Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж

В отличие от своей дородной подруги, Бенедетта оказалась особой длинной, костистой и жилистой. Правда, был в этой далеко не молодой уже – лет тридцати пяти – женщине какой-то особый шарм, отчего узкое смуглое лицо ее с длинным и тонким носом и тощая жилистая фигура вовсе не казались отталкивающими, наоборот, притягивали, общему впечатлению не мешал даже пушок над верхней губой. К тому же роскошная ярко-рыжая шевелюра! Ах…
Даже брат Диего – монах! – и тот восхитился:
– Ты красивая женщина, Бенедетта! Сожалею, что вдова. Муж твой давно ли умер?
– Да года три уже, святой брат. С тех пор вот вдовствую.
– И на что живешь?
– Зеленью, святой брат, торгую. С детьми вместе выращиваем, кое-что в полях собираем, на рынок сюда, в Матаро, на тележке возим – тем и живем.
– И лошадь у вас имеется?
– Мул. И еще – ослик.
– Ах, как славно, ослик… Зеленью, значит, торгуете. Замуж так больше и не вышли?
– Увы, святой брат.
– Это плохо, что не вышли. Нельзя такой женщине без мужа.
– Я и сама, брат Диего, понимаю, что нельзя, – Бенедетта вздохнула и тут же стрельнула глазами с такой искренней заинтересованностью, что князь непроизвольно вздрогнул. Впрочем, томный взгляд рыжеволосой красавицы уперся вовсе не в него, и не в брата Диего, а… в воеводу Онисима Раскоряку, отчего сей славный воин почему-то набычился и покраснел.
– Мне бы такого мужа, как вон тот сеньор, – еще раз вздохнув, откровенно призналась женщина. – Осанистый, крепкорукий…
Инквизитор чуть улыбнулся:
– Что же, в вашей деревне таких нет?
– У нас не деревня, брат Диего, – неожиданно обиделась Бенедетта. – Очень большое селение – двадцать домов! Две мельницы, опять же – пекарня, пристань…
– Да-да, пекарня, – доминиканец охотно покивал. – А что ваш булочник, он ведь тоже вдовец, кажется?
– Да, вдовец, и детушек Бог не дал, – женщина задумчиво покрутила на пальце локоны, на узком лице ее вдруг появилось некое странное выражение – то ли разочарование, то ли глубоко спрятанная печаль, – вовсе не ускользнувшее от внимания следователя.
Он тут же – снова о булочнике – и спросил.
– Да что сказать, – поведя плечом, свидетельница опустила глаза, прикрыв их длинными и густыми ресницами, и голос ее, до того звонкий, вдруг потускнел, словно звон треснутого колокола. – Да, я как-то пыталась сойтись с Фиделино. Человек он хороший, добрый – часто паломникам хлеб раздает, да и грубого слова от него никто не слышал. К тому же труженик, как никто – не только булки печет, еще и плотничает… Только вот… – Бенедетта вдруг вскинула голову, посмотрев на всех с неким вызовом, который могут себе позволить лишь красивые женщины, спокойно осознающие свою красоту. – Не любит он никого. Думаю, что и покойную супругу свою тоже не любил.
– Ну… не любит – полюбит, дело такое, – усмехнулся святой брат.
– Да если б так, брат Диего! Тут не только в любви дело… Он же как мужчина… ну… – свидетельница неожиданно смутилась, но все же продолжила: – Я же говорила, что пыталась с ним… Так он меня оттолкнул с таким ужасом, будто увидел перед собою змею!
– Оттолкнул? Тебя? – сидевшие за столом недоуменно переглянулись.
Оттолкнуть такую женщину… тем более, которая хочет сама…
– Так, может, он содомит? – вслух предложил князь. – Мальчиков любит или мужчин?
– Нет, – Бенедетта тряхнула огненно-рыжими локонами. – Просто наш булочник всех… ну… таких, как я… женщин считает отродьем дьявола! Святоша – так его у нас и кличут, посмеиваются. Нет, правда! Но есть ведь на свете и иные мужчины, которые…
Женщина замолчала, не договорив, и снова посмотрела на воеводу.
– Вот зыркает! – прошептал тот. – Такая с ума сведет кого угодно. А вот булочника, поди ж ты, не смогла. Ну и булочник у них – какой-то не от мира сего, что ли.
– Ты что-то хотела сказать, Бенедетта? – напомнил брат Диего. – Ну, продолжай же, не бойся!
– А и скажу! – Бенедетта пожала плечами. – Похоже, к колдунье нашей, Аманде, Фиделино неровно дышит.
– Похоже? Почему?
