Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж
Александр Прозоров, Андрей Посняков
Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж
© Александр Прозоров, 2023
© Андрей Посняков, 2023
©ООО «Издательство АСТ», 2023
Император
Глава 1
У каждого мгновенья свой резон…
Чу! Росшие у болотины заросли бредины шевельнулись, словно бы там крался кто-то… Человек или зверь?
Высокий, едущий впереди небольшого обоза мужчина, придержав коня, пристально всмотрелся в кусты, поправляя висевшую на боку саблю в потертых, видавших виды ножнах. Широкое, в общем-то, добродушное, лицо всадника, обрамленное густой черною бородой с серебрившейся сединою, ныне искажало предчувствие какой-то опасности, еще неведомой и, быть может, существовавшей пока лишь в мыслях.
– Соболь! – не выдержав, выкрикнул сидевший на первом возу парень в нахлобученной по самые брови шапки, отороченной беличьим мехом. – Семен Игнатьич! Глянь-ко! И впрямь – соболек! Может, стрелой его достанем?
Он выхватил уже лежавший рядом, на возу, лук, да чернобородый Семен Игнатьевич, поправив синий, доброго фряжского сукна кафтан, под которым угадывалась кольчуга, обернулся с усмешкою:
– Ну, чё выдумал, Афанасий! Откель здесь, под Юрьевом, соболь-то? Поди, чудь местная да орденские немцы давно всех соболей повыбили. Куница то, не соболь!
– Да как же куница, Семен Игнатьич! – упрямо набычился Афанасий. – Что я, соболя от куницы не отличу?
Сказав так, парень, пряча обиду, отвернулся, посмотрел на прочих обозников – все мужиков опытных, справных… впрочем, были и молодые ребята, человек пять.
– Эй, вы-то что скажете, отроцы? Соболь?
– Да и не приметили как-то, – подъехав, ухмыльнулся в седле юноша в коротком татарском язяме до колен. – Но соболь тут давненько не водится – Семен Игнатьевич прав. Иначе что бы мы немчуре продавали? Смекай, Афанасий!
Молодой человек постучал себя пальцем по виску и засмеялся. Смех его поддержали в обозе все, даже те, что у самых дальних телег ошивались – эти-то, спрашивается, что и видели?
– Вот ржут, лошади! – обиженно сплюнув, Афанасий нахохлился, словно воробей у весенней лужи.
И в самом деле, сей обидчивый молодой человек сильно походил на воробышка – худой, сутулый, с вечно растрепанной копною густо-соломенных волос и порывистыми движениями подростка, Афанасий был нынче в обозе самым юным – парню не исполнилось еще и семнадцати.
А уже не кто-нибудь – а молодший приказчик! Ну, то, конечно, дядюшки двоюродного заслуга – славного новгородского купца, «заморского гостя» Семена Игнатьевича Игнатова: пригрел сироту, не обидел – все же родная кровинушка.
– Ладно, ладно, – посмеялся в усы купец. – Едем. Инда некоторым тут все еще соболя чудятся. Эй, Кольша, – чего застыл?
Кольша – тот самый насмешливый парень в язяме – дернул поводья коня, догнал переднюю телегу:
– Ай, Афанасий, и где же тут твой соболь?
– Да там он, там – вона, в кусточках таится, ждет, когда проедем… видать, нора у него там где-то поблизости.
– Нора, – презрительно скривился Кольша. – Вечно тебе, паря, все чудится – то соболь, то людишки лихие.
– Да не чудится! – взорвавшись, Афанасий соскочил с телеги и, догнав купца, швырнул шапку оземь. – Семен Игнатьич! Дозволь быстренько глянуть! Ну, соболь то был… И вчера кто-то за нами шел, таился – я же чувствую, я же охотник. Да у нас, в Обонежье…
– У них в Обонежье и соболей-то никто не видал, охотнички те еще! И-и-и, Афоня!
