Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж

– Служить столь мудрому господину большая честь для меня, – выйдя из-за кресла, склонил голову барон. – Ты смотришь вперед на века и умеешь заботиться о своих слугах. Можешь быть уверен в моей преданности. Но графства Андулем и Девоншир еще нужно добыть. Приказывай, мой император, я весь внимание…
  
Глава 6
 
Папская булла
 
С ранней весны в южной Европе начали происходить странные события. В английское Бордо приплыли многие десятки ладей, ушкуев и кочей с грузом пеньки, дегтя, железа и сала. Товары продавались по смешным ценам, разбирались охотно, а потому корабли, быстро избавляясь от груза, пошли вверх по рекам, дабы собрать серебро со всех местных рынков.
Очень скоро среди сервов поползли рассказы о том, что в совсем уже близкой Русской империи правитель не требует вовсе никаких податей с простого люда, а также, что все, кто рождается на русской земле, считаются свободными независимо от того, кем были их родители. Верилось в подобную вольницу с трудом, однако люди так устроены, что всегда надеются на хорошее. Русская империя подобралась уже совсем близко. А вдруг ее законы проникнут и во Францию?
В начале мая из Венгрии, Польши, Молдавии, Валахии и Чехии во Францию поползли длинные обозы с сеном и овсом. Русские явно не понимали, что в тамошних местах почем, поскольку цену запрашивали такую, что все купцы сразу отворачивали назад, крутя пальцем у виска. Наверняка заезжие хитрецы разорились бы до полной нищеты, кабы не нашлось еще более глупых торговцев. Из причерноморских земель нежданные степняки пригнали на продажу многие тысячи скакунов. Так много, что всю Францию можно было бы посадить в седло. Именно коннозаводчики и скупили дорогое сено и овес весь без остатка, оставшись в убытке вместо жадных крестьян.
В те самые дни, когда татары мучились с несбываемым товаром, в Авиньон, в автономную область на границе Священной Римской империи и южной Франции, прибыл папа Мартин, дабы отслужить молебны в соборе Нотр-Дам-де-Дом и проверить положение дел в университете и окрестных землях.
Визит римского папы в один из своих уделов не вызвал ни у кого удивления. Однако в конце службы к святому отцу внезапно бросились множество изможденных, тощих и грязных людей, одетых в лохмотья. Припадая к ногам наместника божьего на земле, они молили его о защите и милости, перечисляя обрушившиеся в последние годы на их страну напасти. Тут был и голод, и чума, и своевольство дворян, и набеги англичан. Но самое главное – безумие короля. Знак проклятия, наложенный на Францию и ее правителя.
Мартин Пятый принял просителей милостиво, обещая заступничество перед Всевышним и спасение от случившегося бесовства.
В силу благословенной случайности, именно в эти дни в Авиньон совершал смиренное паломничество великий князь Русский и император Священной Римской империи Георгий Заозерский. Встретившись с ним, папа Мартин возложил на сего паломника, в качестве епитимьи за свершенные грехи, обязанность взять на себя заботу о возвращении покоя и благополучия на христианские земли Франции, о безопасности честных католиков, проживающих в этих местах, и передачу несчастного короля Карла лично в руки папы Мартина, дабы тот мог денно и нощно молиться за очищение души больного, избавление его от проклятия и прояснение разума.
Булла папы Мартина Пятого была обнародована двадцатого мая тысяча четыреста пятнадцатого года. Она провозглашала покровительство Святейшего престола над душевно больным королем Франции и объявляла протекторат императора Священной Римской империи над владениями безумца – отныне и до того часа, когда разум несчастного Карла удастся исцелить.
Уже через неделю булла, отпечатанная на многих и многих тысячах листов, оказалась расклеена во всех городах и селениях Франции. И за те же дни на дороги и земли несчастной измученной страны внезапно выплеснулись десятки тысяч татар.
Никто так и не понял, откуда они взялись. Ведь не на ладьях же паломников приплыли! Но уже на следующий день после провозглашения буллы стремительные сотни степняков, одетых в стеганые халаты, опоясанных кривыми саблями, сидящих верхом на сильных, сытых и ухоженных лошадях, перехлестнули границы Авиньона и помчались во все стороны, захлестнув все дороги и пути, от широких трактов и до самых узких тропинок. Всего за трое суток легкая конница дошла до Клермона, Лиможа, Аргулема и Роана, накрыв половину Франции сетью, больше похожей на паутину, – крепко держащую жертву, что способна была лишь слабо трепыхаться в бессилии.
 
