Перстень Иуды

Потом пожары начались, облавы на поджигателей, о расстрелах из уст в уста говорили. Граф во все это не вмешивался и лишь терпеливо ждал, когда бонапартово воинство покинет Москву. А что оно долго не задержится, уже в конце осени стало ясно: идти ему дальше некуда, а сидеть на месте – совсем уж глупо.
Как-то в начале октября граф вернулся домой под вечер и, к своему удивлению, дочери не застал. Челядь ничего толком сказать не могла.
– Ну, следом за вами, барин, барышня ушли куда-то. А вот куда, не сказывали…
– А вы-то, вы куда смотрели?! Велел же следить и не пускать!
– Дык ить, как же… Графинюшку за рукав-то не возьмешь…
Василий Васильевич заметался по флигелю, не зная, куда бежать, где искать. Но тут и дочь объявилась. Веселая, довольная, глаза блестят. Опалов давно ее такой не видел. Сначала удивился, а потом заподозрил что-то неладное.
«Уж, не со своим ли Брыкиным повидалась? – озабоченно думал он. – Я с этой напастью французской контроль ослабил. Впрочем, откуда этот студиозус мог взяться сейчас в Москве? Небось в ополчение подался». Однако допрос дочери учинил строгий. А та и призналась.
Действительно в одном доме виделась она со своим Романом. Василию Васильевичу хватило ума не журить дочь, а хитростью выпытать, что да как.
– А как же, Марьюшка, ты нашла его? Разве он не бьет супостата, как человек молодой и благородный? Что ж он отсиживается?
Дочь, видя, что отец как бы и не в гневе на нее за встречу с любимым, разоткровенничалась:
– Батюшка, врага бить по-разному можно. Ты уж мне поверь, Роман Николаевич не сидит сложа руки. Он с товарищами как оса досаждает французу.
– Уж не поджогами ли занимается твой Роман Николаевич? – понизил голос отец. – Это ж, поди, как опасно…
Маша, видя, что отец не только не гневается, но даже вроде беспокойство о ее возлюбленном проявляет, не без гордости сказала:
– А хоть бы и так, батюшка! Нынче всяк русский человек врагу урон чинить должен. Разве не так?
– Так, так, конечно, так, – закивал головой граф. – Оно понятно…
Обрадованная ласковыми словами отца, дочь подскочила к нему, обняла за шею:
– Ну, видите, батюшка, каков мой Роман Николаевич! Дайте мне слово, что как Бонапарта разобьем, вы нас благословите!
Задыхаясь от ярости и пытаясь скрыть свои подлинные чувства, Василий Васильевич поспешил отделаться общими словами и туманными обещаниями. Но Маше и этого было достаточно. От радости она как бабочка порхала по маленькой комнатке флигеля.
– Ты, дочь, должна дать мне слово, что более ни ногой из дома не ступишь. Не женское это дело общаться с мужчинами, когда те такими делами заняты. Да и ходить девице одной по городу нынче куда как не безопасно. Он, поди, на краю города прячется?
– Да нет, он здесь поблизости. На Мясницкой, в доме купца Кораблева…
Всю ночь Василий Васильевич провел без сна, обмозговывая сложившуюся ситуацию.
«Возьмут этого дурака-героя, – прикидывал он, – и Машке беда будет. А не возьмут, так после войны она очертя голову ему на шею кинется, а запретить теперь сложно будет. Герой, с узурпатором боролся… Что-то делать надо, что-то надо делать…».
Окончательное решение граф принял на другой день вечером, когда Марья вновь сбежала из дома и вернулась затемно. Взяв с дочери клятвенное заверение, что она больше не выйдет на улицу без него, Опалов сообщил, что завтра пойдет навестить нужного ему человека. А сам, подгоняемый гневом и страхом, направился к французскому коменданту. Просто зашел и сказал, что на Мясницкой в доме купца Кораблева собираются какие-то подозрительные люди. Сказал и хотел было выйти. Но не тут-то было! Его задержали, стали допрашивать, кто он такой, где живет, откуда знает, как зовут тех, кто собирается по этому адресу. Василий Васильевич очень испугался. Пришлось назвать знакомое ему имя, а откуда знает, что люди лихие – молва разнесла. На вопрос, почему донес, пришлось говорить о своем восхищении императором и его воинством. Поверили, отпустили, но строго велели на другой день явиться.
