Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями
«Но тоска вдруг сжала сердце поэта, и он беспокойно оглянулся вокруг. Ужасная мысль, что он виден, потрясла его. Но, очевидно, не были замечены ни черные грозные кони, висящие над блистающей площадью, ни нагая Маргарита.
Никто не поднял головы, и какие-то люди в черных накидках сыпались из подъездов здания…
— Да вы, мастер, спуститесь поближе, слезьте, — зашептал Коровьев, и тотчас конь поэта снизился, он спрыгнул и под носом тронувшейся машины пробежал к подъезду.
И тогда было видно, как текли, поддерживая разряженных женщин под руки, к машинам горделивые мужчины в черном, а у среднего выхода стоял, прислонившись к углу, человек в разодранной, замасленной, в саже рубашке, в разорванных брюках, в рваных тапочках на босу ногу, непричесанный. Его лицо дергалось судорогами, а глаза сверкали. Надо полагать, что шарахнулись бы от него сытые и счастливые люди, если бы увидели его. Но он не был видим. Он бормотал что-то про себя, дергался, но глаз не спускал с проходивших, ловил их лица и что-то читал в них, заглядывая в глаза. И некоторые из [них] почуяли присутствие странного, потому что беспокойно вздрагивали и оглядывались, минуя угол. Но в общем все было благополучно, и разноязычная речь трещала вокруг, и тихо гудели машины, становясь впереди, и отъезжали, и камни сверкали на женщинах.
Тут с холодной тоской представил вдруг поэт почему-то сумерки и озеро, и кто-то и почему-то заиграл в голове на гармонии страдания, и пролился свет луны на холодные воды, и запахла земля…»
В главе «Ночь» уже есть «преображение» Воланда и его спутников — правда, оно происходит в другой момент и иначе, чем позже в законченном романе; и встреча с Понтием Пилатом, сидящим в своем вечном кресле, в гористой местности, среди камней; и прощение Пилата. «Сейчас он будет там, где хочет быть, на балконе, и к нему приведут Ешуа Ганоцри. Он исправит свою ошибку», — говорит Воланд.
Роман почти окончен. В обширной литературе о Булгакове эту редакцию — редакцию 1932–1934 годов, в моей нумерации вторую — иногда называют «полной» или даже «первой полной». Но, думается, полной ее считать нельзя. И не только потому, что роман все-таки не закончен. И не потому даже, что автором в этой редакции уничтожены многие ключевые страницы (в главе «Маргарита», в главе «Полет») и даже целые главы (19-я, 21-я, 22-я). Полной эту редакцию нельзя считать потому, что в ней нет «древних» глав.
Вторая редакция — единственная, в которой нет «древних» глав.
Они не уничтожены. Они не отменены. Они присутствуют в плане романа, и автор все время помнит о них. Они не написаны.
Рассказ Воланда о Иешуа и Пилате имеет заголовок («Евангелие от Воланда»), пустую страницу и концовку:
«И Равван, свободный как ветер, с лифостротона бросился в гущу людей, лезущих друг на друга, и в ней пропал…
Иванушка открыл глаза и увидел, что за шторой рассвет. Кресло возле постели было пусто». (Здесь Воланд ведет свой рассказ у постели Ивана, в клинике, ночью.)
И так же только помечено — первой строкой — сочинение героя: «Когда туча накрыла…» А далее ряд пустых страниц.
Но важно отметить, что и здесь начало повествования о Иешуа и Пилате принадлежит Воланду, а продолжение и концовка — герою.
…Редакции второй не повезло так же, как и первой: ее «реставрировал» по своему вкусу и своим представлениям о «предсказуемости» Булгакова В. И. Лосев, сменивший М. О. Чудакову на посту «хранителя» булгаковского архива в отделе рукописей «Ленинки» (РГБ тож).
Задачей Лосева было показать, что это не черновики (много ли славы заработаешь на публикации черновиков?), а цельное, практически законченное произведение.
Но в этой редакции романа нет «евангельских» глав? В. И. Лосев извлекает такую главу («Золотое копье») из следующей, третьей редакции и вставляет в подходящее место, попутно производя в ней косметическую приборку, по его мнению, значительно улучшающую текст. Скажем, начальные строки («Шаркающей кавалерийской походкой в десять часов утра на балкон вышел шестой прокуратор Иудеи Понтий Пилат») заменяет другими, из другого наброска: «В девять часов утра шаркающей кавалерийской походкой в перистиль под разноцветную колоннаду вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат». (Зато какая возможность для комментатора дать пояснения к слову «перистиль»!)
