Лотосовый Терем (СИ)

В конце концов, его владельца уже много лет нет в живых.
Фан Добин вовсе не хотел становиться фума*, и, со злости покинув Лотосовый терем, стремительно направился к горе Суншань в шаолиньский монастырь. Он не предполагал, что отец гораздо умнее его: заранее догадался, что непослушный сын непременно укроется у монахов, и направил людей к подножию горы Суншань, чтобы его поймать и немедленно доставить в императорский дворец.
Фума — муж принцессы, зять императора.
Император назначил Фан Эръю младшим воспитателем наследного принца, а отец Фан Добина, Фан Цзэши, занимал должность шаншу* Подворной части*. Недавно его величество пожаловал дочери Ван Ичуаня, шаншу Военной части*, титул принцессы Чжаолин и сосватал ему. Кто посмел бы откладывать бракосочетание, высочайше дарованное сыном неба? Поэтому стражники семьи Фан запечатали своему молодому господину двадцать восемь точек по всему телу и гнали лошадей два дня и две ночи, чтобы срочно доставить его во дворец Великой добродетели.
Шаншу — высший в делах, министр
Подворная часть — ведала учетом земель Поднебесной (и их категорированием соответственно плодоносности почвы), народонаселением, поступлениями в казну и вообще порядком в циркуляции зерновых и денежных масс, распределением дани и податей)
Военная часть — ведала проведением отборочных экзаменов на занятие воинских должностей, картографией, лошадьми и колесницами, а также военным снаряжением, латами, вооружением и пр.
Фан Добин никогда не встречал Ван Ичуаня — пусть его отец и служил чиновником при дворе, но Фан Цзэши жил в столице, а Фан Добин — во владениях клана Фан и с восемнадцати лет путешествовал по цзянху, редко возвращаясь домой. Он не был особенно близок с отцом и, тем более, не встречал шаншу Военной части. Он не знал даже, как выглядит Ван Ичуань, что уж говорить о его дочери. И тут на тебе — жениться! А вдруг эта принцесса уже тридцати лет, ростом восемь чи, а в талии как бочонок? Да и будь она прекрасна как фея, он всё равно не собирался это терпеть. И потому твёрдо решил бежать, как только окажется во дворце.
Его привели во дворец Великой добродетели, который служил временным пристанищем для облагодетельствованных высочайшим указом чиновников, и от запретного города его отделяла лишь стена. Все, кто проживал во дворце, ожидали аудиенции у императора, вот только не знали, когда их примут, все обходились друг с другом учтиво, незнакомые знакомились, знакомые, естественно, становились ещё ближе — до такой степени, что их было уже не отличить друг от друга.
Фан Добину запечатали двадцать восемь акупунктурных точек, и он не мог воспользоваться никакими боевыми навыками. Во дворце Великой добродетели, где постоянно принимали гостей, Фан Цзэши неприемлемо было и дальше держать сына под стражей, так что он небрежно бросил ему несколько фраз и ушёл, подразумевая, разумеется, чтобы он выполнял приказы, ведь запретный город — место серьёзное, скандалить нельзя, иначе отца ждёт суровая кара, и так далее. Фан Добин некоторое время изображал послушание. Но уже большой час как наступила ночь, и, не в силах больше сдерживаться, он тихонько открыл окно и на ощупь выбрался во внутренний двор.
До дворца императора и принцессы было ещё далеко, если он отсюда выберется, возможно, успеет сбежать из столицы прежде, чем Фан Цзэши обнаружит. А накажет его отца император или нет, думать ему не хотелось. В таком сокровенном месте, как дворец Великой добродетели, во вторую ночную стражу* все вели себя осмотрительно и с трепетом, и уж конечно, никто не посмел бы вылезти посреди ночи через окно. Хотя боевые навыки Фан Добину и заблокировали, он по-прежнему оставался ловким и грациозным, потому выскользнул из дворца бесшумно. Серебристая луна заливала внутренний двор бледным светом, он затаил дыхание, прикидывая, где же найти лазейку.
Вторая ночная стража — время с 9 до 11 часов вечера.
От деревянного мостика неподалёку доносился едва слышный скрип, Фан Добин приник к земле и бесшумно пополз по направлению к нему через цветник.
