Лотосовый Терем (СИ)

— Хочешь сказать… — растерялся Фан Добин. — Пока я блуждал в саду, кто-то уже собирался убить Лу Фана, но увидел меня поблизости и не стал? Но в тот день я не мог воспользоваться своими боевыми навыками, убить меня было легче, чем сдуть пылинку.
Ли Ляньхуа нахмурился.
— Будь это кто-то другой, разумеется, его бы убили, но ты ведь фума, и если вдруг погибнешь, разве твой отец, отец твоего отца, твоя невеста и новоиспечённый батюшка твоей невесты смирятся с этим?
— Кх-кх… — поперхнулся Фан Добин. — А не будь я фума, уже был бы мёртв?
— Поздравляю, — с величайшим сочувствием посмотрев на него, радостно провозгласил Ли Ляньхуа, — похоже, придётся тебе взять в жёны принцессу.
— Тьфу-тьфу-тьфу. Но раз уж Лу Фан не погиб, почему накидку всё равно повесили на мосту?
— Некто повесил платье, всё подготовил, и только собрался убить человека, как вылез ты. Не сумев совершить убийство, он спокойно наблюдал, как ты забираешь эти вещи. — Ли Ляньхуа вздохнул. — На месте преступника я бы пришёл в ярость.
Фан Добин раскрыл рот в недоумении.
— Неужели то, что я ночью наткнулся на призрака и увидел на мостике одежду, было его оплошностью?
— Скорее всего, — серьёзно ответил Ли Ляньхуа. — И вполне логично, что на следующую ночь он следил за тобой с крыши.
Фан Добин надолго оцепенел.
— Я забрал накидку, и той ночью он не убил Лу Фана и не смог вернуть накидку. Лу Фан обнаружил, что платье пропало, и насторожился. Поэтому когда на следующий вечер я не стал слоняться в саду, он добрался до Лу Фана, и тот обезумел.
— Довольно здравая версия, — покивал Ли Ляньхуа.
— Таким образом, — продолжил за него Фан Добин, — это звенья одной цепи. Цинлян Юй и Фэн Сяоци погибли, кто-то подложил Фэн Сяоци записку. Лу Фан сошёл с ума, и опять кто-то подложил записку. Записки явно на что-то намекают.
Ли Ляньхуа слегка переместил палочки, неожиданно потянулся к стоящей перед Фан Добином тарелке с солёными свиными окороками и ухватил каштан.
— Пока это выглядит как скрытая угроза.
— Угроза? — Палочки Фан Добина так и замелькали, выхватывая все каштаны с блюда. — Такая угроза, от которой у Лу Фана душа тела улетела, а душа разума рассеялась, напугав всех во дворце Великой добродетели?
Видя, что каштанов не осталось, Ли Ляньхуа с непоколебимой улыбкой переключился на тушёную рыбу в соевом соусе и принялся есть ничуть не медленнее друга, успевая и жевать, и говорить, причем речь его, к досаде Фан Добина, не особенно страдала.
— Цинлян Юй хотел кого-то спасти, Лу Фан достал накидку неясного происхождения, полагаю, этот человек и накидка, скорее всего, связаны. Неизвестный подбросил записки, вероятно, чтобы сказать… — Он поднял палочки к губам, подул на них и прошептал: — Тот, кто знает, умрёт.
— То есть, всякий, кому известно об этом деле, должен заткнуться и ничего не выяснять, иначе умрёт — гибели не избежит даже такой незначительный человек, как Лу Фан, кто не особенно знал всей истории и просто хотел сделать порядок жене, — тоже перешёл на шёпот Фан Добин. — Оставленная записка — это знак.
Ли Ляньхуа кивнул, довольный не то тушёной рыбой, не то рассуждениями друга.
— Содержимое записок может понять только знающий человек, а посторонние вроде нас с тобой, разумеется, не разберутся.
Фан Добин хоть и не любил рыбу, сердито посмотрел на друга.
— Как связаны человек, которого хотел спасти Цинлян Юй, и платье, которое Лу Фан собирался подарить жене? Что за странную тайну пытается скрыть преступник?
Покончив с рыбой, Ли Ляньхуа с сожалением облизнул губы — в отличие от Фан Добина, свинину он не любил.
— Обе несущие угрозу записки из золотистой бумаги для писем. — Он указал на едва заметные золотистые прожилки и цветные шёлковые края бумаги. — Это бумага высшего сорта, и её больше не изготавливают после того, как в Яньчжоу вымерли золотистые шелкопряды. — Чуть помолчав, он медленно продолжил: — Яньчжоуские золотистые шелкопряды вымерли более сотни лет назад.
