя… И в очередной раз с потаенной радостью я задумываюсь о том, что мне крайне повезло проснуться в теле предка, владеющего конным боем и хорошо знающего лошадей. С моим реконструкторским опытом здесь ловить было бы абсолютно нечего!
Блин, подумал о реконструкции – и сразу вспомнил и про столь далекий дом, и про семью… А ведь по дому и родителям я все-таки очень сильно тоскую… Когда есть свободная минута, и я вдруг осознаю, что пришел сюда из будущего, а не прожил в порубежном со степью Ельце всю жизнь!
…Томительно тянутся минуты ожидания до столкновения с врагом. На реке слышны пока лишь отдаленные возгласы татар да понемногу приближающийся к нам топот копыт многочисленных лошадей… С опаской я поглядываю на лед, ожидая услышать, как начинает он хрустеть под тяжестью жеребцов, но нет, держит крепко.
Осматриваюсь по сторонам – сосредоточены, серьезны воины, ждущие схватки; разговоров практически не слышно. Не тянет на поговорить людей перед сечей, что станет для кого-то последней… Только изредка раздаются чей-то одинокий голос да всхрапывания коней.
Но вот впереди наконец-то послышались крики воев Ждана, приближающихся с каждой секундой, и из-за изгиба берега вдруг показался первый всадник, развернувшийся в седле и посылающий очередную стрелу в невидимого пока противника. Этот тактический прием в моем настоящем называется «парфянский выстрел» – обратиться к преследующему тебя врагу и выстрелить в упор! Правда, мои молодцы бьют как раз на максимальную дистанцию, да и нет ничего такого особенного в этом приеме, он известен всем без исключения степнякам.
За первым дружинником показался второй ратник, затем третий… Затем группа сразу из пяти всадников, ведущих за собой еще трех коней. Через седло одного перекинут раненый (надеюсь, что раненый!) русич, не подающий признаков жизни… А еще два скакуна летят вперед без седоков, и у всех воев из щитов, перекинутых за спины, торчат по две-три стрелы.
– Да что же это такое…
Горестный возглас раздается справа и позади от меня, но я не оборачиваюсь: отчего-то вдруг стало очень стыдно и страшно посмотреть в глаза воев, чьих соратников я использовал в качестве живой приманки… Между тем из-за поворота выскакивают еще трое всадников, и я в нетерпении подаю жеребца пятками в бока, посылая Бурана вперед, и одновременно с тем стаскиваю из-за плеча кавалерийскую рогатину. Моему примеру следуют и прочие гриди…
В это же время за тройкой дружинников показались еще два скакуна без наездников и, наконец, группа из пяти всадников да чуть позади их – шестой! В нем я узнаю бродника. Он смело замыкает свой отряд и по-прежнему ведет бой, посылая в преследующего врага очередной срезень!
Но тут же прилетевшая вдогонку стрела ударила в правое колено жеребца Ждана! Конь его взвился, скакнул вперед, истошно завизжав от боли, а после принялся падать на бок… И все происходящее словно бы замедлилось на моих глазах, позволяя отчетливо разглядеть, как ловко освобождает бродник ноги из стремян, как падает и тут же перекатывается на льду, в стороне от коня. Бодро вскакивает, сжимая в руках уцелевший лук, и замирает на месте перед скачущими в его сторону татарами…
– Уходи! В сторону уходи!!!
Я кричу во все горло, одновременно с тем посылая Бурана в галоп и склонив рогатину параллельно земле. Пальцы правой до боли стиснули ее древко, плотно зажатое также и подмышкой… Жеребец послушно и, как кажется, радостно срывается на тяжелый, стремительный бег, от которого в ушах свистит ветер, и я чуть наклоняюсь в седле вперед, приникая к коню, сливаясь с ним словно бы в единое целое!
