Связано с любовью (СИ)

– Ай, да что же это такое? – шепчу я, и все же открываю глаза – солнце и правда, бьет прямо в окно. Закрываю глаза, лежу несколько минут. Запах – вот что мне не нравится – запах свечей, как в церкви, никогда не могла выстоять службу с бабушкой, что водила меня на всенощную. Кружилась голова, тошнило, и могла потерять сознания от нехватки воздуха и этого запаха – ладан и дым от свечей.
– Эй, кто-нибудь здесь есть? – стараюсь говорить я как можно громче, но голос выходит писклявым, детским. – Эй, люди! – уже кричу я, но голос не меняется.
– Рузи, не вертись, милая, – голос женщины меня напугал – я не знала ее. Может это больница? Да, точно, я упала с дороги на машине. А боль в груди – перелом. Это медсестра, или может быть это санитарка.
– Где я? – голос никак не удавался, и пищала я как котенок.
– Дома, дома, матушка отошла на службу – вся церковь молится за тебя, вот видишь, ты и очнулась, – понесла какую-то чушь женщина. Я с трудом отвернула голову от окна и снова открыла глаза – передо мной сидела светлая девушка в легком платье, похожем на вафельное полотенце, только серое, а вот воротничок был белоснежным, как и косынка, завязанная назад.
– Ты кто? И о какой матушке ты мне говоришь? Видимо о той, к которой тебя отправят, когда узнают какую дичь ты здесь несешь! – зная, что с персоналом надо посерьезнее, старательно вывела я, но в сочетании с писклявым голосом, вылетающим из моего горла, слова возымели совершенно не тот эффект, коего я ожидала.
– Я не понимаю тебя, Рузи. Если ты не будешь слушаться, я встану и уйду отсюда! – сменив тон на более грубый ответила женщина. – Я Морти – ваша служанка, и твоя матушка не платит мне уже два месяца, так что, дай мне убраться здесь пока ее нет, и уйти туда, где деньги за работу дают ежедневно!
– Почему ты называешь меня Рузи? – переспросила я, понимая, что это все – лютая фигня, и сейчас лучше дождаться врача. Но взгляд соскакивает с ее полного, в веснушках лица и перемещается на стену и дверь. Облезлая штукатурка, картина в рамке, где изображены незнакомые люди в странных одеждах, поднимаю глаза на потолок – деревянные балки, покрашенные черной краской. Головой крутить сложно, но я поворачиваю голову ровно и смотрю в ноги – за кроватью столик на красивых резных ножках – когда-то он был чистым и дорогим, это сразу видно – ручная работа, а сейчас весь залит воском от свечей.
– Морти, прошу тебя, открой окно и погаси все эти свечи – мне нечем дышать, – меня пугал мой голос.
– Матушка не одобрит, да и ты сама – понимаешь, что просишь? У тебя ж кроме писания и молитв при свечах и дел-то никогда не было?
– Молитв? Прошу, позови врача. Может Маринка уже приехала, посмотри в приемном, прошу тебя.
– Крепко тебя приложили то видать. – испуганно, но уже снизив голос сказала женщина, что называла себя Морти.
Солнце зашло за тучу, и картина за окном, стала новым открытием для меня – окно и крыша дома напротив мне были видны как свои руки. Между домами было метра два, не больше.
Зрение у меня было не очень, и после сорока я начала носить очки, а потом перешла на линзы. Я моргнула, смежила сильнее веки, поняла, что линз нет. Привычно закатила глаз, превозмогая боль поднесла руку к лицу и попыталась снять линзу – удостоверилась, что линз на мне нет. Черепицу на крыше я могла разглядеть невооруженным взглядом. Черепица! Да! Не ондулин, так похожий на нее, и даже не дорогущая черепица из лиственницы, а именно черепки, сложенные друг на друга. Глиняные, кое где побитые, но те самые из книжек со сказками Ганса Христиана Андерсена.
– Я под наркотой в больнице, и мне снится Оле Лукойе, мать его подери, но почему именно эта фигня, а не что-то более приятное? Почему не Куба, почему хотя бы не мой дом, а самая тупая сказка из всех, что существует? – прошептала я и принялась рассматривать дом напротив более внимательно.
– Рузи, прошу, не пугай меня. Ты никогда такое не говорила. Вы хоть и не платили мне давно, но ты всегда была доброй девочкой. Если твоя мать услышит это, она вызовет церковников, и они будут водой изгонять из тебя дьявола, – искренне напуганная Морти встала и сложив руки на груди, словно обнимая себя, смотрела на меня как на что-то страшное.
