Город падающих ангелов

Роуз приподняла подол платья, готовясь выйти на пристань.
– Но мне все же искренне жаль Вуди Аллена, – сказала она. – Сначала его джазовый концерт сгорел вместе с «Ла Фениче», а потом его еще и арестовали за то, что он просто хотел выразить сочувствие.
Внимание Роуз было отвлечено человеком в зеленой маске, который в это время выходил из стоявшего впереди нас водного такси.
– О, Питер, смотри. Это же Франческо Смеральди. – Потом, повернувшись ко мне, она продолжила: – Это поэт, которого никто не читает, потому что каждое законченное стихотворение он запирает в банковскую ячейку. Он был учителем литературы и поэзии до тех пор, пока не выяснилось, что он…
– Нет, нет, Роуз, ты ошибаешься, – сказал Питер. – Это вовсе не Франческо Смеральди. Это…
– Ну конечно, как можно узнать человека в маске?! Я вижу только рот и подбородок. Ну, как бы то ни было, он это или не он, но Франческо Смеральди потерял доверие, когда открылось, что он водил группы детей по общественным туалетам, где показывал им граффити!
Выйдя из лодки, мы ступили на покрытый ковром причал, освещаемый с боков двумя горящими факелами, и прошли в обширный холл с позолоченными фонарями, свисавшими с темных потолочных балок. Монументальная лестница в дальнем конце вела на первый piano nobile, в громадный центральный зал с высокими потолками, украшенными фресками в стиле рококо. Это обширное пространство освещалось девятью огромными стеклянными люстрами и шестью канделябрами – источниками света служило множество высоких белых свечей. В тот вечер все помещения дворца освещались исключительно свечами.
Гостей было не меньше нескольких сотен. Голоса сливались в пронзительный гомон людей, освободившихся от пут формальной чопорности благодаря костюмам и маскам, хотя, конечно, несмотря на них, большинство гостей были вполне узнаваемы. Слышались звонкие поцелуи в обе щеки, обрывки разговоров: «катались на лыжах в Кортине», «прямо из Рима», «bellissimo!» – люди волнами протягивали руки для дружеских прикосновений.
Мы остановились в центре зала. Мимо сновали официанты в белых смокингах, предлагавшие вино и розовые «Беллини». «Беллини» были аутентичными; сегодняшний вечер вином и закусками обеспечивал бар «У Гарри», заведение, которому принадлежит честь изобретения нового напитка – смеси просекко и свежевыжатого сока белых персиков.
– Это палаццо пустовало больше столетия, – сказал Питер. – До семьдесят четвертого года здесь не было ни центрального отопления, ни водопровода, ни газового или электрического освещения; в семьдесят четвертом здание было с любовью отреставрировано. Примечательно, что все убранство не только оригинальное, но и нетронутое – фрески, каминные полки, лепнина. Три месяца потребовалось только на то, чтобы очистить пол, и то, что было освобождено от грязи, являет собой блестящий пример подлинной венецианской мозаики восемнадцатого века, сохранившейся в превосходном состоянии. Я всегда говорю: лучший способ сохранения – забвение.
– Альвизе! – Роуз окликнула коренастого, румяного, лысого мужчину, который двигался к нам королевской походкой. Он взял руку Роуз и запечатлел поцелуй, потом пожал руку Питеру.
– Ну, Альвизе Лоредан – это человек, с которым вы просто обязаны познакомиться! – сказал Питер, представляя меня. – Граф Лоредан – настоящий, подлинный венецианец, представитель одной из старейших патрицианских семей.
Альвизе Лоредан уставил на меня свой взор и лучезарно улыбнулся. У него был аристократический крючковатый нос, выдающиеся скулы, венчик седых волос и мощная челюсть, способная украсить монету.
– В моей семье было три дожа, – сказал он по-английски, выставив вверх три пальца. – Три!
– Да, это так, – подтвердил Питер, – и Альвизе скромничает и кое о чем умалчивает, поэтому скажу я. Один из его предков дожей был Леонардо Лоредан, дож шестнадцатого века, чей великолепный портрет кисти Джованни Беллини многими считается лучшим из когда-либо написанных венецианских портретов. Жаль только, что этот портрет висит в лондонской Национальной галерее, а не здесь, в Венеции.
