Бессмертный избранный (СИ)

— Что задумал, благородный? — спрашивает Улис, но я делаю ему знак рукой, и он замолкает.
Не вмешивается, но настороженно наблюдает, как я протягиваю руку с кусочком помета к пламени, как шепчу быстро и еле слышно слова заклятия.
— Кружите, кружите, теперь с огнем дружите, из тени и ветра для тепла и света, соткана связь травой, гори, но не сгорай, оставайся собой.
Орфус ярко вспыхивает, когда я бросаю его в огонь. Пламя жадно вслушивалось в мои слова, хоть и не собиралось им подчиняться, а вот трава, которой были когда-то эти чуть подгнившие брикеты, не может противиться моей власти. Кусочек вспыхивает. В домике становится светло, как днем, и тепло, как в разгар Жизни. Я поднимаюсь с колен, отряхиваю руки и поворачиваюсь к неподвижно стоящему рядом Улису.
— Орфуса теперь суха. Этими брикетами она сможет топить очаг еще целый чевьский круг.
Я гашу огонек в плошке — он горит зря. Мы укладываемся спать, не туша очага — пламя резвится, играет, радуется, и сырость, притаившаяся на стенах и в углу, постепенно отступает под напором сухого тепла. Я доволен собой — я не остался неблагодарным.
9. ОТШЕЛЬНИЦА
Я набредаю на сожженный мост через Шиниру уже к середине следующего дня. Вокруг лежат тела — много тел с выклеванными глазами, в чужеземной одежде, со странными надписями на руках и ногах. Это разбойники, напавшие на деревню Серпетиса. Никто не предаст их воде, земле или лесу, им придется гнить здесь до тех пор, пока земляные насекомые не пожрут их плоть, пока птицы не склюют лица, пока вода не смоет мясо с костей. Я долго стою над ними, разглядываю, думаю. Воины наместника забрали тела погибших шиниросцев, но врагов побрезговали даже отдать реке. Их поганые жизни окончились не менее поганой смертью. Я бы плюнула в лицо каждому из убийц, но не желаю даже краем своей магии касаться их мерзких тел.
Обводной тракт широкой ровной лентой вьется вдоль леса, и все, что мне теперь нужно — просто идти по ней. Тракт — не тропинка среди пляшущих деревьев. Теперь мне не сбиться с пути. Воды во фляжке почти не осталось, но мне не по себе набирать воду так близко от мертвецов, и я решаю идти дальше. Вдоль тракта много деревень. Быть может, где-нибудь смогу пополнить запасы.
Главное — не попадаться на глаза стоящим у леса солдатам наместника. Им маги, расхаживающие вдоль леса, наверняка не понравятся. Я спускаюсь в овраг, стараюсь идти вдоль дороги, не привлекая внимания, иногда забредаю в тень деревьев. Но мои меры предосторожности оказываются лишними. До самого вечера ни один друс не блеснул на солнце. Ни одного солдата не попалось мне на глаза на ведущих в лес тропах, и я уже начинаю думать, что наместник отозвал своих воинов обратно в Шин.
В конце дня мимо проезжают подряд сразу три повозки. Я прячусь за деревьями, помня о своем обещании, и улавливаю краем уха разговор. Селянки везут овощи для Шинского рынка. Одна из них сетует на солдат наместника, которые проверяют мешки и часто ухитряются своровать пару-тройку наливных яблочек или горсть орехов, или огурец покрупнее.
— Пока доедешь до Шина, в мешке половины нет. Каждый норовит нос сунуть, сладу нет с ними.
— А ты пожалуйся мигрису, Висела. Пусть он поможет, — задорно отвечает ее товарка.
— И заберет за помощь остальные полмешка? Ну уж нет, спасибо. В деревне таких помощников хоть за вихры потаскаешь, а тут…
Они обе смеются и продолжают разговор, но я уже не разбираю слов.
Я ночую под сенью леса, не заходя вглубь, чтобы не потеряться на одной из бесчисленных троп. Утром мимо проезжает еще одна повозка, и я так устала, голодна и просто умираю от жажды, что решаю просить о помощи.
Кое-как пригладив волосы, я выхожу на дорогу и протягиваю вперед раскрытые ладони. Повозка уже близко, я вижу, что это двуколка, которую еле тащит старая тощая кобылка. Заметив меня, она всхрапывает и резко замирает, заставив сидящих в двуколке мужчину и женщину дружно охнуть.
