Интрижка (ЛП)

— М — м—м. — Я напрягла внутренние мышцы против его смягчающейся длины, наблюдая, как его рот открывается, а глаза слегка расфокусируются. — Как и это.
Когда он снова начал твердеть внутри меня, настала моя очередь ахнуть.
— Ты ненасытный!
Он торжественно кивнул.
— У меня осталось всего два дня, чтобы насладиться этим телом, и будь уверена, я воспользуюсь ими.
Я закрыла глаза, борясь с двойным чувством паники и желания, которое расцвело в моей груди, когда он наклонил голову, чтобы взять мой сосок своим горячим, сосущим ртом.
Два дня. Еще всего два дня с ним.
Глава двенадцатая.
Я сидела на веранде просторного номера Синклера, завернутая в огромный пушистый белый халат, подобрав под себя ноги, а мои свежевымытые волосы высыхали волнами на легком ветерке с океана, когда зазвонил телефон Синклера. Мы находились в естественной тишине, на формирование которой обычно уходят годы, лишь изредка отрываясь от его работы и моей картины, чтобы улыбаться друг другу, как дураки.
Весь день приобрел слегка туманный, почти сказочный характер. Выведя меня еще раз на берег, мы доплыли обратно до лодки и вернулись на курорт. Он разговаривал по телефону, пока мы шли к его комнате, но поймал мою руку в свою и вложил свои пальцы в мои, чтобы я не чувствовала себя проигнорированной. Я покраснела, когда головы повернулись, чтобы посмотреть на нас, их глаза задержались на Синклере с разной степенью похоти и зависти. Он сжал мою руку, когда поймал мой взгляд, блуждающий по коридору, и уголок его твердого рта дернулся в личной улыбке только для меня.
После быстрого душа, где мы, в основном, воздерживались от неуместных прикосновений, он без колебаний повел меня во внутренний дворик, распахнул французские двери, и я увидела большой деревянный мольберт, нагруженный свежим холстом и основными инструментами моего ремесла. Когда я повернулась к нему с отвисшим от удивления ртом, он пожал плечами и предположил, что, поскольку ему нужно работать, было бы разумно, чтобы и мне было чем себя занять.
Теперь я сидела перед холстом с мягким графитовым карандашом и почти законченным контуром сидящего напротив меня француза. Это был профиль в три четверти, чтобы продемонстрировать сильный разрез его челюсти и резкие линии высоких скул. Я даже не оживила его лицо цветом или глубиной, но я могла чувствовать интенсивность его глаз, текстуру его подергивающихся губ, когда они изо всех сил пытались сдержать улыбку под моими пальцами, когда я растушевывала их по холсту. Сбоку от его слегка приоткрытых губ было зияющее пространство, где, как я знала, появится женское лицо, голова наклонена под отчаянным углом, рот открыт красиво, но устало, как увядающий цветок розы, развернутый и красный. Я закрыла глаза, чтобы представить жар ее взгляда, ее пылающее сексуальное намерение. Хотя он казался агрессором, темным и подавляющим в черноте и тенях, именно она, эта женщина на самой пропасти желания, сосредоточила страсть.
Резкая трель телефона пронзила мое воображение, и на мгновение я не поняла, откуда доносится шум. Синклер нахмурился, глядя на вибрирующий сотовый телефон на столе рядом с ним, белый свет экрана компьютера резко рельефно подчеркивал его черты.
Я сразу поняла, кто это, когда он посмотрел на меня, поджав губы.
Я попыталась небрежно пожать плечами, возвращаясь к работе.
— Ты должна это понять. — Его глаза горели сбоку от моего лица. — Я выйду.
— Нет. Я не против, если ты останешься. — Я повернулась и посмотрела на него, хотя боялась, что он увидит печаль в моих глазах.
Он пристально посмотрел на меня, прежде чем коротко кивнуть и провести по сенсорному экрану, чтобы ответить на звонок.
— Дорогая, — ответил он.
Мои губы непроизвольно скривились. Дорогая? Не похоже, чтобы Синклер использовал такое прозвище. Но я думаю, это подходило его замкнутому характеру.
