Бессмертный избранный (СИ)

Я смотрю на его шею и замираю. На ней нет знака, только чуть розоватое пятно, как будто от ожога. Я ощупываю свою, задев рукой скулу Инетис, но мое колесо на месте, я чувствую под пальцами тоненький ободок и спицы.
— Как тебе удалось? — спрашиваю я. Я не верю, что знак исчез сам.
— Это не я, — говорит он, отступая от двери. Позади него скромно стоит девушка со шрамом, ее пальцы испачканы чем-то красноватым. — Она скроет наши знаки краской, и мы сможем спокойно дойти до Асморы. Краска держится недолго, но она будет у нас под рукой.
— А что в Асморе? — спрашивает Инетис, вытирая слезы с лица и отстраняясь от меня. Ее глаза блестят, но ум уже работает — и в эту минуту она так похожа на маму, что у меня захватывает дыхание. — Что ты собираешься делать в Асморе, Серпетис? Твой отец не готов будет принять наследника с печатью… — Она почти выплевывает слово с горьким смешком. — С печатью богини на теле. Ты будешь скрывать ее всю жизнь?
— Вам не придется делать этого, — говорит оказавшийся рядом Фраксис. — Ты же слышала, что я сказал тебе, Инетис. И ты слышала слова Энефрет, которые слышали и мы. Через два Цветения Энефрет спустится сюда, чтобы принять этот мир или погрузить его в вечную тьму.
Он смотрит на девушку со шрамом, чуть хмурится, как будто видит того, кого не хотел бы видеть.
— Назови мне свое имя, девушка. Ты больше не ученица и не отшельница. Тебе нужно носить свое имя.
Она почему-то глядит на Инетис, опускает глаза и еле слышно произносит:
— Уннатирь. Унна.
Она запинается, словно уже давно забыла, как произносится собственное имя. Но так и должно быть. Ни я, ни Инетис не забыли свою бытность учениками матери. Мы тоже не носили имен и опускали глаза в пол, когда Мастера заводили серьезные разговоры. Сколько же ей лет и почему она до сих пор ученица? Едва ли младше наследника, может, чуть младше меня. В ее возрасте и я, и Инетис уже выучились магии.
Почему Мастер держит ее подле себя, спрашиваю я себя, и тут же отвечаю себе самым очевидным ответом.
Из-за Энефрет. Из-за того, что она, как и я, и моя сестра, и сын Мланкина — выбранные ею для какой-то цели люди.
— Меня зовут Цилиолис, — говорю я Унне, и ее лицо вспыхивает краской смущения, когда она быстро поднимает на меня взгляд. — Но ты можешь звать меня Цили.
Я стараюсь говорить приветливо, мне жаль эту маленькую шембученку, боящуюся открыть рот без повеления своего Мастера. Лицо Унны буквально ломает надвое — я с трудом понимаю, что это улыбка. Она тут же прячет ее, явно спохватившись, и снова опускает взгляд.
— Я давно не разговаривала с людьми на равных, — говорит она простодушно, и Фраксис рядом явно осуждающе качает головой.
— Отшельница, тебе вовсе не обязательно теперь говорить правду, — замечает Серпетис. Отшельница. Для таких, как он, бывших магов не существует? — Ваша магия ушла, и теперь вы можете так же лгать и скрывать мысли, как остальные.
— Значит, твой отец потому приказал уничтожить всех магов, — говорю я. — Чтобы мир стал принадлежать вам. Тем, кто лжет, предает и говорит не то, что думает.
Я вижу, что Серпетис готов ответить мне резкостью, но что-то удерживает его, хотя я с радостью сейчас пошел бы на открытое противостояние. Инетис кусает губу, а Унна выглядит так, словно готова сбежать.
— Я пойду с тобой в Асмору, — говорит вдруг она Серпетису, и мы все смотрим на нее с одинаковым удивлением. Все, кроме него. На его лице — намек на улыбку, и эта улыбка мне не нравится еще больше, чем тайно торжествующее выражение лица Фраксиса, с интересом вслушивающегося в наш разговор.
— Хорошо, — говорит он, не требуя у нее объяснений. — Собирайся. И возьми побольше краски для тела.
— Кроволюбка растет почти везде, — начинает она объяснять, но он не слушает ее. Просто разворачивается и уходит в дом, заставив ее замолчать на полуслове.
