Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж

Пир устроили, да, но лишь к вечеру следующего дня, уже точно зная, что вражеские войска отошли к Сарагосе. Люди князя встали лагерем на склонах холма, близ реки, пологой излучиной огибающей плоские горные кряжи. На случай внезапного нападения повозки все же поставили поперек дороги, выставили караулы и посты, отправили посматривать по холмам конные разъезды, князь всегда был осторожен и разгильдяйства в вопросах обороны не терпел – заснувшего часового вполне мог повесить, и о том знали все.
Вот и пир устроили вовсе не со вселенским размахом, как наверняка поступил бы тот же король Альфонсо, даже в случае куда менее грандиозной победы. Тихонько так сели, по-домашнему, пушечными салютами окрестности не будоражили и голых девиц в качестве танцовщиц из Жироны не звали, хотя кое-кто и предлагал.
– А вот шиш вам! – огорошил повес Егор. – Сначала дела сделаем, а уж потом веселиться будем. Сейчас же победу отметим – просто потому, что надо. Ведь, я знаю, есть такое поверье – ежели удачу не отмечать, так она и отвернуться может.
– Ого! – лично притащив бочонок с вином из захваченных в Жироне запасов, обрадованно потер руки Джон Осборн. – Это вы сейчас все правильно сказали, сэр!
– А я всегда все говорю правильно, – ухмыльнулся Егор. – Что ж, повелеваю начать пир!
Пушки, конечно, не пальнули – но рога с трубами затрубили, и даже недолго погрохотал большой барабан. Погрохотал бы еще, да князь приказал не сильно шуметь – потому обошлись трубами, рожками да лютней, весьма кстати нашедшейся у одного молодого рыцаря из нормандского города Кана. Звали рыцаря – шевалье Жан-Мари Ле Рой Арман де Сен-Клер, и, несмотря на столь звучный титул, сей славный юноша вовсе не был, как могло показаться, графом – обычный рыцарский род, весьма обедневший за последние годы сражений, Нормандию ведь кто только ни грабил! Даже оруженосца – и того у парня не было, лишь верный конь, щит с фамильным гербом в виде бегущего по лазоревому полю серебряного единорога, видавшие виды доспехи да лютня. Ну, еще конечно же – в потертых ножнах меч.
– А ты умеешь ли петь-то, Арман? – на всякий случай спросил князь по-английски – французский он понимал с трудом, а шевалье де Сен-Клер как раз неплохо владел английской речью. – Понимаешь, есть ведь такие люди, что вроде как умеют и петь и играть, да вот только слушать их нет никакой охоты.
– О, сир, – вступился за Армана Ла Гир. – Уверяю вас, сей юный шевалье поет и играет не хуже любых трубадуров!
– Ну, вот и послушаем, – выпив вина, громко расхохотался князь.
Усевшись на ствол поваленной ветром ели, Сен-Клер тронул пальцами струны:
 
 
Быстро жизнь уносится,
 
Предана учению!
 
Молодое просится
 
Сердце к развлечению!
 
 
Кто-то из свиты Ла Гира тут же перевел песнь на немецкий.
– О, да ты поешь, как школяр, славный Арман! – Егор похлопал в ладоши. – Неужто был когда-то студентом?
– У меня много знакомых среди них, – встав, учтиво пояснил юный шевалье.
На вид ему было лет около двадцати, невысокого роста, худ, не сказать, чтоб силен, но какой отвагой пылали синие, как море, глаза, казавшиеся для столь узкого лица слишком уж большими.
Дернув темными локонами, рыцарь де Сен-Клер поставил на ствол затянутую в узкую штанину – шоссу – ногу в остроносом башмаке из темно-голубой замши. Слева башмак был неумело заштопан белой суровой ниткой, справа же зияла дырка. Что ж, бывает… ничего, в испанском походе столь достойный шевалье, несомненно, добудет себя и кое-что еще, кроме славы – а бился Арман смело. И играть умел – тонкие пальцы так и летали по струнам, еще и ногой притоптывал в лад, да и пел неплохо.
Весело было пить вино под такую песню, вовсе не рыцарскую – студенческую.
– Она просто веселая, – прояснил свой репертуар рыцарь. – А вообще, я и «Шансонету тедешу» и «Л’омм армэ» знаю. Только это все хором петь надо.
– Ну, до хора мы вряд ли сегодня дойдем, – расхохотался Ла Гир и, нагнувшись, шепотом пояснил Егору, что шевалье Сен-Клер еще и читать и немножко писать умеет!
 
