Лев Толстой

За год до этого, в 1886-м, в Россию приезжал Поль Дерулед, который должен был подготовить общественное мнение к необходимости франко-русского альянса. Он отправился в Ясную Поляну просто из любопытства. Встреча с Толстым, проповедовавшим ненасилие, оказалась как нельзя более сердечной, хозяин нашел, что у этого «реваншиста» есть и хорошие стороны. Но за столом, когда гость выразил надежду, что будущая война вернет Франции Эльзас и Лотарингию, никто его не поддержал. Тогда он попросил Льва Николаевича дать ему побеседовать с мужиками, чтобы выяснить, станут ли те драться на стороне французов против немцев. Один из крестьян сказал, что воевать вообще ни к чему, пусть лучше французы вместе с немцами приедут сюда и помогут работать, а потом вместе будут гулять, ведь немцы такие же люди, как и все остальные. Толстой торжествовал. Дерулед уехал недовольный.
За ним последовали другие иностранцы: ученые, писатели, мыслители, путешественники – преподаватель философии Масарик, будущий президент Чехословакии, немецкий писатель и литературный критик Лёвенфельд, физиолог и психолог Шарль Рише… Толстой разговаривал с каждым. «Повинность ради Левочкиной известности и новых его идей», – заносит в дневник Софья Андреевна девятнадцатого августа 1887 года.
Но многочисленные льстецы и любопытствующие, которые вились вокруг Толстого, не могли заменить ему сурового Черткова. Даже не будучи рядом, человек этот занимал мысли Льва Николаевича. Чертков только что женился на Анне Константиновне Дитерихс, худенькой студентке с бледным лицом и болезненно большими глазами, которая увлекалась философией, придавала слишком большое значение идеям своего мужа и желала только одного – быть его соратницей. Она помогла Черткову превратить их имение Лизиновку в центр пропаганды неохристианства. Отсюда ученик отправлял учителю послания, в которых похвала мешалась с почтительными нотациями. Они были настолько душевно близки, что Толстой поверял ему не только свои метафизические размышления, но и семейные драмы. Чертков написал однажды, что счастлив, обретя в своей жене прежде всего духовного спутника, и сожалеет, что Льву Николаевичу с этим не повезло. Письмо это попалось на глаза Софье Андреевне, которая была возмущена: «Это тупой, хитрый и неправдивый человек, лестью опутавший Л.Н., хочет (вероятно, это по-христиански) разрушить ту связь, которая скоро 25 лет нас так тесно связывала всячески… Отношения с Чертковым надо прекратить. Там все ложь и зло, а от этого подальше». [534] К счастью, визиты Черткова были редки: он действовал издалека, посылая яд по почте.
Третьего июля 1887 года дети организовали маленький концерт, в котором принял участие и студент Московской консерватории Ляссота, дававший в то время уроки сыну Толстого – Льву. Вдвоем с Сергеем они исполнили «Крейцерову сонату» Бетховена. Толстой слушал со слезами на глазах, в какой-то момент не в силах был справиться с волнением, встал, подошел к окну и с трудом подавил рыдание. Этим его состоянием в тот же вечер воспользовалась жена – записала позже в дневнике, что под воздействием музыки он вновь стал прежним любящим и нежным Левочкой. Через несколько недель Софья Андреевна обнаружила, что вновь беременна. Двадцать третьего сентября был день их серебряной свадьбы: Софья Андреевна краснела, когда муж целовал ее в щеку, и не знала, как сказать ему о беременности. Лев Николаевич, думая об их долгой совместной жизни, отметил лаконично в записной книжке, что могло бы быть лучше.
Этим летом в Ясную был приглашен Репин, он выполнил два портрета хозяина и сделал множество набросков. Приехала и Александрин Толстая, которая изо всех сил старалась не противоречить Левочке в его убеждениях. Но, несмотря на густо населенный дом, заботу о крестьянах-погорельцах, Толстой работал одновременно над несколькими важными произведениями. Работа не прекратилась и когда он вернулся вместе со всей семьей в Москву двадцать шестого октября. Продолжал «О жизни и смерти» и раздумывал над романом, в котором основательно и окончательно высказался бы по поводу сладострастия. Но не станут ли ученики упрекать его в том, что он проклинает плоть, когда у него самого жена беременна? Чтобы предупредить возможные нападки, решает напомнить им, что для брака дозволено и даже желательно продолжение рода.
