Горячий шоколад на троих (СИ)

— Я, верно, утомила тебя своей болтовней?
— Нет, конечно, нет, Гертрудис, что ты такое говоришь?
— Да то и говорю, что вид у тебя отсутствующий. Это все из-за Педро, да?
— Да.
— Если ты любишь его, зачем выходишь замуж за Джона?
— Уже не выхожу, не могу этого сделать.
Тита обняла Гертрудис и тихо зарыдала у нее на плече. Гертрудис ласково гладила ее по голове, не забывая посматривать через плечо на плиту, где поспевали гренки. Ей будет жалко до слез, если она их не попробует. И когда они чуть было не начали подгорать, она мягко отстранила Титу и сказала:
— Я только сниму гренки, а потом плачь сколько душе угодно. Идет?
Тита улыбнулась сквозь слезы. В такой момент Гертрудис куда больше беспокоила судьба гренок, чем родной сестры. И ее можно было понять: во-первых, Тита рассказала ей слишком мало, чтобы она осознала всю серьезность ситуации, а во-вторых, она так соскучилась по любимому блюду.
Вытерев слезы, Тита сняла кастрюлю с огня, так как Гертрудис, пытаясь это сделать, обожгла руку.
Как только сливки остынут, разрезать их на кусочки, чтобы они не разваливались, окунуть во взбитые белки, а затем обжарить в масле. Наконец, полить их сиропом и посыпать молотой корицей.
Пока остывали сливки, Тита рассказала Гертрудис обо всем, что ее тяготило. Сперва она показала вздувшийся живот — это из-за него ей стали тесны платья и юбки. Затем сказала, что каждое утро, как только она просыпается, ее начинает тошнить и кружится голова. А грудь болит так сильно, что к ней не прикоснуться. И вероятнее всего, что она немножко… забеременела. Гертрудис выслушала ее спокойно. За время революции она слышала и видела много чего похуже неожиданной беременности.
— Росаура уже знает?
— Нет, что ты! Я не представляю, что она сделает, когда узнает правду!
— «Правду»! «Правду»! А ведь правда, Тита, в том, что одной на всех правды и нет вовсе. Каждый сам решает, что для него правда. Вот взять, скажем, вас с Педро. Правда в том, что Росаура, выйдя за него замуж, поступила нехорошо, и ее мало заботило, что вы с ним любите друг друга. Разве не так?
— Конечно, но сейчас-то она его жена, не я!
— И что с того? Разве эта свадьба изменила хоть что-нибудь в ваших чувствах? Уверена, что нет. Ну тогда за чем дело стало? Любовь — вот единственная правда, которую я видела в своей жизни. Вы с Педро допустили ошибку, когда решили утаить правду, но еще есть время все исправить. Слушай меня, мама уже на том свете, и, видит бог, она и впрямь ничего не понимала. Но Росаура, она другая, она знает, что к чему, и потому поймет тебя. В глубине души она всегда знала, где правда. Вам остается лишь держаться своей правды, и точка!
— Советуешь мне поговорить с ней?
— Слушай, скажу тебе, что бы сделала на твоем месте… Ты бы сироп поставила, нам бы пошевеливаться, а то времени уже ого-го.
Последовав совету сестры, Тита принялась готовить сироп, стараясь при этом не пропустить ни единого словечка из того, что она говорила. Гертрудис стояла лицом к двери, что вела на задний двор, а Тита — с другой стороны стола, то есть спиной к двери. Потому-то она и не заметила Педро, приближавшегося к ним с мешком фасоли на плече — эта фасоль должна была пойти на пропитание солдат. Взглядом опытного бойца оценив дистанцию и прикинув время, за которое Педро пересечет порог кухни, Гертрудис подгадала нужный момент и сказала:
— Я думаю, и Педро стоит узнать, что ты носишь его ребенка.
В яблочко! Педро пошатнулся, словно его ударили, и выронил мешок на пол. Любовь к Тите вспыхнула в его сердце. А та, обернувшись, увидела, что Педро смотрит на нее со слезами на глазах.
— Педро, какое совпадение! А сестра как раз хотела вам кое-что сказать. Может быть, вы оба погуляете в саду, а я пока сварю сироп? А? — пропела Гертрудис.
Тита не знала, ругать ей сестру или благодарить. Но с ней она могла поговорить позже, а сейчас нужно было объясниться с Педро. Тита молча отдала Гертрудис кастрюльку, в которой уже начала делать сироп, потом достала из ящика стола бумажку с рецептом и тоже протянула ей. И вслед за Педро вышла из кухни.
