Начало пути (СИ)

— Не надо! Не делай этого! — закричал он.
— Мразь! — в бешенстве я ударил щитом наотмашь, пополам разрезав выставленный для защиты меч. Раскалённые капли попали мужику на грудь. Он закричал диким голосом, упал на пузо и завертелся на земле, пытаясь остудить расплавленный металл. Я подскочил и вонзил энергетические клинки прямо в затылок. Волосы задымились, своим смрадом вызвав у меня рвотные позывы. Череп треснул с мерзким звуком. Мужик забился в агонии и через несколько секунд затих.
Я стоял над ним и смотрел на безжизненное тело. Но ярость не исчезала. Она всё ещё бушевала во мне. Я помнил, что ещё не разобрался с самой главной тварью. И это был отнюдь не этот подонок.
Я бросил быстрый взгляд вдаль и увидел сквозь мутную стену ливня крепостные башни того самого далёкого города, что видел во сне. Мне удалось даже рассмотреть какое-то движение на грязной дороге впереди. Как будто плотно сбитый конный отряд торопится ко мне.
Я встряхнул головой, пытаясь разогнать водяной мираж, развернулся и побежал обратно в деревню.
Там гомон не утихал. Жители не расходились по домам и не искали место, где можно спрятаться. Они жались к земле, жались друг к другу в поисках спасения, обнимались и тихо переговаривались. Я смотрел на этих бедолаг, сталкивался взглядом с каждым, видел суеверный ужас в глазах, и ярость начала понемногу отступать. Я осознал, что перепугал всех и каждого.
Затем подошёл к промокшему насквозь священнику, подол мантии которого измазался в грязи, и одарил грозным взглядом. Он прятал глаза, сжимал руки, умоляюще выставлял их перед собой и шептал:
— Аниран… Аниран пришёл…
Я скривился, почувствовав жуткое отвращение. Задержал дыхание, вырвал из его рук кадило, погрузил в лужу, затушив уголёк, и с размаху зашвырнул за забор. Затем сорвал зажим с носа и, с непередаваемым удовольствием, засадил кулаком прямо в морду. Пнул ногой, когда он упал, и надавил на спину, заставив попробовать грязь на вкус.
— Лежать, тварь! — зарычал я.
Вновь запричитали женщины и загомонили дети. Я заметил, как жители деревни, низко склоняясь над землёй, непрестанно что-то бормочут и ползут ко мне, не поднимаясь с колен. Осеняют себя знаками, и стекаются со всех сторон, словно хотят окружить. И на этот раз я расслышал, что они бормочут. Они бормотали: «аниран».
Я подёрнул плечами от холода и направился к клетке. Дети, увидев меня, дружно завизжали и попытались спрессоваться в дальнем углу. Испуганными голосами просили сохранить им жизнь и плакали не умолкая. Я деактивировал щит, навалился всем телом на засов, и, по-молодецки ухнув, сдвинул его в сторону. Отворил клетку, отошёл в сторонку и спокойно сказал:
— Выходите. Вы свободны. Не бойтесь.
Но дети меня не послушали. Они продолжали рыдать и прижиматься друг к другу.
Боковым зрением я заметил движение и резко обернулся. Но опасности не было. Это оказалась та самая женщина, которую я заметил первой. Та самая, у которой отобрали ребёнка на моих глазах. Её грязное измученное лицо выглядело непривлекательным, конечно, но ужаса в глазах я не заметил. Ранее в них стояла мольба и надежда, а теперь лишь благодарность. Женщина бочком меня обошла, как бы сторонясь, и молча подошла к клетке. Протянула руки и через секунду в них прыгнул мальчуган, которого ранее бугай зашвырнул в клетку. Он обнял маму и затих.
— Ты пришёл вовремя, посланник небес, — она прижала к себе ребёнка.
Её слова подействовали успокаивающе не только на меня, но и на детей. Они притихли и принялись осторожно выбираться из клетки. Спрыгивали, бежали мимо и кидались в объятия родителей.
Ливень всё не прекращался, а потому картина, которую я увидел, когда обернулся, навсегда врезалась мне в память. Десятки ползающих на коленях людей, обнимающихся, бормочущих, осеняющих себя знаками и воздевающих руки вызвали в моей душе непередаваемые эмоции. Наверное, только сейчас до меня дошло, какое я дело совершил. Настоящее доброе дело. Вернул родителям детей и, возможно, не позволил сделать этих детей сиротами. Это был поступок, достойный звания «Человек».
