Лотосовый Терем (СИ)
— Это песня из “Главы о приятном” “Дхаммапады”, переведённой на наш язык Вэй Динанем, аскетом из Тяньчжу. — Помолчав, он медленно процитировал: — “Из привязанности рождается печаль, из привязанности рождается страх; у того, кто освободился от привязанности, нет печали, откуда страх?”
— Это буддистский гимн, — сказал Ли Ляньхуа. — Если бы она встречалась не с монахом… — Не успел он договорить, как Бай Цзянчунь громко фыркнул.
— Много монахов я видал, но такой фразы ни от одного не слыхал.
— Верно, верно, — закивал Ли Ляньхуа. — Если бы она встречалась не с монахом, то, можно предположить, не смогла бы написать эти слова. А если она встречалась с монахом и получила удар мечом в грудь, то, скорее всего, это монах Пушэнь, который, к тому же, сегодня утром не участвовал в чтении сутр. Подытоживая всё сказанное… Монах Пушэнь под подозрением.
— Благодетель Ли, — вздохнул настоятель Уляо, — я не был искренен, преступил обеты и солгал, и ждёт меня за это ад вечных мучений*. Человек, который ранил мирянку мечом — и правда Пушэнь-шичжи.
Ад вечных мучений — последняя из 8 ступеней горячего ада, где грешник обречён на вечно повторяющиеся перерождения для тяжких мук
Четверо “Фобибайши” ахнули в изумлении — так Уляо с самого начала знал, кто преступник? Но настоятель медленно продолжал:
— Сегодня утром, после ухода благодетеля Ли, из пагоды повалил дым, и он сам понял, что следы невозможно скрыть, пришёл в мою келью и покаялся перед Буддой в своих преступлениях, однако… Пушэнь-шичжи молод и порывист, он только ранил эту мирянку, но не убивал, так что не он виновен в её смерти.
После этих слов в окно вдруг вломился человек, швырнул на пол что-то тяжёлое и завопил:
— Я не нашёл вас в кухне, а когда вышел, увидел, как этот хмырь затаился на земле и подслушивает — ну, я его и схватил. А вы все тут! — Он уставился на Ли Ляньхуа. — Тётушка Ван уже опознала а-Жуй, а в “Сотне рек” подавали ростки бамбука с рубленой свининой…
Ли Ляньхуа улыбнулся ему.
— Я только хотел узнать, не готовили ли в “Сотне рек” в последние пару дней тофу во фритюре?
В окно вломился, конечно же, никто иной как Го Хо.
— Нет! — гаркнул он во весь голос.
— Вот и всё, — просиял Ли Ляньхуа и, глядя на дрожащего на полу человека, ласково спросил: — Повар Гу, пришлась вам по вкусу человечина?
В келье настоятеля тотчас воцарилось гробовое молчание, только слышно было, как этот лысый детина стучит зубами. Наконец он проскрипел:
— Я тоже… я тоже не… ни-ни-никого не убивал…
Ли Ляньхуа вздохнул.
— Когда ты её увидел, в каком она была состоянии?
— Когда я её увидел… — сказал повар Гу. — Она… она… она была уже мертва.
— Помимо раны на груди, были ли другие повреждения? — спросил Ли Ляньхуа.
— У неё в голове была дыра от удара об стену, весь пол залило кровью, из раны на груди тоже вытекло довольно много, она была уже мертва.
— А потом… обжарив хрустящие лепёшки, вы зажарили человека?
Повар Гу задрожал всем телом.
— Я… я… я только…
— Вообще-то я весьма удивлён, — с любопытством произнёс Ли Ляньхуа, — вы увидели мёртвую девушку — как вам пришло в голову приготовить её и съесть?
— Я-я-я… Я однажды… — Покрывшись холодным потом, повар Гу, запинаясь, проговорил: — Однажды я видел одну женщину… Она отрубила руку мужчине, с которым делила ложе, и… и съела…
Юнь Бицю вздрогнул всем телом.
— Кто это был? — ахнул Ли Ляньхуа.
Повар Гу покачал головой.
— Я не… не-не-не… не знаю, красивая как небожительница, когда она грызла пальцы того мужчины, они не помещались у неё во рту, но она была так прекрасна… так прекрасна, что хотелось… хотелось… — Из его горла вырвалось животное рычание. — Хотелось убивать… есть человечину…
Ли Ляньхуа вжал шею в плечи.
— Вы точно видели призрака!
Повар Гу изо всех сил замотал головой.
— Нет, восемь месяцев назад, в городке у подножия горы Цинъюань… я посреди ночи поднялся по малой нужде, а в гостинице по соседству…
Юнь Бицю побледнел.
— Цзяо Лицяо! — выплюнул Цзи Ханьфо.
— У кого ещё такие способности, кроме этой ведьмы… — зло бросил Бай Цзянчунь. — Однако, Ли Ляньхуа, как вы узнали, что этот одержимый ведьмой зажарил а-Жуй?