 
Ну конечно, Гертрудис не могла обойтись без рецепта. И она принялась его вдумчиво изучать, чтобы сделать все в точности так, как в нем написано:
«Взбить белки с водой и сахаром в следующей пропорции: один белок — полкуартильо воды — 2 фунта сахара, 2 белка — соответственно, куартильо воды и 4 фунта сахара и так далее. Сироп прокипятить трижды, при этом всякий раз, когда он начнет убегать, нужно брызнуть в него несколько капель холодной воды. После того как сироп закипит третий раз, остудить и снять пенку. Затем влить немного холодной воды, добавить апельсиновые корки, анис и гвоздику и снова вернуть на огонь. Когда сироп нагреется до состояния шарика, процедить через сито или натянутую ткань».
Гертрудис с равным успехом могла читать китайские иероглифы. Она понятия не имела, сколько это — четыре фунта сахара или куартильо воды, не говоря уже о том, что такое «состояние шарика». Одним словом, она совершенно запуталась и вышла во двор кликнуть Ченчу, чтобы та ей помогла.
Ченча как раз заканчивала накладывать фасоль пятой смене солдат. Это была последняя смена завтракающих. Но после завтрака Ченча должна была сразу начинать готовить обед, чтобы успеть накормить первую смену. Эта круговерть длилась без остановки до десяти вечера. Нетрудно понять, почему Ченча ужасно злилась, если кто-то просил ее о дополнительной услуге. И Гертрудис не была исключением. Ченча наотрез отказалась ей помочь. В конце концов она не солдат и слепо повиноваться приказам генеральши не обязана.
Отчаявшись, Гертрудис бросилась было искать Титу, но вовремя смекнула, что негоже встревать в разговор влюбленных: возможно, именно сейчас решается вся их жизнь.
Тита медленно брела среди фруктовых деревьев, и запах апельсинового цвета смешивался с ароматом жасмина, который исходил от ее тела. Педро с бесконечной нежностью сжимал ее руку.
— Почему вы мне не сказали?
— Потому что хотела сначала принять решение.
— И что ж, приняли?
— Нет.
— Полагаю, прежде чем вы что-то решите, вам следует выслушать и мое мнение. Иметь ребенка от вас — величайшее счастье для меня. И чтобы насладиться им сполна, нам нужно уехать отсюда как можно дальше.
— Мы не можем думать только о себе. Есть Росаура и Эсперанса. Что будет с ними?
Педро не смог ответить. До сих пор он не задумывался ни о Росауре, ни об Эсперансе. Конечно, ему не хотелось причинять им боль, и уж конечно, он не желал расставаться с дочерью. Нужно было найти беспроигрышное решение. Но в одном Педро был уверен: Тита уже не уедет с ранчо вместе с Джоном Брауном.
Их встревожил шум сзади. Педро мгновенно выпустил руку Титы и обернулся посмотреть, кто бы это мог быть. Это оказался пес Пульке, который устал от причитаний Гертрудис и сбежал в поисках тихого местечка, где бы мог соснуть. Однако Тита и Педро решили продолжить разговор, когда представится более подходящий случай. По дому шаталось слишком много посторонних людей, так что обсуждение столь личных вопросов было делом далеко не безопасным.
А тем временем на кухне Гертрудис без особого успеха пыталась заставить сержанта Тревиньо сварить сироп, но даже приказы оказались здесь бессильны. Она уже пожалела, что выбрала для этой ответственной миссии именно Тревиньо. Но так уж получилось, что он единственный из ее отряда знал, что в одном фунте четыреста восемьдесят граммов, а один куартильо примерно равен четверти литра. Вот она и подумала, что он справится, но ошиблась.
По правде, это был первый раз, когда Тревиньо не смог выполнить ее поручение. Гертрудис вспомнила, как он разоблачил шпиона, проникшего в их отряд.
Гертрудис не могла себе позволить осмотреть всех солдат. Мало того, что ее неправильно бы поняли, слухи и кривотолки могли запросто вспугнуть предателя.
Тогда она поручила эту задачу Тревиньо. Для него это тоже было непростым делом. Начни он заглядывать товарищам между ног, о нем подумали бы еще хуже, чем о Гертрудис. Поэтому он терпеливо ждал, пока отряд не доберется до Сальтильо.