– Хотя вы, быть может, этому и не очень поверите, сир.
– Почему ж не поверить, коль у вашего шевалье в друзьях – студенты? А это народ грамотный… кроме того, еще и наглый.
Князь хотел сказать – «веселый», да перепутал французские слова, вот и вышло – «наглый», а все и поддержали – мол, в самую точку попал, эти студиозусы – они такие, палец в рот не клади, да береги дочерей и жен!
Тут же – после очередного кувшина вина – пошли в ход всякие байки про студентов, байки весьма пикантные, и сейчас пришедшиеся весьма кстати – скинуть нервное напряжение похода.
Допев студенческую песнь, Арман поклонился и тут же начал другую – уже более рыцарственную, о любви к прекрасной даме с голубыми сияющими глазами, и «шейкой, как гузка утенка» – именно так князю и перевели.
– Надо же – как гузка, – покачал головою Егор и вдруг замолчал, услыхав явственно раздавшийся где-то на склоне холма звук рога.
Трубадур тоже замолк и опустил лютню. Звук повторился.
– Небось, наша сторожа трубит, – негромко предположил воевода Онисим. – Схватили кого-то.
– Это боевая труба! – насторожился Ла Гир. – Труба Арагона!
Пирующие тут же схватились за мечи и кинжалы, впрочем, столь же быстро и успокоились, вполне справедливо предполагая, что вражеское войско часовые уж не прошляпили бы никак!
Значит, не враги…
Но Ла Гир сказал – арагонский рог… или труба… а ему в таких делах доверять можно.
Следующий сигнал послышался уже совсем близко, а вот донесся и стук копыт, словно чей-то небольшой отряд рвался на поляну из лесной чащи.
Он и рвался. Отряд. Вражеский, судя по алым, с золотом, полосам Арагона на стягах, щитах и плащах. Да, все это были вооруженные люди в доспехах и со щитами… правда, в окружении русской дружины, отнюдь не склонной шутить. Да и было чужаков от силы полторы дюжины: какие-то воины, барабанщики, знаменосцы, а впереди, на белой лошади – невероятно расфранченный тип! Вовсе без лат, в шитом арагонскими гербами плаще из алого шелка, в белой пижонской котте, усыпанной жемчугом, с небольшим мечом в сафьяновых ножнах. Белое холеное лицо, золотистые локоны, на голове – бархатный голубой берет со страусиными перьями, ценой по сотне золотых реалов за штуку – примерно столько зарабатывал за год весьма квалифицированный врач, нанятый не бедной городской коммуной.
А штаны… вернее – чулки! Нет, это что-то! Одна – левая – белая, в традиционную красно-желтую полоску, правая – же в бело-зеленую клеточку. Так мог вырядиться только настоящий гранд! Причем гранд-то при ближайшем рассмотрении оказался очень молод, даже моложе достойнейшего шевалье де Сен-Клера, года на два моложе, если не все пять. Какой-то сопленосый юнец. Мальчишка!
О, как рьяно ему помогли спешиться… как гордо юный щеголь выставил вперед ногу в клетчатом чулке, как вскинул голову:
– Я – дон Эстебан де Сикейрос-и-Розандо, верный паж его величества славного короля Арагона, графа Барселонского и герцога Жироны Альфонсо сына великого короля Фернандо, прозванного Антекера в честь славной победы! Я ищу здесь почтенного императора Георга Ливонского, владетеля Германских земель и далекой Руси, верховного сюзерена французов и англичан!
– Считай, что нашел, – передав допитый кубок слуге, поднялся со своего места Егор. – Я – сюзерен и владетель. Ты понимаешь латынь? Ага… по глазам вижу, что понимаешь. Проходи к костру, славный дон Эстебан, садись, испей вина и поужинай с нами.
– О, нет, – мальчишка опасливо попятился. – Мне только передать.
– Что тебе передать?
– Мой сюзерен послал меня… к вам, великий император, вот с этим…
Не оглядываясь, паж протянул руку назад… в его узенькую ладонь что-то вложили…
Взмах руки… и наземь перед императором упала латная рыцарская перчатка!
– Мой сюзерен, король Арагона, герцог Жироны и Барселонский граф дон Альфонсо де Трастамара, вызывает вас, славный император и король Германии, Русии и многих прочих земель, на поединок, – раскрасневшись, звонким голосом произнес дон Эстебан. – Вы оба сразитесь, как и положено рыцарям, и пусть победит, кому даст Бог!