Отираю лицо свое от следов реальности (СИ)

— Хочешь поговорить об этом?
— Нет, — ответил он, и, чувствуя, что готов позорно расплакаться, потянулся к Джой губами.
Поцелуй вышел невинным — почти как у брата и сестры, в самый край рта, наполовину в щеку. А потом они просто сидели рядом, голова Джеда покоилась на плече Джой, и они смотрели, как угасает закат…
Пока из лазарета не донеслись крики кого-то из больных. Джой проворно вскочила на ноги, невольно ударив Джеда в ухо плечом. Он не стал возмущаться: сел вполоборота, глядя, как исчезает в полумраке хибарки спина Джой, ее косынка, подол…
Через день их вместе отправили ближе к линии фронта. Джеда — как одного из выздоровевших, Джой — как медсестру для экстренной помощи раненым.
Через два дня его разорвало на куски гранатой в окопе.
Она не видела.
Только слышала, как кто-то из его однополчан так и говорил:
— Его буквально разорвало на куски, представляете?
Джой стояла, прислонясь спиной к земляной стене, и слушала. Она не хотела, но у нее не было сил ни уйти, ни даже поднять руки, чтобы заткнуть уши.
Сама она тоже не дожила до конца войны.
  
1987
 
Он подался вперед, чтобы взять ее чемодан, но она в ту же самую секунду шагнула на лесенку вагона, и его пальцы скользнули вдоль тыльной стороны ее ладони — и только.
Она обернулась, стоя на одной ноге. Вторая, в изящной лакированной лодочке, зависла в воздухе. Тяжелый чемодан даже не покачивался в одной ее руке, локтем второй она прижимала к ребру сложенное пальто.
— Я всего лишь хотел помочь.
— Не нужно. Я справлюсь.
Они сказали то, что собирались, и что было должно, но не то, о чем подумали.
А подумали оба о том, что, кажется, это судьба.
Его тогда звали Стефан, ее — Энди.
— Как в «Милашке в розовом», правда?
Он подсел к ней в вагоне-ресторане и дал прикурить.
— Да, только мне двадцать пять.
Она отмахнулась от дыма и затушила сигарету всего через две затяжки. Как будто знала, что уже через полчаса они будут неистово целоваться в его купе — и не хотела, чтобы на губах осталась табачная горечь.
— У меня такое странное чувство… Как будто я знал тебя всю свою жизнь.
— С кем ты едешь?
— Какой-то коммивояжер. А ты?
— То ли вдова, то ли старая дева.
— К черту их обоих.
Они выбрали все же его купе — эндина соседка читала у себя иллюстрированный журнал, а коммивояжер, на свою беду, куда-то отлучился. Замок был мгновенно задвинут. Если коммивояжер и ломился потом в свое купе — на что, впрочем, имел полное право — Стефан с Энди его не слышали. Да они и не слушали. Единственное, что они могли воспринимать в тот момент — их сбивчивое дыхание, звучащее в унисон, ласковые прозвища, каждое — разом и верх банальности, и жемчужина поэзии.
— Я — плохая девчонка. Плохая, — Энди закусила губу, но улыбка все равно прорвалась через ее усилия, и Стефан потянулся к ней, чтобы поцеловать… там, на границе бледной белой кожи, прижатой зубами, и ярко-алой, от страсти и любви.
— Почему ты так думаешь?
Его рука гладила ее бедро через тонкую простыню. Поезд раскачивался, и их тела то прижимались друг к другу на йоту тесней, то — откатывались. На едва ощутимый миллиметр, но оба они чувствовали эту разницу. Мокрая кожа липла к коже.
— Хорошие девочки не спят в поездах с парнями, с которыми познакомились едва ли утром.
— А что, у тебя до меня никого не было?
Она вздохнула вместо ответа. Дважды уже ее рыцарь при встрече с ней оказывался женат, и Энди, Энди-Джой-Катрина-Иоланда поняла, что их встреча может иногда случаться слишком поздно. Иногда ей казалось, что можно уже перестать ждать.
— Да ладно. У тебя… — Стефан не договорил. Улыбка внезапно угасла, он сел на узкой койке, принялся натягивать носки.
Энди приподнялась, вдавив локоть в тощую подушку.
— Что?
— Куда ты едешь?
— В Шотландию.
Стефан встал, кое-как впрыгнул в брюки, запутался в рукавах рубашки, словно по ошибке схватил чужую, на два размера больше, чертыхнулся.
— К мужу, да?
Энди резко села, ударилась головой о верхнюю полку, охнула и тоже вскочила с койки, волоча за собой простыню. Еще минуту назад они бесстыдно рассматривали друг друга при дневном свете, следили за тем, как играет на коже пианинная череда теней от того, что пролетает стремительно за окном… а теперь ей не хотелось показывать ему не то что свою грудь, даже кусочек ключицы.
 