Или следующие строки Булгакова: «Из зала выкатили кресло, и прокуратор сел в него. Он протянул руку, ни на кого не глядя, и секретарь тотчас же вложил в нее (кусок пергамента?)»
Слова в скобках подчеркнуты Булгаковым. И подчеркивание, и скобки, и вопросительный знак говорят о том, что писатель намерен к этому позже, когда попытается выяснить точнее, на чем тогда писали. Но В. И. Лосев освобождает текст от вопросительного знака, скобок и подчеркивания. В романе, который он публикует, сомнения невозможны.
Так же легко преодолевает Лосев и другое затруднение — отсутствие заглавия в этой редакции.
Видите ли, у романа «Мастер и Маргарита» в течение многих лет подлинного заглавия не было. Оно явилось как озарение, как откровение, важнейшей частью самого романа — только в 1937 году (об этом ниже). А до того были описательные формулы: «роман о дьяволе» (так назвал сам автор первую редакцию романа в процитированном выше письме к Сталину), «роман», «фантастический роман» (так условно озаглавлена автором рукопись второй редакции). Иногда под пером автора возникали — целыми цепочками — пробы предполагаемых, возможных и невозможных названий. Он вслушивался в их звучание. Некоторые подчеркивал… Рассматривать эти черновики очень интересно. Но решать за автора, чем ему следовало воспользоваться?!
Из цепочки опробованных и отвергнутых Булгаковым названий В. И. Лосев извлек слова «Великий канцлер» и так озаглавил «реконструированный» им роман. Хотя то, что слова эти не подчеркнуты, и даже то, что в цепочке названий они стоят самыми первыми, что их немедленно потеснил новый ряд названий, говорит отнюдь не о приоритетности их, а как раз о том, что они — явный след первой редакции — сразу же были отброшены автором.
Еще?
Во второй редакции романа не все главы озаглавлены, особенно к концу рукописи. Не пришли еще, даже приблизительно, булгаковские названия последних глав, те, которые сейчас нам кажутся существующими изначально и вечно: «Последние похождения Коровьева и Бегемота»; «Судьба мастера и Маргариты определена»; «Пора! Пора!»; «На Воробьевых горах»; «Прощение и вечный приют»… Здесь, в конце редакции, текст вообще конспективен: автор, предчувствуя новый, на новом уровне, виток работы, спешит закруглиться и, отделяя одну от другой торопливые, дробные главы (скорее наброски, чем главы), помечает их начала так: «Глава…»
В. И. Лосева это, конечно, не устраивает. Он смотрит на писателя, как строгий, хотя и терпеливый учитель на нерадивого ученика. Что за небрежность — не озаглавить все главы до конца? Это же так просто!
Писателю может многое казаться просто. Помните, Е. Петров рассказывает об Ильфе во время работы? «„Женя, не цепляйтесь так за эту строчку. Вычеркните ее“. Я медлил. „Гос-споди, — говорил он с раздражением, — ведь это же так просто“. Он брал из моих рук перо и решительно зачеркивал строку. „Вот видите! А вы мучились“».
И Е. С. писала о Булгакове: «…Он всегда говорил: вычеркнуть я согласен, но вписывать! — ни за что!» [17].
Классик самоотверженно вычеркивает, как это делает Илья Ильф. Классик стоически соглашается на вычерки, как Михаил Булгаков. Но в том и другом случае — из своих рукописей. Чиновник Государственной библиотеки с такою же простотой уверенно вписывает — в чужую.
Глава 30-я в последней редакции романа «Мастер и Маргарита» называется: «Пора! Пора!» Слово эхом повторяется в этой главе. «…Нам пора», — говорит Азазелло. «…Мне пора», — прощается мастер с Иваном. «Нам пора», — звучит в устах Воланда в следующей главе.
И хотя это слово в главе 31-й дважды произнесет Воланд, «Пора! Пора!» в заголовке 30-й главы относится не к Воланду, покидающему Москву, а — печальное и решительное, перекличкой с пушкинским «Пора, мой друг, пора!» — к мастеру и Маргарите, навсегда оставляющим наш суетный и все-таки дорогой нам всем мир…