 
Опалов сначала бросился в храм свой грех замаливать, чуть было перед попом не исповедовался, да вовремя воздержался. Домой пришел разбитый, больной, сразу же в комнате заперся. А на другой день после полудня опять пришел к коменданту, как и велено было. Встретили его ласково, велели ждать. Ожидание затянулось допоздна, а потом графа в Кремль повезли, сказали, что, может быть, сам император его принять соизволит. Увидеть Наполеона Василию Васильевичу и хотелось, и боязно было.
Но встреча состоялась, и хотя переволновался он изрядно, но все закончилось хорошо…
После аудиенции у императора граф Опалов возвращался домой по ночной Москве. Время было тревожное, в развалинах и подворотнях таилось много лихих людей, поэтому он всегда носил при себе маленький дорожный пистолет. А теперь у графа было надежное сопровождение. Он специально выписал Петра из своей деревни, так, на всякий случай. Этому двухметровому гиганту нужно было только пальцем указать на кого-то, чтоб он не раздумывая пустил в ход свои огромные кулачищи. Дважды убеждался Василий Васильевич в том, что, когда он с Петром куда едет – хоть на охоту, хоть в поездку дальнюю отправляется, этот мордоворот ему любой пистолет заменить может. Вот и сейчас он шел по темным улицам Москвы, спиной чувствуя сопение своего «ангела-хранителя».
На душе у графа было пакостно и мерзко. Он понимал, что совершил гадкий поступок, за который, узнай кто, его никогда не простят. Шел, а сам себя убеждал, что в его ситуации иначе поступить просто невозможно было. Ну, не отдавать же Машеньку, в самом деле, за этого рыжебородого Брыкина?! И потом, он же не думал, что французы расстреляют его с товарищами. Полагал, что вразумят дерзких, может, розог дадут да вышлют из Москвы подальше… А оно вон как получилось!..
Домой добрались уже под утро. Благополучно. Маша не спала. Со слезами на глазах она бросилась к отцу и засыпала его вопросами: где был, почему так поздно, что случилось, почему на нем лица нет?… На все эти вопросы у Василия Васильевича был заранее приготовлен ответ: шел домой, французский патруль остановил, доставил в комендатуру, стали разбираться, ну, вот только сейчас отпустили.
Отделавшись от дочери, граф заперся в маленькой тесной комнатенке, которая теперь служила ему и кабинетом, и спальней. Несмотря на усталость сна не было ни в одном глазу. Он зажег сразу три свечи, стоящих на столике, которые осветили более чем скромную обстановку: предусмотрительный Василий Васильевич специально оставил себе мебель похуже, чтоб у супостатов соблазна не вызывать. Столик, кровать, креслице да секретер допотопный – вот и вся обстановка. В углу под почерневшим деревянным потолком сурово смотрел на него лик Господа Бога, освещенный тусклой лампадкой.
На свет появился заветный пузатый графинчик. Не чувствуя вкуса, Опалов залпом выпил подряд три большие рюмки и опустился в кресло. Но настойка не помогла: расслабление и спасительный сон не приходили. Граф отрешенно смотрел на образ Божий и мысленно просил у Всевышнего прощения. Тяжко, ой как тяжко было этому уже очень немолодому человеку, даже дышалось с трудом, грудь сдавливало да сверху что-то давило, будто хрустальный купол небес положили ему на плечи…
Только сейчас Василий Васильевич вспомнил про подарок Наполеона. Он потянулся к карману сюртука и извлек сложенный платок, положил его на стол перед собой, задумался. Дорого бы он дал за то, чтобы вернуть время вспять на несколько часов! Он никогда бы не позволил себе повторить то, что сделал. Даже если бы знал, что дочь его выйдет замуж за этого прощелыгу. Поддался гневу, не просчитал все, не подумал как следует, не взвесил последствия. А теперь что…
«А ну, как люди узнают?! – с ужасом вопрошал себя он. – А если до Марьюшки дойдет?!»
О последствиях было даже страшно подумать.
Василий Васильевич тяжело вздохнул и развернул платок. На столе перед ним оказался тот самый серебряный перстень, который, по словам генерала, принадлежал Иуде.