Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями

Какие же это «добавления» и «варианты»? Перед нами — без пробелов в нумерации — одна за другой идут главы первой части романа. Их восемнадцать. Столько же, сколько будет в первой части законченного романа. Правда, порядок некоторых из них будет изменен. Будут изменены названия. Кроме того, глава «Что снилось Босому» не закончена, а глава 18-я представлена отрывком. Но обе «древние» главы налицо.
Тетради выстраиваются в своем естественном, первоначальном порядке: 7.4, 7.2 и 7.3.
…Мой любезный читатель, конечно, полагает, что открытие архивиста — это результат тихой и кропотливой работы. Кабинетная тишь… отрешенность… настольная лампа… лупа в руках… Как бы не так! В советской России открытия архивиста — приключенческий роман. Даже не Шерлок Холмс — Дюма! Граф Монтекристо!.. (С изменами и предательствами, отчаянием и надеждой, пробиванием стены, за которой безвыходность соседней камеры, и полетом на свободу вниз головой, в мешке, брошенном с башни в морские воды.)
Чтобы окончательно решить, что тетради следовали именно в таком порядке: 7.4–7.2–7.3, необходимо было положить рядом первые две, посмотреть их вместе, сравнить. А выдавали тетради упорно по одной: первую нужно было сдать, потом заказать вторую; через неделю, может быть, выдадут; при этом ни в коем случае нельзя было показывать, что тебе позарез нужна именно эта тетрадь — тут уж точно не дадут.
В тот год мы с мужем старались ездить в Москву вдвоем. Это не всегда удавалось, но уж если удавалось, то и в «Ленинку», и даже по начальству ходили вместе. К этому все как-то привыкли, не удивлялись. И когда мне сказали, что заведующий отделом рукописей В. Я. Дерягин, изящный джентльмен с мушкетерской бородкой, хочет меня видеть, я тут же разыскала где-то в зале периодики мужа и мы пошли вдвоем.
В комнате сидело несколько человек, меня ждали. Оказалось, у Дерягина появилась идея — устроить передачу на телевидении, что-то такое в пользу отдела рукописей, и по его планам выходило, что выступить — в какой-то там дискуссии по архивам — нужно было бы мне. Вот он и просит меня — во исполнение этой идеи и непременно в течение двух ближайших часов — набросать план. Я успела пискнуть: «Какая дискуссия! И кто меня выпустит на телевидение?!» — как почувствовала руку мужа на своем колене и немедленно исправилась: «Что за вопрос! Конечно, я согласна. Сейчас же и напишу этот план».
Когда мы вышли, я спросила: «Что за черт? Зачем мне это телевидение?» — «А не будет никакого телевидения, — сказал мой муж. — Только не отказывайся. Требуй „под телевидение“ тетради — сегодня тебе не посмеют отказать, часа два успеешь поработать». — «Да когда же работать, если я должна составлять этот дурацкий план?» — «И план составлять не надо, я сам его сейчас напишу, давай бумагу».
И передо мной на два часа легли эти тетради. 7.4 и 7.2. Рядом. И я увидела — уже не вычислила, а просто увидела — что они написаны подряд, одна за другой. Семь глав — с пропусками, но все-таки семь глав — одна тетрадь. И вторая, начинающаяся с главы восьмой, с пометы: «Дописать раньше чем умереть!»
Итак, первые две тетради легли подряд. И тем определеннее между 7.2 и 7.3 обозначился зияющий провал. Не просто временной промежуток в год — явное отсутствие тетради. (Или двух?) Можно даже установить, что утраченная тетрадь начиналась с главы 19-й — «Маргарита» и была датирована так: 1. VII.1935 г.
След этой исчезнувшей тетради чудом сохранился на страницах уже рассмотренной нами редакции второй. Здесь, в тетради, получившей в отделе рукописей номер 6.7, под собственноручной датой 29 октября 1933 года, перечеркнув номер главы «Маргарита» (он был 14-м) и надписав: «19», Булгаков сделал такую запись: «1. VII.1935 г. См. тетрадь» — и дважды подчеркнул своим красно-синим карандашом.
Это была отсылка к заново написанной главе в тетради, датированной 1. VII.1935 г. В архиве такой тетради нет. Не буду донимать читателя всей аргументацией, скажу только, что, по моему мнению, она была уничтожена до поступления в отдел рукописей, уничтожена давно и, следовательно, автором.
 
Что еще было в этой исчезнувшей тетради (тетрадях)? Насколько полно была написана в третьей редакции романа его вторая, фантастическая часть, от которой уцелела только концовка 7.3? Был ли здесь поэтический полет Маргариты над ночною землей?.. Великий бал у сатаны?.. Третья евангельская глава, принадлежащая мастеру?..