Жизнь здешнего общества слишком зависела от гонцов, передающих сообщения о тех или иных событиях, о приказах, о новых законах и войнах. Увы, в этот раз получилось так, что известие о начале войны передвигалось даже медленнее вражеских войск. А когда оно добралось до Парижа – передать приказы о мобилизации, сборе войск, направлении движения полков и плане действий оказалось невозможно. Большинство южных городов узнали о напасти только по внезапно опустевшим рекам и дорогам, да еще от перепуганных сервов, сумевших сперва спрятаться от неведомых воинов, а потом убежать в ближайшую крепость. Крестьяне и рассказывали о стоящих на реках ушкуях с пушками, о сотнях сарацинов на дорогах, о грабежах и насилии.
Но кто, что, откуда, зачем? И что делать? Непонятно… День проходил за днем, неделя за неделей – но за запертыми воротами и поднятыми мостами царила звенящая неизвестностью пустота, и посланные на разведку дозоры исчезали в ней, словно в зачарованной трясине…
Между тем очень скоро французских сервов ждало неожиданное и радостное открытие: их не убивали и не разоряли!
Обычно, по законам европейской войны, пахарей, как самое ценное и доходное имущество врага, налетчики убивали, а их дома и дворы – жгли, разоряя противника, лишая его доходов. Но Вожников не искал разорения Франции. Он намеревался прибрать ее к рукам. И потому татары получили строгий приказ без крайней нужды никого не резать и ничего не жечь. Степняки даже полон не собирали. Вовсе не по причине внезапно возникшего гуманизма, разумеется, – а потому, что возвращаться домой они предполагали не скоро. Таскать с собой несколько месяцев полон, кормить его, поить и охранять – головная боль еще та. Проще на время плюнуть и не связываться.
Больше того, даже по меркам татар большинство здешних крестьян были нищетой беспросветной, с которой и взять-то нечего. И потому основной целью грабежей стали дворянские гнездышки. Для захвата замков сил у легкой конницы не имелось, первыми их жертвами стали богатые дома мелких помещиков, потом усадьбы со слабыми укреплениями, затем – городские слободы, стоящие за пределами крепостных стен.
Крестьяне дураками не были и очень быстро бояться татар перестали, при их появлении пряча разве что девок и скот. Охотно показывали пути к жилью бывших своих господ, чужими руками избавляясь от тальи и барщины, или к ремесленным поселениям, в которых и сами находили чем разжиться после ухода столь удобного врага.
Горожанам было намного хуже. Рынки практически опустели, хлеб, яйца, сыр, мясо больше никто не привозил, рыбаки моментально взвинтили цены на рыбу до небес, но и той было совсем немного – при городах остались только те речники, что ловили совсем рядом. Из-за ближних излучин лодки зачастую уже не возвращались.
Разумеется, некоторые запасы имелись в любой крепости. Но они делались на случай осады. Здесь же положение складывалось непонятное. Ни то, ни се.
Что будет происходить дальше, Егор Вожников мог предсказать чуть не по дням – недаром исходил здешние дороги своими собственными ножками, побеседовал со многими местными жителями, пронюхал о здешних интригах, обычаях и разногласиях.
Пройдет еще недели две-три, прежде чем сеньоры французских городов поймут, что для пересылки писем нужно отправлять с гонцом никак не меньше сотни воинов – целую армию. Такие большие отряды татары трогать не станут – они вообще не любят погибать в сечах. Города, купившие у короля право на самоуправление, вообще никого посылать не станут – будут беречь силы для самообороны.