Позади снова грянул хохот – понятно, поддерживали все насмешника Кольшу, а тот и рад – сам-то коренной, новгородский, семейка его всю жизнь на Плотницком конце проживала, и все остальные обозники: кто с Плотницкого, а кто со Славны – Торговая сторона, друга за дружку горой, вечно с софийскими робятами по праздникам на мостах дрались. А Афанасий им кто? Да никто. И что с того, что Семену Игнатьевичу двоюродный племяш? С Обонежья Нагорного до Новгорода-то – у-у-у… Неделю на лодке плыть, да на коне скакать… инда еще и не во всякую пору проедешь с погоста-то Пашозерского. Чужак, чужак Афанасий – деревенщина, что с таким и говорить-то? Одеться как следует и то не умеет, все в онучах ходил, в лапотках да в кожаных плетеных поршнях, это сейчас малость пообтесался, сапоги себе справил, да в Юрьеве-Дерпте сторговал за полста кельнских грошей кафтан. С чужого плеча – сразу видно, что и говорить – деревня! Привык там у себя, в Обонежье, с весянами якшаться, а весяне те, многие говорят – язычники!
– У них там, в лесищах, пнищам трухлявым молятся, да знать ничего не знают. Какой там соболь? Белка – и та за счастье! Ох-хотник, ха!
– Дядюшка, Семен Игнатьевич! – от обиды Афоня чуть на колени не пал – хотел ведь, да постеснялся: засмеют, скажут опять – деревенщина неотесанная!
А он, Афоня-то, между прочим, и немецкий уже почти выучил, и латынь немного, и даже свейский… так, чуть-чуть, так ведь тот же Кольша и немецкую-то речь – через пень-колоду, а уж о свейской – и знать не знал. А туда же – насмехается!
– Дозволь, дядюшка, соболя поискать, запромыслить, все равно же – сам сказал – сейчас на привал.
И столько мольбы было в светлых глазах нескладного и угловатого паренька, столько незаслуженной обиды, что…
А позади-то – снова хохот:
– Афонька-то там посейчас расплачется, ровно дите малое. А говорит – шестнадцать уже!
– Да врет он все! Кольша, слышь, у них, в Обонежье, и годов-то считать не умеют… а токмо соболей!
– В Обонежье-то – и крашеная собака – соболь!
– А рукавицы они, знаете как, называют? Дянки!
– А когда хорошо, говорят – дивья!
– От деревенщины лыковые!
Тут и гость торговый не выдержал, обернулся, брови сурово сдвинув, погрозил кулаком:
– А ну, цыть! Ишь, рассупонились. Место лучше для дневки приглядывайте.
Оно, конечно, неплохо, когда есть в обозе такой человек, как Афоня, парень незлобивый, скромный, над которым и посмеяться можно без всяких обид, пошутить шуточки… как вон вчера, привязали сонного за ногу к старому пню. Забавно вышло. Оно, когда с шуткой все – и славно. И путь быстрее проходит, и об опасностях народ меньше думает, и по дому меньше скучает. Главное только, следить, чтоб до слез не доводили парня.
– Ужо, сходи, Афанасий, сбегай – может, и впрямь соболь? А не соболь, так какую иную дичь добудь – как раз нам на обед.
– Ой, благодарствую, дядюшка! Век за тя буду…
– Да беги уже! А вы что выпялились? А ну-тко – живо у меня по дрова! Во-он на этой полянке и встанем.
Схватив саадак с луком и стрелами, Афанасий бросился с дороги в лес – в густые заросли орешника, рябины и липы. Уж если куда соболь и побежал – так только туда, уж не в болото же – а тут, почитай, по обеим сторонам дороги – трясины да топи. Самому бы не пропасть – да уж Афоня человек опытный. Охотник, зря те смеются… лошади. Бывало, с батюшкой-то покойным и на медведя хаживали – сам-два – и на волка, на рысь… Ну, рысь Афанасий и сам бить наловчился. Как белку – в глаз.
Быстро прошерстив весь орешник, юноша поглядел под липами и – обнаружив лишь отпечатки оленьих копыт – остановившись, перевел взгляд на темнеющий невдалеке ельник. А не туда ль соболек и подался? Конечно туда.
Обнаружив рядом с ельником ручеек, Афоня никуда дальше и не пошел, схоронился в кустах можжевельника, держа лук со стрелой под рукою. Солнышко-то нынче разжарило – хоть и начало мая, а здесь, в ливонских землях, тепло, жарковато даже. Вот и зверь – рано или поздно, а к водопою придет, терпение только нужно. И – не спугнуть бы, не спугнуть.
Отрок улыбнулся и чуть прищурил глаза от яркого солнца. Уж тут-то он не прогадает – умеет и ждать, и таиться – охотник, что бы там ни говорил этот краснощекий черт Кольша! Ишь, смеются… поглядим еще, поглядим!
Соболь это был, соболь – что ж, Афоня не отличил бы его от лисы иль куницы?