— В четыре тридцать, — подтвердил он. — Я понимаю, я поймаю такси… Нет, важно, чтобы ты была на вечеринке, когда она приедет, и мне действительно все равно. — Он остановился, и я украдкой взглянула на него. Он потянул за длинную прядь волос — нервный жест, из-за которого он казался уязвимым, и когда его глаза встретились с моими, они были затуманены от замешательства и напряжения.
 
Я встала, понимая, что мое движение к двери заставило Синклера напрячься.
Когда через несколько минут я вернулась на веранду, он все еще разговаривал с ней. Его голова резко вскинулась, и я поняла, что он хочет, чтобы я посмотрела на него, но я вернулась на свое место со спокойным выражением лица и взялась за небо, смешивая лазурно-голубой цвет с капелькой яркого зеленовато-желтого цвета, пытаясь воспроизвести электрическую синеву глаз Синклера.
— Я с нетерпением жду встречи с ней, — говорил Синклер холодным и модулированным голосом. — Я знаю, что тебе будет тяжело, но видя, что твоя семья счастлива, это более чем компенсирует это… Да, я знаю. Ты будешь удивлена, насколько устойчивы семейные узы к течению времени.
Была ли это только я, или девушка могла почувствовать печаль в его тоне? Мне было интересно, много ли она знает об особом виде печали Синклера; заботилась ли она о том, чтобы отвлечь его в День отца, чем они вместе занимались на Рождество и был ли он близок с ее семьей. Эти вопросы выплеснулись между моих ушей, как остатки морской воды, от чего меня затошнило и я начала терять равновесие.
— Я не знаю, дорогая.
Вот оно снова. Дорогая. Я попыталась представить ее, воображая кого-то с золотыми волосами и ослепительной улыбкой, конечно же, высокого роста, с ногами на несколько дней и идеальной грудью. Если бы мы встретились или если бы, не дай Бог, она обо мне узнала, она бы посмеялась при виде меня. Эта, она бы сказала, эта та, кого ты выбрал?
— Мне пора идти, но, пожалуйста, постарайся получить удовольствие от встречи, нечасто удается встретиться с Клинтоном.
Клинтон? О, здорово, значит, Дорогая была не только красива, у нее была гламурная работа, еще и интеллектуальная. Я тяжело вздохнула, предаваясь жалости к себе еще на одну минуту, прежде чем решила полностью уничтожить ее. Синклер не был моим, и с моей стороны было несправедливо вымещать на нем свое разочарование по этому поводу.
Поэтому, когда он подошел и встал позади меня, близко, но осторожно, не касаясь, я прислонилась к нему спиной и запрокинула голову, чтобы улыбнуться.
— Привет.
Его глаза были настороженными.
— Привет.
— Садись, — позвала я, глядя на него, когда он колебался сделать это. Только когда он сел, я последовала за ним через веранду и упала ему на колени.
Он посмотрел на меня с удивлением, но его руки инстинктивно обняли меня, и через мгновение он расслабился, вздохнув мне в волосы.
— Мне бы хотелось, чтобы ты этого не слышала. Мне бы хотелось, чтобы тебе не приходилось это принимать.
— Все было хорошо, Синклер, я знаю, как это… Чем это заканчивается.
Его руки сжались вокруг меня почти до боли, и он отпустил их только тогда, когда я начала неловко извиваться. Я хотела двигаться дальше, сдержать данное себе обещание и насладиться моментом с ним, пока он у меня есть, но меня продолжали мучить назойливые вопросы о его девушке.
— Клинтон?
Он сел поудобнее в кресле, притянул меня ближе и наклонил так, чтобы мне было удобнее. Одна рука провела по моим волосам, и он увидел, как солнечный свет поймал пряди и превратил их в огонь.
— Она только что закончила юридический факультет и довольно политична. — Он подождал, чтобы узнать, хочу ли я услышать больше, и продолжил, когда я кивнула. Она работает большую часть времени.
— Какая она? — тихо спросила я, парализованная страхом.
Он поцеловал мою макушку.
— Элегантная, сдержанная, чрезвычайно умная. Когда мы впервые встретились через ее очаровательную сестру, я не мог поверить, что они родственники.
— Я знаю, что это такое, мы с сестрами очень разные. — Я подумала о непостижимой Елене, сдержанной и трагической, как королева, вынужденная отречься от престола, и Козиме, воплощении солнечного света. Я завидовала им на протяжении многих лет, стремясь подражать каждому из их грозных качеств.