Лунный камень Сатапура

— Спасибо. — Она уже засомневалась, стоит ли ей вылезать, но после часа тряски и клаустрофобии нужно было размять тело. Она приняла предложенную Лакшманом руку и встала на ноги.
— Вон там… видите? Алтарь в честь богини Араньяни. Оставите ей подношение? — Голос Лакшмана звучал напористо.
Первин вспомнила рекомендации Ванданы касательно подношения. В голову закрались подозрения, что Лакшман специально принес ее сюда, чтобы она оставила что-то ценное, — а носильщики потом заберут ее дар себе. Первин эта мысль не нравилась, шла вразрез с ее желанием оставить им щедрые чаевые в конце пути.
Поколебавшись, она придумала отговорку:
— Наверное, не стоит. Я же не индуистка.
— Это ради безопасности. Религия значения не имеет! — В голосе слышалась непримиримость.
— Для моих жрецов имеет. — Она стояла перед ним на незнакомой земле, чувствуя внутреннее напряжение. Понял ли он, что это лишь отговорка?
Лакшман кивнул и вернулся к носильщикам. Они о чем-то переговорили, бросая на нее недружелюбные взгляды, потом Лакшман подошел к статуе. Положил что-то в чашку, стоявшую у ног Араньяни. Первин догадалась: это деньги, которые она заплатила ему накануне за помощь в прогулке в деревню. Он отдал их, потому что считал: без защиты богини им не обойтись. Ее захлестнуло чувство вины, и, когда Лакшман вернулся, она сказала:
— В конце пути будет бакшиш и вам, и остальным.
Он покачал головой, будто досадуя на ее слова.
— Мемсагиб, здесь мы будем есть. Пожалуйста, отнесите свою коробку с едой к дереву-комбаднахи.
Из гостевого дома они вышли всего час назад, но она подумала, что мужчины обозлятся, если она велит им продолжать путь. Паланкин они поставили — и явно голодны.
Первин взяла жестяную коробку с едой, которую ей собрал Рама, и посмотрела на невысокое деревце с торчащими над землей корнями — ей они напоминали когти.
— Какое занятное дерево.
— «Комбаднахи» означает «куриное дерево». — Лакшман расстелил на земле тонкую бамбуковую циновку. — Сюда садитесь. Тут много всякой живности.
— А в этих лесах есть дикие курицы? — спросила Первин, открывая верхний отсек коробки — там лежали два пури и два яйца вкрутую.
— Нет, мемсагиб. Дерево так называется потому, что корни его похожи на куриные лапы. — Лакшман слегка улыбнулся и скрючил пальцы, изображая лапу. — Если корни отрубить, ими можно лечить раны. И от укусов скорпиона они тоже помогают.
Он пытается ее успокоить или, наоборот, нервирует? Возможно, и то и другое. Первин прикончила два яйца и взялась за китчури — ела правой рукой, потому что вилки ей не положили. Она вслушивалась в птичьи голоса, пытаясь выделить те, которые ей были в новинку, и те, которые казались знакомыми. Вокруг летали попугаи и трещали так же, как ее Лилиан. Ей послышалось, что она слышит зов кукушки и стук дятла вдали. Потом к ней подбежало семейство макак — они разглядывали еду жадными глазами-бусинками.
— Я вам что-нибудь оставлю, — пообещала она, пытаясь с ними договориться прежде, чем они прыгнут на циновку.
— Они языка не понимают, — заметил один из носильщиков, проходя мимо, и ухмыльнулся.
Кто б сомневался — она рассчитывала лишь на то, что отгонит их звуком своего голоса. Неприятно было, что обезьяны кружат поблизости, будто она их добыча. В конце концов Лакшман прикрикнул на них и замахнулся палкой — обезьяны бросились наутек.
Первин было неловко, что ее пришлось спасать.
— Далеко еще до дворца?
— Два часа с небольшим. — Лакшман повел рукой. — Я в кустах посмотрел. Змей там нет.
Первин не сразу поняла, что он имеет в виду. Справлять нужду в кустах ей не приходилось со времен школьной экскурсии в горы. Негигиенично, да и неловко — мужчины же будут знать, что она делает. Тем не менее она неуверенно двинулась туда, куда ей сказали, зная заранее, что Лакшман наверняка отправлял туда же сотни других путников.
Когда она вернулась, носильщики стояли вокруг паланкина: те, что раньше выступали охранниками, теперь держали шесты. Первин втянула живот, чтобы заползти через узкую щель в короб. Лакшман отдал приказ, паланкин рывком вскинули на плечи.