— А, — отозвался Ли Ляньхуа. — Из-за сковороды. На земле разводили костёр, валялись дрова, даже куриные и утиные кости, было разлито масло, однако сковороды нигде не было. Судя по этим косточкам, кто-то явно часто спускался в туннель, чтобы пожарить и тайком поесть мясные блюда, но так как сковороды там не было — то очевидно, если только этот человек чудесным образом не придумал, чем её заменить, он приносил и уносил её с собой, это во-первых. В туннеле, разумеется, деревья не растут, дрова наверняка украдены из дровника храма Пуду, и никто в храме ничего не предпринял при такой большой пропаже — к тому, кто заведует дровами, определённо возникают вопросы, это во-вторых. Устроивший поджог с помощью масла, был явно не из “Сотни рек” — иначе бы знал, что плиты у входа хрупкие и могут потрескаться от огня, к тому же, он явно ушёл в сторону храма Пуду, это в-третьих. А ещё… — Он помолчал. — В руке, которую зажарил этот уважаемый Гу, был зажат кусочек жареного тофу. Думаю… Возможно, когда отрубленную руку опустили в кипящее масло, мышцы стянулись, и ладонь сжалась. По совпадению, перед этим вы жарили тофу и не заметили, оставшийся в масле кусочек попал в руку а-Жуй. В “Сотне рек” последние несколько дней жареный тофу не готовили, тогда как в храме Пуду в этом месяце его подают каждый день. Вы заведуете в монастыре дровами, продуктами и маслом, можете взять сковороду, когда пожелаете, и вход в туннель находится в дровнике. Если не вы пожарили покойную, то неужто она сама приползла к вам на кухню и бросилась в сковороду? — сказал Ли Ляньхуа, уставившись на него. — Жуть какая-то, я боюсь призраков…
Повар Гу обхватил голову руками.
— У меня тогда рассудок помутился. Когда рука оказалась в сковороде… я перепугался… не стал её есть, я не ел её, только отрубил и пожарил… Вчера вечером я только пожарил руку…
— А сегодня утром? — спросил Ли Ляньхуа.
— Утром я испугался, что обнаружится, что я тайком ел мясное и жарил труп, — дрожащим голосом ответил повар Гу. — И пока они читали утренние сутры, прокрался в туннель, разогрел масло и облил тело, чтобы сжечь, но она вся была в крови, и горело плохо. Я сорвал одежду, но по неосторожности вместе с кожей, до смерти перепугался, выбежал в дровник, завалил вход дровами и больше не осмеливался спускаться.
— Вы не знали, что в туннеле есть другой выход? — продолжил допрашивать Ли Ляньхуа.
— Не знал, — помотал головой повар Гу. — Я знал только, что под дровником есть глубокая расщелина, и раньше… часто ускользал туда, чтобы тайком поесть мяса.
Настоятель Уляо вздохнул.
— Наверняка утром Пушэнь-шичжи тоже спустился в туннель за той мирянкой, однако ты запечатал вход, и ему пришлось выходить через пагоду, амитабха… — Он поднялся на ноги и спокойно вышел за дверь, а вскоре вернулся, ведя за собой молодого долговязого монаха приятной наружности, и кивнул Цзи Ханьфо. — Передаю его в ваши руки.
Цзи Ханьфо наклонил голову; “Фобибайши” проведут дознание монаха Пушэня и повара Гу и в течение семи дней вынесут решение: посадить в тюрьму, или лишить боевых навыков, или отправить на три года в банду нищих — и тому подобное. Всякий, кто совершил преступление, должен понести наказание. Лицо Юнь Бицю становилось всё более несчастным — он никак не мог избавиться от мыслей о Цзяо Лицяо, пожирающей человечину; эта женщина, прекрасная как фея, с нежными речами и странным поведением… Неважно, самые отвратительные и ужасные, или самые нежные и добрые вещи — она всё делала как ни в чём ни бывало…
Ли Ляньхуа посмотрел на Пушэня: этому монаху было не больше двадцати лет, обликом он был отважный словно возвышенный улиньский юноша.
— Зачем ты ударил её мечом?
Пушэнь помотал головой, замер со скорбным выражением лица и снова помотал головой, так ничего и не сказав. Ли Ляньхуа больше не спрашивал, только печально вздохнул: неважно, какова была причина, неважно, хватило ли у него духу убить её — всё равно она умерла из-за него… Умерла ли из-за кровопотери, или же сама разбила себе голову… Словом, даже если и так… Эх, жизнь человеческая, эти дела, те дела, об одних раньше думал, что никогда не произойдут, об иных сейчас уверен, что уже не изменить… А на самом деле… трудно сказать… Он вдруг заметил, что хотя всё уже выяснилось, все четверо “Фобибайши” всё ещё пристально смотрят на него, поспешно оглядел себя, не обнаружил ничего странного и улыбнулся им.