— Какому еще мужу? Ты что, видишь у меня кольцо на пальце? Или след от кольца?
— Ну, подумаешь, не мужу, так жениху. Парню. Может быть, у вас уже все обговорено, осталось тебе перебраться к нему с вещичками — и привет!
Энди вспыхнула, и вдруг все ощущение ирреальной связи со Стефаном растаяло.
— Ну, знаешь ли!
Она тоже принялась торопливо одеваться.
— Я еду устраиваться на работу в женский колледж преподавательницей биологии, — Энди попыталась натянуть туфлю, поезд качнуло, и она хлопнулась назад, в гущу взбитого белья, пропахшего ими. — Представь себе! Просто, может быть, мне надоела Америка, и я решила немного вдохнуть шотландского колорита, полной грудью, так сказать!
Энди натянула платье и решила, что этого достаточно — чулки она просто скомкала в руке и распахнула дверь купе — не сразу ей это удалось, только несколько секунд продергав впустую за ручку, Энди сообразила, что нужно открыть замок.
— Я очень, очень обижена, — отчеканила она и выскочила в коридор.
Снова неловкость — поезд вильнул, и ее бросило на окно, Энди опять ударилась, на сей раз локтем, принялась его растирать и побрела, шатаясь, к своему купе. С каждым шагом она все отчетливей понимала, что теряет дурманящий флер, тянувшийся за нею из купе Стефана. И в горле у нее загорчило.
Ночью Энди лежала без сна. Она не думала о Стефане, не думала ни о чем, кроме того, что нужно поспать, а это ей никак не удается.
А вот ее внезапный любовник, напротив, раз за разом возвращался мыслями к тому, что произошло днем. На полке сверху храпел коммивояжер — он думал устроить сцену, но потом присмотрелся к рослому молодому спутнику и передумал. Стефан провел носом по подушке. На ней еще остался запах Энди. Духи и ее кожа. Где-то, он видел это до того, как выключил свет, осталось пятнышко от ее помады.
Он должен пойти к ней и… что? Убедить уехать с ним. Если это правда, если нет у нее никакого жениха, то что ему мешает? Она ведь американка, верно? — думал Стефан. Ирландия, Шотландия, для нее, может, и нет никакой разницы. Увезу ее к себе, чем хуже одна женская школа, чем другая? Для нее-то?
От одного воспоминания о ней у него щемило сердце — становилось так больно, почти как когда он сорвался в детстве с тарзанки. Сначала сердце замерло, а потом — бам! Он упал на землю и ушибся. И вот сейчас он точно так же летел, летел… Если он не схватится — метафорически говоря — за Энди, снова расшибется.
Сынок, однажды ты встретишь ту самую, как я встретил твою маму, и сразу поймешь, что это она — так говорил его отец.
Стефан встал, полный решимости, всунул ноги в ботинки, примяв пятками шнурки — не было времени, так его распирало от счастья, от ощущения своей находчивости. Да и не хотелось возиться в темноте даже лишнюю минуту.
В одной рубашке да брюках, он выбрался из купе и побрел, шатаясь, по коридору. Поезд трясло. Стефана трясло. Он не понимал, где его собственная дрожь, а где — вихляние огромной железной машины.
Только бы не перепутать купе…
Энди!
Он выкрикнул это мысленно, схватился за ручку.
Бам.
Потом, когда спасатели разбирали завал, они нашли Стефана прижатым к Энди. Они не успели увидеть друг друга перед смертью, но в неразберихе аварии их притиснуло друг к другу. Уже после того, как их буйные сердца перестали биться.
Не было никого, кто бы мог их опознать.
Не было никого, кто мог бы описать их историю — после посадки на поезд и до… конца.
Но это был не самый-самый конец для них обоих.