Десятые

– Ну ладно, не сердись, – выговорившись, вздохнула жена и обняла Назарова со спины.
Они стояли перед зеркалом – Назаров поправлял галстук, причесывался, – некоторое время смотрели на свое отражение… Да, уже не те улыбчивые Лена и Слава, что восемнадцать лет назад, вернувшись из загса, так же замерли перед зеркалом… И тогда они были уже неюные, помятые жизнью, но всё же. Многое было впереди, и казалось, что это многое – хорошее.
Конечно, умом понимали, знали по опыту – будет разное, но тогда не хотелось об этом думать.
– Что, пора, – сказал Назаров, – а то опоздаю.
Жена сняла руки с его плеч.
– Да, дорогой… Девчонок надо будить. – И пошла в соседнюю комнату, где спала младшая. – Даша, поднимайся. Да-ша-а! – А оттуда на лоджию. – Алин, восьмой час уже. Опять до полночи в Сети болталась? Вставай, у тебя контрольная сегодня…
Назаров тем временем скорей обувался, надевал куртку – сейчас начнется упорная и шумная борьба жены с цепляющимися за сон дочками.
– Пока! – сказал, открыв дверь.
– Не встают, – крикнула жена.
– Встанут, встанут… До вечера.
Защелкнул «собачку» замка, стал спускаться по лестнице с их четвертого этажа. На ходу достал сигарету. Первую в этот день.
Курить старался редко. И не потому, что о здоровье заботился, – просто пачка сигарет стала стоить под сто рублей. Как пяток хороших сосисок…
Он все эти годы, после рождения старшей дочери, пытался найти такое место, чтобы зарплата позволяла решать проблемы их семьи. Точнее, чтобы финансовых проблем не возникало. Нормально одеваться, есть качественные продукты, летом ездить на море – пусть не в Испанию с Кипром, а в Крым, Анапу; машину раз в несколько лет менять. Ну и, конечно, подкапливать на улучшение жилья.
Когда в восемьдесят восьмом, после армии, Назаров попал в Москву, поступил в автомеханический техникум, была уверенность, что вот он – старт в настоящую жизнь. Отучится, устроится на работу, получит сначала маленькую квартирку, потом – после свадьбы, рождения ребенка – просторнее. Как было у его родителей, у родителей его сверстников.
Но пока учился, жизнь быстро, неузнаваемо стала меняться, и к четвертому курсу Назаров понял: ничего он со своим дипломом не добьется. Бросил.
Нет, не то чтобы резко взял и бросил, однажды утром решив заняться другим, – постепенно всё меньше времени уделял учебе, всё больше подрабатывал, строил с ребятами разные планы, как бы быстро срубить приличные деньги. Казалось, это сделать легко. Вокруг бурлило, взбухало баблом, соблазнами, крутью.
В итоге Назарову не повезло – не разбогател. А может, наоборот – повезло. Очень многие, кому везло тогда, в начале девяностых, лежат теперь по кладбищам. Кому очень везло – на Ваганьковском, кому меньше – на Котляковском, Лианозовском, Долгопруднинском. Некоторых вообще закатали в асфальт, залили бетоном…
В девяносто пятом запутавшийся, позадолжавший Назаров приехал на родину – в большой и старинный город на Средней Волге. Надеялся, что здесь-то шансов развернуться больше. Кое-чему научился в Москве. Но только стал прощупывать возможности – город потряс расстрел тринадцати человек. Одни бандиты вошли в логово к другим и открыли огонь. Одиннадцать трупов молодых здоровенных парней осталось на месте, один умер в больнице, тринадцатый с пулей в башке стал идиотом. Или притворялся идиотом, чтоб не добили.
Да, этот случай потряс город, но причиной потрясения стал не сам расстрел, а количество убитых за один раз. К убийству двух-трех человек давно привыкли, появилось даже такое словцо, легкое, почти шутливое, – «вальнули». «Чего-то Санька давно не видать». – «Да его ж вальнули». – «Вальнули Санька? Поня-а-атненько».
В городе шла настоящая война. Война за полуразвалившийся заводик, за кривобокий домишко, убогий магазин-вагончик, забытый покупателями ларек с протухшим пивом. Смелые, сильные мужичары бились жестоко, беспощадно за куски нищеты. И сам город, после нескольких лет в Москве, казался Назарову настолько серым, трухлявым, непригодным для жизни, что он не представлял, как здесь вообще можно находиться. В чуть лучших условиях ты находишься, перебив кучу конкурентов, или в чуть худших, не вступив в войну, – особого значения не имеет.