Мне кажется, какой-то отсвет на эту исчезнувшую тетрадь (тетради) бросает последующая, четвертая редакция романа, в которой с блистательной щедростью и вместе с тем почти без помарок написана эта самая фантастическая вторая часть.
Послушайте, как свободно, как полно звучит здесь голос автора хотя бы в главе о великом бале у сатаны:
«Пришлось торопиться. В одевании Маргариты принимали участие Гелла, Наташа, Коровьев и Бегемот. Маргарита волновалась, голова у нее кружилась, и она неясно видела окружающее. Понимала она только, что в ванной освещенной свечами комнате, где ее готовили к балу, не то черного стекла, не то какого-то дымчатого камня ванна, вделанная в пол, выложенный самоцветами, и что в ванной стоит одуряющий запах цветов.
Гелла командовала, исполняла ее команды Наташа.
Начали с того, что Наташа, не спускающая с Маргариты влюбленных, горящих глаз, пустила из душа горячую густую красную струю. Когда эта струя ударила и окутала Маргариту как мантией, королева ощутила соленый вкус на губах и поняла, что ее моют кровью. Кровавая струя сменилась густой, прозрачной, розоватой, и голова пошла кругом у королевы от одуряющего запаха розового масла. После крови и масла тело Маргариты стало розоватым, блестящим, и еще до большего блеска ее натирали раскрасневшиеся (пропущено слово. — Л. Я.) мохнатыми полотенцами. Особенно усердствовал кот с мохнатым полотенцем в руке. Он уселся на корточки и натирал ступни Маргариты с таким видом, как будто чистил сапоги на улице.
Пугая Маргариту, над нею вспыхнули щипцы, и в несколько секунд ее волосы легли покорно.
Наташа припала к ногам и, пока Маргарита тянула из чашечки густой как сироп кофе, надела ей на обе ноги туфли, сшитые тут же кем-то из лепестков бледной розы. Туфли эти как-то сами собою застегнулись золотыми пряжками.
Коровьев нервничал, сквозь зубы подгонял Геллу и Наташу: „Пора… Дальше, дальше“. Подали черные по локоть перчатки, поспорили… (Кот орал: „Розовые! Или я не отвечаю ни за что!“) Черные отбросили и надели темно-фиолетовые. Еще мгновение, и на лбу у Маргариты на тонкой нити засверкали бриллиантовые капли.
Тогда Коровьев вынул из кармана фрака тяжелое, в овальной раме в алмазах (зачеркнуто: „тяжелый овальный в алмазах портрет человека в фигурном воротнике, с цепью на груди, с хитро разделанной бородой“. — Л. Я.) изображение черного пуделя и собственноручно повесил его на шею Маргарите. Украшение чрезвычайно обременило Маргариту. Цепь натирала шею, пудель тянул согнуться.
— Ничего, ничего не поделаешь… надо, надо, надо… — бормотал Коровьев и во мгновенье ока и сам оказался в такой же цепи.
Задержка вышла на минутку примерно, и все из-за того же борова Николая Ивановича. Ворвался в ванную какой-то поваренок-мулат, а за ним сделал попытку прорваться и Николай Иванович. При этом прорезала цветочный запах весьма ощутимая струя спирта и луку. Николай Иванович почему-то оказался в одном белье. Но его ликвидировали быстро, разъяснив дело. Он требовал пропуска на бал (отчего и совлек с себя одежду в намерении получить фрак). Коровьев мигнул кому-то, мелькнули какие-то чернокожие лица, что-то возмущенно кричала Наташа, словом, борова убрали.
В последний раз глянула на себя в зеркало нагая Маргарита, в то время как Гелла и Наташа, высоко подняв канделябры, освещали ее.
— Готово! — воскликнул Коровьев удовлетворенно, но кот все же потребовал еще одного последнего осмотра и обежал вокруг Маргариты, глядя на нее в бинокль.
В это время Коровьев, склонившись к уху, шептал последние наставления:
— Трудно, будет трудно… Но не унывать! И главное, полюбить… Среди гостей будут различные, но никакого никому преимущества… Ни, ни, ни! Если кто-нибудь не понравится, не только, конечно, нельзя подумать об этом… Заметит, заметит в то же мгновение! Но необходимо изгнать эту мысль и заменить ее другою — что вот этот-то и нравится больше всех… Сторицей будет вознаграждена хозяйка бала! Никого не пропустить… Никого! Хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть поворот головы! Невнимание не прощает никто! Это главное… Да еще… — Коровьев шепнул: — Языки. — Дунул Маргарите в лоб. — Ну, пора!»