Ждан меня услышал или просто отошел от ступора после падения да гипнотизирующего вида накатывающей на него конной массы! Бродник резко рванул в сторону берега, убегая от татар, а последние уже показались за поворотом и принялись испуганно тормозить лошадей, разглядев нас! Но в следующий миг где-то далеко впереди тревожно проревел знакомый до боли рог – трижды проревел. И сердце мое будто ухнуло куда-то вниз…
Но переиграть уже ничего нельзя! И, ускорившись до того, что ветер засвистел в ушах, я стремительно понесся прямо на степняков, уже подавших своих коней назад, но не способных уйти из-за напирающих со спины соратников! В груди при этом все сжимается от страха и одновременно восторга, и жажды схватки, и ярости, и чувства собственной правоты – правоты воина, защищающего свою землю! В груди зарождается настоящий рык, невольно срывающийся с губ, а в следующий миг я во всю мощь легких бешено заорал:
– Севе-е-е-ер-р-р!!!
Глава 7
– Севе-е-е-ер-р-р!!!
Пятящиеся половцы попытались использовать то единственное оружие, что сейчас им доступно, – они начали стрелять по нашим лошадям, развернувшись в седлах назад. Но Бурану вражеские срезни нипочем: грудь его защищает пластинчатая броня, голову – стальной налобник! Дико заржав, конь лишь ускорил свой бег, неся меня на побелевших от страха поганых, и я еще сильнее стиснул древко рогатины, понимая, что считаные мгновения спустя столкнусь с врагами…
Какой-то храбрец решил отправить стрелу точно в мою голову, но мне повезло увидеть сосредоточенного, бледного от напряжения нукера, с усилием оттянувшего тетиву биокомпозита к подбородку и при этом смотрящего прямо в мои глаза! Мы на мгновение встретились взглядами – и тут же по спине обдало волной смертного холода… Я скорее рефлекторно, чем осознанно, вскинул щит вверх, одновременно с тем опустив голову, и нацелил наконечник рогатины в грудь храброго стрелка…
Прочный, обтянутый кожей щит ощутимо дернулся от ударов – дважды! Еще один срезень безрезультатно, хоть и чувствительно, долбанул своим широким наконечником по броневым пластинам юшмана, заставив меня зашипеть от боли – не только замеченный мной смельчак выбрал меня целью, не только он… А удар сердца спустя древко моего копья вдруг дернулось с такой страшной силой, что я едва удержал его в руках!
– А-а-а-а-а-а-а!!!
По ушам хлестнул отчаянный, полный животного ужаса и боли крик степняка, насквозь пробитого копьем! И тут же правой руке стало непомерно тяжело держать его древко – на рогатине повис сраженный мной враг! А всего мгновение спустя я и сам едва удержался в седле от мощного толчка: Буран врезался во вражеского, значительно более мелкого жеребца, буквально снеся его в сторону!
Раздался громкий хруст, и древко ожидаемо сломалось под тяжестью насквозь пронзенного копьем половца… Пытаться освободить рогатину никакой возможности не было, и я тут же вырвал из ножен саблю, от души рубанув ею по шее показавшего мне спину кипчака!
– Бе-е-е-е-й!!!
Справа и слева поганых дружно таранит сотня гридей, вышибая поганых из седел! А более умные и опытные дружинники, видя перед собой бездоспешных врагов, используют при атаке не скорость разгона своих жеребцов, а бьют именно рукой, нанося экономные, точные уколы. Их хватает, чтобы смертельно ранить татар, но не потерять при этом рогатину… Хотя при этом какой-то умелец да силач и вовсе сумел высоко задрать копье с телом убитого им половца!
– Бей!
Это кричу уже я, скрестив клинок с озлобившимся, развернувшимся ко мне всадником. Но успев лишь принять на плоскость сабли обрушившийся справа удар, с ответной контратакой я необратимо опаздываю: Буран неожиданно встал на дыбы (отчего, испуганный подобным маневром жеребца, я что есть силы вцепился в сбрую!) и обрушил на моего противника тяжеленные передние копыта! Задним умом я понял, что целью Бурана был степняцкий конь, но одно из передних его копыт попало точно в грудь врага, вышибив его из седла! А после победного, оглушительного ржания животного мне и вовсе отчаянно захотелось с него слезть! Ибо оно было похоже на рев какой-то потусторонней твари…