— Записки написаны больше века назад? — изумился Фан Добин. — Бумага сохранилась спустя столько лет?
 
— Это бумаге больше сотни лет, — поправил Ли Ляньхуа, — а записи на ней были сделаны в императорском дворце.
— Твою ж бабку, неужто тот, кто послал демона, чтобы напугать Лу Фана до безумия — из императорского дворца?
— Нет же, нет, — покачал головой Ли Ляньхуа. — Ты же понимаешь, что император неожиданно вызвал ко двору Лу Фана, Ли Фэя, Чжао Чи, Шан Синсина и Лю Кэхэ не просто так, а по серьёзному делу. Если император хотел убрать свидетелей, то… способов достаточно, великое множество, например, даровать несколько полос белого шёлка… Или послать стражу из внутреннего дворца убить этих пятерых, а потом поджечь дворец Великой добродетели. Всем скажут, что случился пожар, кто осмелится спорить? Но преступник только напугал Лу Фана до безумия и оставил записку, так что послал его не император.
— М-м, — согласно отозвался Фан Добин, извлёк из рукава нефритовую флейту и похлопал ей по ладони. — Остаётся лишь одно: он подбросил записки с целью напугать всех, посвящённых в тайну, и заткнуть им рты, и если он обнаружит, что кто-то знает об этом, то убьёт на месте — никому не позволено знать эту тайну, даже императору.
— Это величайшая тайна, — закивал Ли Ляньхуа, — возможно, ей больше сотни лет.
— Так вам ещё нужен “тысячелетний лис-оборотень”, чтобы раскрыть величайшую тайну? — неожиданно раздался со стены ленивый голос. — Если нет, так я вернусь, сдеру с него шкуру и съем.
Фан Добин вздрогнул и повернул голову — на гребне стены, окружавшей двор, сидел румяный толстяк, круглый как две маньтоу — большая и маленькая — поставленные друг на друга, за спиной толстяка висел хуцинь, а в руках он сжимал какое-то существо, покрытое длинной шерстью. Животное обмякло и не шевелилось — неясно, не задавил ли он его насмерть.
Однако Ли Ляньхуа вежливо улыбнулся прибывшему, словно он всегда был человеком образованным и воспитанным.
— Юный герой Шао.
— О! — воскликнул Фан Добин, услышав слова “юный герой Шао”. Так это же Шао Сяоу, ученик Фэн Цина из “Ваньшэндао”, негодяй, который знал, что его наставник — человек недостойный, а шимэй сбежала к любимому, но притворялся, что ничего не знает. — Оказывается, ты такой толстяк.
Белокожий и румяный толстяк не спеша устроился на стене поудобнее.
— “Печальный господин” Фан Добин так знаменит, а оказывается, такой тощий.
Фан Добин дважды фыркнул и закатил глаза к небесам — да я яшмовое дерево на ветру, грациозный и элегантный, разве можно опускаться до споров с парой маньтоу? Он нарочно не стал сердиться, а несколько раз оглядел Шао Сяоу.
— Юный герой Шао знаменит своим мастерством, какое же дело привело тебя во дворец Великой добродетели?
Шао Сяоу с безразличием посмотрел на него, тоже смерил взглядом и покачал головой.
— Ты слишком заурядный, безнадёжно… — Неожиданно он прикрыл рукавом улыбку и проговорил странным визгливым голосом: — Моё настоящее имя — “Сююй”*, если не желаешь звать меня героем, можешь называть так.
Сююй — “прелестная яшма”
Фан Добин закашлялся, и, поперхнувшись, едва не задохнулся насмерть. Ли Ляньхуа прикрыл лицо и вздохнул.
— Если хочешь называеть его толстяком, зачем обращаться к нему как к герою.
Фан Добин насилу сделал вдох. Шао Сяоу расхохотался и соскочил со стены.
— Он такой тощий, если я разозлю его ещё сильнее, не задохнётся насмерть?
— Ах, Сююй! — причудливо тонким голосом протянул Фан Добин. — Зачем же барышне перелезать через стену, чтобы войти сюда?
Шао Сяоу ткнул толстым пальцем в сторону Ли Ляньхуа.
— Вот он сказал, что будет проводить здесь обряд, и для этого попросил меня поймать тысячелетнего лиса-оборотня. Я с большим трудом и в поте лица изловил одного, а он, как тебя увидел, обо мне и позабыл.
— Мне сказали, что искусство заклинателя Люи прокладывает дорогу даже к божествам, а оказывается, у него был подельник, — холодно сказал Фан Добин.