Мужчина передает женщине поводья и спрыгивает на землю. Его взгляд напряжен, губы сжаты. На ходу потрепав кобылку по шее, он делает несколько шагов вперед, мне навстречу. Я стою молча, не опуская рук и глядя прямо на него.
 
— Что тебе нужно? — спрашивает мужчина.
— Воды, — говорю я. — Я иду в сторону Шина уже два дня. Я очень хочу пить, пожалуйста, если бы вы только дали мне напиться.
Он внимательно оглядывает меня. Задерживает взгляд на лице, неодобрительно качает головой. Я уже жду вопроса, который он только собирается задать. Я знаю, что он спросит — он должен спросить, ведь встретились мы не где-то, а рядом с землями магов. И я вполне могу быть одной из них.
— Вода у нас есть, — говорит мужчина. — Да вот только скажи мне сначала, кто ты такая.
Не опуская взгляда, я медленно подношу руку к шее и достаю из-за воротника зуб. Мужчина сжимает кулаки, прищуривается, чтобы лучше разглядеть, и кивает, когда я начинаю говорить.
— Я — ученица Мастера. Маг крови и воды из вековечного леса…
— Так чего в лес не идешь, маг крови? — Он почти перебивает меня, я слышу в его голосе злость. — Вот же она, ваша земля. Что ж вы по нашей-то шастаете? Запрет нисфиура на вас не распространяется? Нам из-за тебя неприятности не нужны.
— Поехали, Ферп, — тут же доносится из двуколки испуганный голос женщины. — Пусть идет своей дорогой, не связывайся.
— Я заблудилась, — говорю я. — Пожалуйста, если бы вы только дали мне воды. Я не прошу ничего другого.
— В лесу много ручьев, — говорит мужчина, отступая к двуколке. — Посторонись, маг. Мне не хочется тебя трогать, но на пути лучше не стой. Я чту запрет. И тебе советую.
Я устала, хочу есть и пить, а до знакомых мест еще идти и идти. Мужчина не груб, но он говорит правду и он не хочет подвергать себя и свою спутницу опасности. Если кто-то узнает о том, что он помог магу, которая вопреки запрету покинула лес — помог, а не прогнал и не поднял тревогу — ему самому не поздоровится.
— Хорошо, — говорю я. — Хорошо, я ухожу.
Убрав зуб, я отступаю с дороги и позволяю повозке проехать мимо.
Из-за жажды мое магическое чувство обострилось, и я слышу и чувствую, как плещется вода в бочонке, который стоит в двуколке. Она уже нагрета солнцем, теплая и не очень вкусная, но это вода, которая мне так нужна.
Я сдерживаю себя изо всех сил. Глядя вслед удаляющейся двуколке, я закусываю губу и кляну себя за слабость духа. Мастер мог бы парой слов заставить этого мужчину не просто поделиться водой, но и довезти нас до самой Асмы. Он покинул лес и добрался до Шина, чтобы сообщить наместнику о раненом юноше, которого я отыскала. И его не остановили и не бросили в клетку за нарушение запрета.
Этому запрету всего шесть Цветений, и люди еще не забыли времена, когда маги мановением руки разводили тучи и унимали жар у лихорадящего ребенка. Тогда были сильные маги, и у них были сильные ученики — но от этой силы осталась сейчас малая часть, почти ничего, бездари вроде меня, которые никогда не станут великими, потому что не рождены такими. И этот мужчина почувствовал мою слабость — потому что знал, каково это — ощущать настоящую силу магии. И он спихнул меня со своего пути, как котенка, потому что знал, что я — ничто, огрызок мага, заключенный в тело хилой девчонки с уродливым лицом.
Мастер постоянно говорит мне об этом. Я должна была покинуть его уже через Цветение после начала обучения — потому что дар мой мал и способности слабы. Если бы не запрет Мланкина, на долгое время лишивший Мастера возможности искать себе учеников, я бы уже давным-давно месила высокими сапогами болота Шембучени.
Я вспоминаю о Серпетисе и его ране, которая зажила на глазах — зажила быстро и хорошо, хоть я и не применяла никакой магии. Мастер сказал, что все дело в вовремя наложенной кашице из трав, но когда я проколола ногу острым сучком, она помогла мне далеко не так быстро. Серпетиса я лечила не магией — не словом и делом, не заклятием и зельем, но глубокая рана от стрелы затянулась так быстро, словно ее кто-то заговорил.