 
По мосту передвигалась фигура неясного цвета. Свет не проникал в опутанную глициниями галерею моста, он смутно разглядел там человека, но не мог разобрать, кто это. Возможно, ночной дозорный дворца Великой добродетели. Фан Добин терпеливо затаил дыхание и замер, лёжа среди цветов, словно слившись с растительностью.
“Скрип… скрип… скрип…” — еле слышно долетало с мостика, этот “дозорный” столько времени шёл по нему, но так и не вышел. Фан Добин всё ждал, пока наконец ему не показалось это странным, внимательно прислушался — похоже, на мостике вовсе никто и не дышал. Он медленно поднялся из цветов и какое-то необъяснимое чувство заставило его взглянуть, что там. Во внутреннем дворе всё пышно цвело, дул пронизывающий ночной ветер… Он вдруг замёрз… Он уже дошёл до мостика…
Фан Добин вытаращил глаза.
На мостике никого не было.
В цветочной галерее висела верёвка с петлёй на конце, а в петле — одежда.
От дуновения ветра одежда тихонько покачивалось, а верёвка тянула деревянные перекладины галереи, которые издавали скрип.
Что за ерунда? Фан Добин заморгал, снова пригляделся — одежда осталась на месте, к тому же он узнал в ней женское платье. В этот момент неподалёку на самом деле послышался топот ночных дозорных, он быстро осмотрел платье и верёвку, из-под платья на деревянный настил выпало кое-что очень знакомое. Его вдруг посетила смелая мысль — он сорвал верёвку, вместе с платьем скатал в узел и сунул за пазуху, подобрал предмет с настила, одним прыжком нырнул в кусты и снова лёг, затаившись.
Дозорные быстро прошли по мостику, не заметив на нём ничего странного.
Сердце Фан Добина бешено колотилось: смелости мне недостаёт, а всё же впервые совершил такое преступление… ай, тьфу! Такое поругание предков, но дело это непростое, точно не простое…
Когда он схватил платье, то обнаружил, что оно из тонкого газа, ткани невероятно лёгкой, а значит — очень дорогой, раз оно раскачивалось на верёвке, значит, в нём есть что-то ещё. А вот другая вещь, что он сунул за пазуху, по-настоящему заставила его трепетать от страха — это была записка.
Крестообразный лист бумаги, к тому же с очень заметными местами сгиба — его явно складывали в куб, только не склеили, и ветер снова его развернул.
Проклятье, отсюда сотня ли до деревни Цзяоян, а до городка Атай, где сейчас остановился несносный Ляньхуа — пятьдесят-шестьдесят. Да это же императорский город! Откуда и здесь эта вещь?
Кто повесил на деревянном мостике петлю и кто засунул в неё платье? Ладони Фан Добина вспотели, кто бы ни устроил здесь хулиганство — дух или человек — увиденное явно предназначалось не для его глаз.
Наверняка его устроили, чтобы увидел некий человек, а может, и не один, из дворца Великой добродетели.
Фан Добин пролежал во внутреннем дворе большой час и наконец принял решение.
На следующий день на рассвете.
Звучно зевнув, Фан Добин проснулся на кровати, какие были подготовлены для всех чиновников во дворце Великой добродетели. Маленькая, узкая и невыносимо жёсткая кровать не шла ни в какое сравнение с той, на которой он спал дома, да даже гостевая кровать в тереме у Ли Ляньхуа была мягче, ну где это видано! Умывшись и почистив зубы, он прикинул, что во дворце Великой добродетели находилось всего пять чиновников, и с виду никто из них не владел боевыми искусствами. Фан Добин скользнул взглядом по лицам — похоже, никто не заметил, что ночью он выходил, все вели себя как обычно.
— Молодой господин Фан. — К нему подошёл чиновник вроде бы из юго-западной провинции, его титул был слишком длинным, и Фан Добин позабыл, помнил только, что фамилия этого усатого человека — Лу.
— Господин Лу, — осклабился он в улыбке.
На лице чиновника Лу отразилась нерешительность.
— Не знаю, каким образом, но у меня пропала одна вещь, может, молодой господин Фан её видел?
Фан Добин едва встал с постели, даже каши ещё не ел, от этих слов сердце у него ухнуло, он фальшиво улыбнулся.