 
Лоредан кивнул.
– Мой род прослеживается в Венеции до десятого века. Лореданы выигрывали все войны, в которых сражались. Это очень важно! Если бы Лореданы не победили турок, сначала в тысяча четырехсотом году, а потом в Албании, то турки пересекли бы Адриатику, заняли Ватикан и уничтожили христианство!
Граф Лоредан то и дело непринужденно переходил с английского на итальянский.
– В государственных архивах, – сказал он, – хранится переписка между римскими папами и дожами из рода Лореданов, причем в письмах мы читаем обращение к адресатам на «ты». Они были людьми равного положения, князьями. У меня есть копии. Я могу показать их вам. У меня имеется копия письма Генриха VIII Леонардо Лоредану, в котором английский король называет Леонардо «нашим дражайшим другом». Все это там есть, и это очень важно.
– А что касается дворцов Лореданов… – заговорил Питер.
– У нас есть несколько дворцов в Венеции, – гордо произнес граф. – Палаццо Лоредан на Кампо-Санто-Стефано, где Наполеон учредил Венецианский институт науки, литературы и искусств. Дворец Корнер-Лоредан, который является сейчас частью венецианского муниципалитета. Палаццо Лоредан-дель-Амбаскиатори – дворец, который Священная Римская империя арендовала у нашей семьи для своих посольств в Венецианской республике. Палаццо Лоредан-Чини на Кампо-Сан-Вио; этот дворец служил пристанищем дону Карлосу, претенденту на испанский трон. И… я говорил уже о палаццо Лоредан на Кампо-Санто-Стефано? Да, я говорил, что, ну да… Наполеон… институт… очень важно. Но самым знаменитым является палаццо Лоредан-Вендрамин-Калерджи, где Рихард Вагнер сочинил «Парсифаля» и умер. Теперь там находится муниципальное казино.
– Между прочим, это шедевр ренессансной архитектуры, – сказал Питер. – Вы можете его посетить и, когда будете там, попробуйте попытать счастья в игре. Правда, по закону мы не сможем вас сопровождать. До сих пор действующий статут запрещает жителям Венеции посещать муниципальное казино. Но мы можем проехать мимо палаццо на вапоретто, чтобы увидеть высеченный на фасаде девиз рода Лоредан: «Non nobis Domine non nobis» – «Не хвали нас, Господи». Это изъявление смирения весьма могущественной семьи.
– Герб нашей семьи, – продолжал граф, – высечен на многих зданиях Венеции. Например, на мосту Риальто и даже на фасаде церкви Сан-Марко. Это очень важно! Базилика – самое престижное место. Но из-за голубиного помета этот герб теперь почти не виден! Это парадокс. Ничтожные голуби как символические герои демократии! Прямо героические воины демократического крестового похода, призванного уничтожить любое воспоминание об историческом благородстве и величии.
Лоредан вскинул вверх указательный палец.
– Я написал книгу о демократии. Она называется «Демократия: великий обман?». Демократия вызывает у меня отвращение. От нее меня тошнит! – Он произнес это с сильным чувством, но не теряя при этом учтивой любезности. Оседлав любимого конька, он перестал говорить по-английски и окончательно перешел на итальянский: – Знаете, на чем зиждется демократия? На числах! Но, как всем известно, при нарастании количества ухудшается качество. У демократий гнилой фундамент, и ее качество год от года становится все хуже и хуже. Именно поэтому демократия получает неспособных лидеров, избираемых случайным образом. Было бы куда разумнее вручить бразды правления элитной аристократии людям, унаследовавшим представления о справедливости и достойном правлении от своих благородных предков. Это истина. Лучшие правительства всегда были при монархии или элитной аристократии. Это не раз подтверждалось исторически, генетически и биологически!
– Насколько я понимаю, – сказал я, – вы отсылаете нас к тому элитному правлению, какое существовало в прежней Венецианской республике.
– Ecco! Именно так! Правящая патриархия. Нас осталось очень немного. Род Барбариго угас. То же самое случилось и с Мочениго. Вымерли Пизани, построившие этот дворец. Та же судьба постигла Гритти, Дандоло, Фальеров, Сагредо и Контарини – восемь из ста двадцати дожей были из рода Контарини.