 
Но теперь мне предстояло совершить ещё один поступок — воздать за грехи тому, кто призывал родителей смириться и не сопротивляться. Тому, кто лишал их воли. Кто отравляющими речами и наркотическим дымом превратил обычных людей в стадо блеющих овец.
Я подошёл к лежащему на земле священнику, схватил его за шкирку и поставил на колени. Затем встряхнул и сурово произнёс:
— Стой смирно! Не падай ниц!
— Аниран, пощади!
— Стой, я сказал! Кто ты такой? Зачем помогал этим выродкам?
— Пощади, аниран!
— На вопросы, тварь, отвечай!
— Я - эстарх церкви Смирения в городе Равенфир, старейшина Эолат, — он продолжал корчится и говорил с нескрываемым страхом. Прикрывал лицо руками и старался не смотреть мне в глаза. — Второй по старшинству духовный пастырь святого храма. Я несу слово божье людям и пытаюсь наполнить их невежественные сердца смирением.
— Что??? — я ещё раз его встряхнул. — Какое смирение? Перед кем? Перед теми кто забирает их детей? Перед работорговцами?
— Это кара! Это наказание! Мы наказаны за грехи наши, — забубнил он. — Мирская суета больше не должна беспокоить смертные сердца. Конец близок! Надо усердно молиться о прощении и каяться. Каяться за то, что прогневали Фласэза. Мы все ничтожны перед его мощью. Кто мы, чтобы противиться его воле? Мы должны впустить смирение в души, склониться и ждать его суда.
Я встряхнул головой — настолько дикими казались эти речи.
— О каком смирении ты говоришь!? Ты убивал их волю с помощью дыма забытья! Ты отравлял их своими речами! Я видел это! Ты призывал отдать детей! Ты совсем с ума сошёл? Как язык поворачивается говорить этим несчастным людям такое!? Они не должны мириться, когда пришёл враг! Они должны сопротивляться ему! Смело встать и уничтожить каждого, кто посмеет прийти с мечом!
— Богохульство! — гневно воскликнул он, потрясая кулаками. — Нет воли иной, кроме воли Фласэза! Только он решает, как мы должны поступать! Он решает и озвучивает своё решение через нас — тех, кто доносит его волю! Через нас он указывает путь слабым духом! Мы его глашатаи! Каждый обязан безропотно выполнять волю триединого Бога и меня, как его возвестника!
Я опять встряхнул головой. Я не мог поверить, что взрослый мужчина вполне осознанно может нести такую чушь. Местная религия кроме богобоязненности и смиренности в этих людях пытается ещё и непротивление злу насилием воспитать, что ли? А как же защита родного очага? А как же ненависть к врагам, которые топчут родную землю? Как можно сидеть по колено в грязи и рыдать, когда на твоих глазах твоих же детей тащат в клетку? Как можно призывать к подобному?
Но затем я всё понял. Этот духовник, скорее всего, сам не верит в то, что пропагандирует. Иначе не было бы необходимости в одурманивании. Не было необходимости в использовании наркотического дыма. Если бы озвученные им идеи были благими, никакой «дым забытья» ему бы не понадобился. Если бы он призвал их встать на защиту своего очага, они послушали бы его. Послушали даже без наркотического дыма. Но вместо этого он держал стадо в повиновении, покуда волки забирали добычу. И единственный верный вывод из этого — он был одним из волков. Он отуплял бедолаг умышленно. Умышленно убивал их волю, делал податливыми и подконтрольными.
Святой отец Эолат продолжал что-то бормотать себе под нос, низко склонив голову. Он старательно прятал взгляд, но сомнения уже глубоко пустили корни в мою душу. Я схватил мерзавца за подбородок и впился взглядом в его глаза. Это были не глаза фанатика. Они не метались в страхе, а смело встретились с моими. Казалось, он изучает анирана так же жадно, как аниран его.
— Сколько? — тихо прошептал я. — Сколько тебе предложили? Какова твоя доля за столь паскудную дело, духовный пастырь?
— Аниран… — вновь замельтешил он и попытался упасть на колени.
Но все попытки увиливать я сразу оборвал. Подхватил его и не дал упасть.