 
«Недаром Христос хвалил детей, говорил, что их царство Небесное, что то, что скрыто от мудрых, открыто им, – пишет он Черткову двадцатого марта 1888 года. – Мы и сами это знаем: не было бы детей – не рождались бы вновь дети, не было бы и надежды на царствие Божие на земле. Только на них вся надежда. Мы уже изгажены, и трудно нам очиститься, а вот с каждым новым поколением в каждой семье новые, невинные, чистые души, которые могут остаться такими. Мутна и грязна река, да ключей много чистых вливаются в нее, и есть надежда, что вода очистится».
Через одиннадцать дней, тридцать первого марта, после двух часов страшных мучений Соня произвела на свет их тринадцатого ребенка, которого назвали Ваней. Когда шестидесятилетний отец взял его на руки и прижал к своей седой бороде, Соня не могла сдержать слез, писала сестре, что с Левочкой произошло чудо – он очень рад, что появился мальчик, и заботится о нем.
Тем не менее через две недели после рождения сына счастливый отец решает, что ему пора размять ноги, и уходит с котомкой за спиной в Ясную с сыном художника Ге. Расстояние в сто девяносто шесть верст путники прошли за пять дней. Когда наконец добрались, Толстой чувствовал себя в душе двадцатилетним. Жена писала ему, что Ванечка очень худенький, плохо растет и что это мучает ее. Лев Николаевич отвечал ей с потрясающей уверенностью:
«Не скучай ты, голубушка, об Иване и не тревожь себя мыслями. Дал Бог ребеночка, даст ему и пищу… Мне так хорошо, легко и просто и любовно с тобой, так и тебе, надеюсь…» [535]
Приехав в Москву, Толстой снова услышал «Крейцерову сонату» – Ляссота и Сергей играли ее для пришедших в гости друзей семьи. Среди приглашенных были Репин и актер Андреев-Бурлак. Вновь взволнованный услышанным, Лев Николаевич предлагает им выразить то, что они чувствуют, слушая эту музыку, сам он напишет рассказ. Художник рассказал ему прошлым летом в Ясной, что как-то раз в поезде незнакомец со слезами на глазах делился своими семейными несчастьями. Толстой взял эту историю в качестве основы для так и не законченного произведения, но чувствовал, что сюжет этот как раз для него – страшный, глубокий, тяжелый. И он решает написать новую вещь в форме монолога.
В марте – мае 1888 года набрасывает план романа, где впервые возникает фигура музыканта. Потом оставляет рукопись, но размышлять об этой истории, осуждающей семейную жизнь и ее чувственную сторону, не перестает. Как всегда, когда казалось, что найдена верная мысль, ему хотелось додумать ее до конца. Чем дальше в сторону от здравого смысла заводили такие размышления, тем больше представлялось, что сам Бог вдохновляет его. И вот тот, кто недавно писал Черткову о необходимости потомства для семейной жизни, говорит ему же о необходимости воздержания, цитируя Евангелие от Матфея: «Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит». Это означает одно, утверждает Толстой: чтобы жить в согласии с Богом, надо если не калечить себя, то по меньшей мере забыть про свой пол. Поэтому, например, разумно мужу и жене спать в разных комнатах. Если же они не сумеют справиться с искушением и по неосторожности у них появится ребенок, надо запретить себе новую близость, пока мать не выкормит этого ребенка. «Иначе жена станет, быть может, хорошей любовницей, но измученной матерью, созданием больным, раздражительным, истеричным. Каждому надо попробовать не жениться, а уж если женился, жить с супругой как брат с сестрой… Вы возразите, что тогда придет конец роду человеческому? Велика беда! Допотопные животные исчезли с лица земли, человеческие животные исчезнут тоже…