– Да видела я пару раз, как он стоял у ее забора… а ведь дом его совсем в другой стороне, – женщина усмехнулась. – И, главное, он меня тогда заметил, ну, Фиделино, – сразу как-то смутился, да быстрым шагом ушел, даже не поздоровался, вот тут и думай…
 
– Вижу, Аманда ваша многих с ума свела.
– Да не многих – молода еще! – с какой-то неожиданной ненавистью выкрикнула Бенедетта. – И не наша она – чужачка, из Калельи откуда-то, сирота. Родичи ее в нашем селенье жили, да померли, а домишко оставили ей. Повезло дурехе! Но, правду сказать. девица она чистоплотная, двор всегда выметен… почти… Чистюля-то чистюля, а вот, когда мы приходили, у самых ворот валялась от тыквенных семечек шелуха. Может, правда, и принесло ветром, не знаю.
Доминиканец вдруг улыбнулся:
– А хорошо вы ее с подругой своей отдубасили!
– Да уж, – посветлела лицом рыжая. – На славу намяли бока!
– Как же она к вам вышла-то? Такая дура?
– А что нам ее звать-то? Выволокли за волосы во двор да отпинали… ой! А нечего чужих мужей сманивать!
Поняв, что попалась, последнюю фразу Бенедетта выкрикнула с вызовом, громко, а уж глазами сверкнула так, что Егор даже пожалел несчастную ведьмочку.
– Так-так, – следователь, конечно же, не упустил момента. – А ну-ка о мужьях поподробнее! Я так понимаю – о Жузепе-лодочнике, супруге подруги твоей, Эужении, речь идет?
– О нем, – спокойно кивнула женщина. – Чего уж тут скрывать-то. А дело так было – Жузеп как раз шапку потерял, хорошую шапку, кожаную, да не в этом дело, а в облатке, что в шапку вшита была, Эужения и вшила. Не простая облатка, от самой Пресвятой Черной Девы, у паломников куплена с горы Монтсеррат.
– Ого! – брат Диего восхищённо цокнул. – Вещь добрая.
– Так и я ж говорю! Была бы простая шапка, а так… жалко все-таки. Я в этот день как раз в гости зашла к подруге, там и булочник был, Фиделино – заказанный пирог принес. Шапку эту – облатку! – за разговором и вспомнили, так булочник возьми да и скажи – мол, какую-то шапку на заборе у Аманды-знахарки видел – там, мол, и висит. Ну, мы собирались не долго… Шапку-то там и нашли! Издалека еще увидали…
– Понятно все с вами, – выслушав, инквизитор махнул рукой и, отправив Бенедетту во двор, наконец, велел привести ведьму.
Юная колдунья не произвела на Вожникова абсолютно никакого впечатления, памятуя слова Сен-Клера, он ожидал большего, даже некоего подобия чуда. А оказалось – обычная девчонка, да – златовласая, с карими глазками и недурна собой, очень даже недурна, однако таких девчонок – море! Стройненькая, но грязная, заплаканная, а под левыми глазом расплывался синяк, словно у набедокурившего мальчишки – и жалко, и смешно. Тоже еще – дама.
– Ты, значит, девица Аманда? – с ходу уточнил брат Диего. – Обвиняемая нынче в колдовстве.
Услыхав такое, девушка со страхом подняла глаза, полные слез и боли.
Бегло просмотрев лежащие на столе бумаги, судя по желтоватому цвету, произведенные на местных мельницах, инквизитор махнул рукой:
– Ну что стоишь? Раздевайся!
– Вы… вы будете меня пытать? – со страхом спросила ведьма.
– Да нет, для начала осмотрим. Давай скидывай живо свои лохмотья! – доминиканец нетерпеливо хлопнул в ладоши. – Или тебе помочь?
– Нет-нет, я сама…
Не прошло и пары секунд, как юная ведьма стояла перед следователями голой, стыдливо опустив голову и прикрывая руками лобок.
– Подними руки, – тут же велел брат Диего. – Да не бойся, нас вовсе не интересует твое естество. Выше подними… вот так. Теперь повернись спиной… боком… Ну? – инквизитор повернулся к высокому гостю. – Что скажете, сир?
– Похоже, ее сильно избили, – тихо промолвил Егор, с жалостью глядя на покрывавшие почти все девичье тело ссадины и синяки.
Никакого удовольствия от подобного осмотра он что-то не испытывал… впрочем, как и все.
– Да, – монах согласно кивнул. – Те женщины на ней сорвались… точнее – все-таки мы дознались до правды. Можешь опустить руки, Аманда. Теперь вдохни… глубже…