 
И он вернулся в Москву, где тоже шла война, но за более серьезные куски, да к тому же, из-за огромного населения, война эта была не столь явной, казалась не такой страшной.
Пытался приткнуться туда, сюда и в конце концов устроился в ЧОП, стал дежурить там, куда пошлют. Сидел на ресепшене в офисных зданиях, школах, вузах… Последние почти два года Назаров охраняет суши-ресторан.
От дома до ближайшей станции метро минут десять пешком. Можно и на автобусе, но пока его дождешься. К тому же по утрам вечная давка, да и проезд денег стоит…
Хм, было такое выраженьице – «экономить на спичках». Но ведь экономили. Одну конфорку от другой с помощью горелой спички поджигали. А тут – почти полтинник за один проезд в три остановки… Пройдется.
Назаров шагал через дворы, стуча по застывшему асфальту ставшими будто деревянными подошвами туфлей, и чувствовал, как морозец всё крепче стискивает, лезет под пальто и пиджак, под брюки, туфли. Наверняка приличный минус. А снега нет. Почти каждый ноябрь-декабрь так. Русская зима начинается в январе. Да и какая русская зима в Москве… Черт, надо было ботинки надеть. Но в них жарко целый день в помещении…
Машины у Назарова бывали. В девяносто восьмом купил за копейки шестерку со внушительным пробегом, но вскоре стала сыпаться, и пришлось продать на запчасти. Потом появилась старая «ауди». Она прослужила их семье в меру сил – время от времени ломаясь – несколько лет. В две тысячи седьмом, подкопив, взяв кредит, купили «форд» отечественной сборки. Хорошая машина. Правда, спустя время пришлось распрощаться – всё время не хватало денег.
Назаров с женой успокаивали себя тем, что по Москве стало невозможно передвигаться на автомобиле, что машина им, в общем-то, и не особо нужна, но все равно чувствовали некоторую ущербность, оставшись «безлошадными»…
Почти вбежал на станцию; горячий ветер из стенных кондиционеров сразу согрел лицо, грудь, руки. А ноги еще долго выкручивал холод. Приходилось шевелить пальцами.
У турникетов человек в желто-зеленом фартуке, приблизительно тех же лет, что и Назаров, раздавал бесплатную газету «Метро». Протянул Назарову – Назаров принял.
Выудил из кармана карту, приложил к кружку на турникете; на табло появилась цифра «5», стеклянные дверцы распахнулись.
«Пять поездок осталось», – внутренне морщась, отметил Назаров. А казалось, совсем недавно, буквально несколько дней назад, он купил эту карту с сорока поездками. Порой возникало подозрение, что иногда снимается не одна поездка, а две, а то и три, и Назаров даже начинал ручкой ставить на карте палочки – отмечал поездки. Но быстро забывал, что надо отмечать, путался и, чувствуя, что сходит с ума, бросал следить за каждым проходом через турникеты. А потом, когда вдруг обнаруживал, что вместо «27», на которые он рассчитывал, на табло высвечивается «15», решал снова следить, отмечать и снова сбивался…
В вагоне было относительно свободно для утра. Назарову даже удалось полистать газету. Начал с последней страницы: «Зенит» сегодня играет с «Валенсией» в Лиге чемпионов. Трансляция начнется в восемь вечера… Ему посмотреть не удастся – самое горячее время в ресторане… Сербский теннисист Новак Джокович побил рекорд по общей сумме призовых за сезон. Заработал почти двадцать два миллиона долларов… «Чернобыльскую зону захватили звери», «Зоозащитница получила срок», «Nissan Teana разорвало на части при столкновении со столбом»… На фото кусок металла лишь с одной узнаваемой деталью – колесом и целехонький столб рядом. «Водитель госпитализирован в тяжелом состоянии».
«Был бы у меня “ниссан”, я б так не гонял, чтобы его разорвало от удара», – как-то по-детски подумал Назаров, словно кому-то пообещал… Стало неловко за себя…
Что там еще в газете? «Селфи-палка как способ выживания», «Сайентологическую церковь Москвы ликвидируют», «Только собираешься разбогатеть – то за одно платить, то за другое». Это колонка писательницы Елены Колядиной. Она часто в «Метро» появляется. Сердито и правильно пишет…