Мы с Инетис смотрим друг на друга. Я вижу, что она уже решила, что она пойдет с Серпетисом в Асмору, несмотря на то, что ее может там ждать.
Я не могу ее бросить.
Старик-халумни не произносит ни слова, когда его бывшая ученица завязывает в узел одежду и сверток с травами и крепко затягивает кушак дорожных сокрис. Она говорит ему, что решила идти с остальными — робко, опустив глаза, словно прося прощения за то, что оставляет его. Но он лишь смотрит на нее своими бесцветными глазами и кивает, когда она произносит последние слова.
 
— Таков твой путь, — говорит он и отворачивается к холодному очагу, чтобы развести в нем огонь.
Маги дают нам лошадей — тех самых, что несли еще недавно вооруженных солдат наместника. Их четыре — как раз столько, сколько нужно нам. Совпадение или так задумала Энефрет? Несмотря на то, что идем мы туда, куда решили сами, меня не покидает ощущение, что планы этой смуглой богини все-таки претворяются в жизнь.
Инетис и я находим в ручье двух больших крабов-пискунов. Старик дает нам плетенку из дудуков, и мы кладем крабов туда. Они постукивают клешнями и ворочают глазами на длинных стебельках. Крабов хватит, чтобы накормить нас до отвала, и нам почти не пришлось их искать. Они как будто ждали нас, спрятавшись в высоких зарослях.
Как будто ждали.
— Похоже, что мы все равно встретимся с Энефрет, — говорит Серпетис, стоя рядом со мной, пока маги помогают женщинам приторочить их нехитрый скарб к седлам.
В отличие от Фраксиса и старика-халумни, молодые маги обращаются с Унной более чем уважительно. Как с син-фирой Асморанты, не меньше. Или все дело в ее метком ударе, который сбил на землю одного из нападавших? Мне трудно поверить, что это ее рук дело, но словам Инетис я не верить не могу.
— Если ее планы совпадают с нашими, кому хуже? — пожимаю я плечами. — Нам ведь все равно придется пройти через дом Асклакина, ведь так?
Он смотрит на меня так, словно я вдруг заговорил на языке птиц.
— Ты не так давно говорил об опасности, которая подстерегает твою сестру. Она куда-то делась?
— Я не подумал о кроволюбке, — признаюсь я с неохотой. — Это может сработать.
На шее, там, где намазано соком, немного печет. Я почти не встречал кроволюбку, она не растет в Тмиру, но я должен был подумать о немагических свойствах растений. Кроволюбка не имеет целебных свойств, но ее сок красит кожу и ткань. Пятно на коже заметно, если вглядываться, но издалека можно не обратить внимания.
Мы выезжаем сразу же, как заканчиваются приготовления. Лошади хорошо отдохнули, пощипали траву и напились воды из ручья, и рвутся в дорогу. Мы отправляемся по узкой тропинке вереницей — сначала Унна, так как она знает лесные тропы, потом я, потом Инетис и замыкающим Серпетис. Унна буквально ощупывает путь перед собой. Пока мы не выберемся на знакомую тропу, о поездке верхом нет и речи. Лошадей мы ведем под уздцы, и они не очень довольны, но выхода нет. Заплутать здесь легко. Без дорожной травы полагаться приходится только на чутье Унны, которая провела в лесу шесть Цветений.
— Энефрет не позволит нам заблудиться, — говорит Серпетис, когда мы в очередной раз останавливаемся на сплетении тропинок, чтобы Унна могла подумать. В его голосе насмешка. — Мы можем идти по любой из троп.
— Я все-таки предпочту ту, по которой нас поведет Унна, — говорит моя сестра.
Я уже рассказал ей, что было у костра ночью, когда к нам явилась Энефрет. Воспоминания самой Инетис не так ясны. Энефрет очаровала ее и говорила, в основном, с Унной. И все же мне кажется, она о чем-то умалчивает. О том, что довело ее до слез и вызвало этот приступ смешанной с отчаянием ярости. Я не расспрашиваю Инетис сейчас, при всех. Я спрошу у нее потом.
Мы медленно движемся к краю леса, и вот уже лошади начинают волноваться — носы улавливают знакомые запахи, а может, даже слышат звуки. Вскоре нам можно будет поехать верхом. Не скрываясь, не прячась от отрядов, охотящихся за магами. Просто путники, следующие в Шин. Я почти уверен, что описание Серпетиса разослано по всему Шиниросу, и что первый же отряд поймет, с кем имеет дело. Но волнует меня не это.