 
– Рузи? А Настя? Имя Настя, Анастасия, оно вам ни о чем не говорит? – аккуратно спросила я.
– Рузи… – женщина аккуратно покачала головой и испуганно бросилась к двери.
– Хренузи, идиотка! Да кто ты, черт подери, такая? Где я и что с моим голосом? – кричала я вдогонку своим смешным фальцетом. И тут подумала – а может у меня трубка в трахее, и поэтому голос такой? Движения руки снова принесли боль, но я дотянулась до шеи. На ней ничего не было, только кости, выпирающие из кожи. Провела рукой ниже – ключицы острые как камни, тощая грудь.
Я почувствовала, как расширяются мои глаза. Поднесла ладони к лицу – это не мои руки. С трудом отдернула одеяло – на серой постели лежало тело девчонки в длинной рубахе и ноги как у олененка Бэмби.
– Это не я! – вырвалось само из горла. И голос не мой, и тело тоже, – прошептала я, и тут мне стало страшно по-настоящему. Шизофрения? Или все же наркотики? А может я в коме? Потрогала грудь – больно. Двигать плечами больно, дышать глубоко – нестерпимо больно.
– У меня сломаны ребра! – выпалила я, и услышав снова этот голосок, добавила: - у нее! Нет, это невозможно, Господи, ну пусть уже придет кто-то адекватный и все разъяснит… И тут я вспомнила Игоря, его женщину, ту голубоглазую девочку, и мальчишку, смотрящего на него с нескрываемой любовью.
– Черт бы вас всех подрал, дорогие вы мои, черт бы вас подрал! – почти прокричала я и кто-то охнул справа. Я так же с трудом повернула голову. Там стоял еще один персонаж моего личного сумасшествия – женщина лет пятидесяти, полная и неухоженная: кое-как причесанные волосы накрыты шалью, что должна была, вероятно, красиво струиться по плечам, но на деле висела как паутина, в которую она влетела головой, синее платье прямого кроя с чуть расклешённым подолом, кирпичного цвета жилетка, подбитая мехом, который может раньше и выглядел достойно, но сейчас был похож на мокрую кошку. Но самое неприятное – ее лицо! Глаза ее были вытаращены на меня так, будто я продала ее почку и печень.
– Что ты говоришь? Имя Сатаны в нашем доме не произносили не разу, кто научил тебя этому? – заурчала она нараспев, от чего мне стало еще страшнее. Бог вернул тебя к жизни, и сейчас тебе надо молиться еще усерднее, нежели раньше. Кто в тебя вселился? – она, похоже, реально верила в заселение чего-то кроме глистов в человеческое тело.
Так, Настя, разберемся потом, а пока будем улыбаться и махать – решила я, и улыбнулась. На помощь пришла Морти:
– Госпожа Лаура, она еще не отошла от того питья, что дал доктор. Он сказал, что может видеть небывалое, – прошептала Морти, стоящая за спиной этой страшной бабы. – Ваша дочь никогда бы не посмела призывать его, называя его имя. Она набожная и такого чистого душой ребенка не видел еще свет. А то, что лошадь Епископа рванула, так это не из-за нее, а из-за мышей.
Еписком, лошади, мыши, да еще и я – дочь этой припадочной, – думала я. Да, наркотики мне поставили забористые. Выживу – книгу напишу. Только вот странно – чувствовать боль под препаратами. Лучше помолчу, иначе не выходя из комы меня в этой самой коме убьют в процессе изгнания дьявола из тощего тала. Отнеси Господь. Я закрыла глаза и постаралась отстраниться. Голоса начали удаляться, и я забылась тревожным сном.
Маринка приехала с детьми, Игорь с трубкой в кресле, а Маринкин муж обещает, что обязательно закажет ему шапку как у Шерлока. Мы все смеемся, запах от готовящегося в казане плова просто сводит с ума, становится густым и ароматным, а потом невыносимо душным. Я начинаю хватать воздух и просыпаюсь – в комнате стоит дым – мы горим? Я пытаюсь кричать, но так в легкие попадает еще больше дыма.
Я всматриваюсь, и вижу женщину, что ходит по комнате с тарелкой, на которой дымит и потрескивает ветка с иголками. Боже, она хочет меня убить? Через боль я переваливаюсь на бок, опускаю голову ниже кровати, и руки неожиданно нащупывают таз с водой. В нем тряпка. Я вынимаю ее из воды и чуть сдавив в ладони, отжимаю, прикладываю к лицу – так легче, хоть и болит теперь все тело, но дышать легче.