 
Зарокотал гром, небо потемнело. Ну, повезло — попасть под последний муссон. По крыше паланкина застучали капли дождя, Первин задернула занавески. Носильщики двигались медленнее, внимательно глядя под ноги. При этом они непрерывно пели. На их странном диалекте маратхи она понимала лишь отдельные слова, однако песня была жизнерадостная и явно придавала им сил.
К концу следующего часа носильщики заспорили: остановиться или двигаться дальше. Лакшман считал, что нужно спешить, но его подчиненные принялись сетовать так сердито, что Первин занервничала. А потом они вдруг остановились и вразброд бросили паланкин на землю — он затрещал.
Все мужчины сгрудились вокруг — кричали, спорили. В отличие от прошлого раза, Лакшман не подошел к окну и не помог ей выйти. Это все из-за дождя? Первин вслушалась в раскаты его баса, и сердце у нее упало. Прошли пять длинных минут, Первин выбралась наружу и тут же увидела, что правый шест треснул и того и гляди сломается. Носильщики промокли до нитки, и дождь хлестал с такой силой, что она поняла: скоро и на ней сухого места не останется.
— Ах ты ж, господи! — произнесла она по-английски. Вспомнились ей и некоторые забористые парсийские ругательства, но их носильщики тоже не поймут. Она подумала: а может, шест сломался, когда Лакшман ударил латхи паука, сидевшего на паланкине. Значит, она сама виновата, что так сильно испугалась.
Тонкие губы Лакшмана недовольно искривились.
— Новый бамбуковый шест сломался. Но вы не волнуйтесь, мадам. Донесем, если поаккуратнее.
Первин покачала головой.
— Он надломился, скоро совсем треснет!
— Нужно двигаться. Задерживаться в этой части леса небезопасно.
Первин обвела взглядом промокший пейзаж.
— Наверняка можно где-то укрыться и переждать дождь.
— Нет. — Ответ прозвучал резко. — Мой брат видел останки обезьяны — похоже, ее сожрала крупная кошка. Тигры и леопарды охотятся по ночам. Нужно двигаться.
Первин смахнула с глаз воду и спросила:
— А вам проще будет нести паланкин без меня? Я могу идти пешком, если кто-то возьмет мой саквояж.
— Вы не так обуты.
Она посмотрела на свои лайковые ботиночки.
— Они достаточно крепкие для ходьбы и от змей защитят.
Лакшман явно колебался.
— Нехорошо, что вы пойдете пешком.
— Нужно двигаться. Я не больше вашего стремлюсь попасть на зуб тигру. — Первин попыталась рассмеяться, но вышло не очень убедительно.
— Позвольте мне переговорить с остальными.
Она слышала их голоса, в них звенели тревога и неудовольствие. Первин кивнула, Лакшман пошел к остальным.
— Четверо пойдут в ближайшую деревню, принесут необходимое, чтобы отремонтировать паланкин, — заявил он, вернувшись. — Остальные доставят ваш саквояж во дворец. Я пойду с вами.
— То есть во дворце мы будем менее чем через час? — спросила она с надеждой.
Лакшман покачал головой.
— Нет. Час — это если бегом. Но если вы пойдете с нами, мы не можем бежать, да и погода плохая. Потребуется два часа, может, больше. Все от вас зависит.
И все потому, что она вскрикнула, увидев паука. Первин смиренно произнесла:
— Я буду стараться.
Через несколько минут Первин уже шагала вперед, ощущая на плече вес портфеля, в котором лежали самые важные документы и подарки для княжеской семьи. Намокшая одежда и ботинки отяжелели, спина и бедра отзывались болью на каждый шаг. Она вспомнила долгие растяжки Колина, вспомнила, как выпирали его бицепсы при выполнении упражнений из йоги. Вот бы и ей такой баланс и растяжку — тогда не было бы так тяжело идти по мокрой неровной почве.
Первин не отводила глаз от тропинки и видела, сколько на ней корней, сколько бугров и вмятин — оступиться можно где угодно. Впадины заполнялись водой, глубину их можно было определить, только поставив туда ногу. Подвернет лодыжку — и превратится в тяжкую обузу. Мужчины, которые раньше так уверенно шагали под тяжестью паланкина, прекратили петь: видимо, подумала она, ритм у их песен слишком быстрый, а сейчас им из-за нее приходится медленнее переставлять ноги. А может, им тоже не нравился дождь.