Ночь беззакония (ЛП)

С тех пор как стал достаточно взрослым, чтобы ходить, я наблюдал за всем этим со стороны, за взлетом и падением империй, славы, правительств. Я наблюдал, как мой отец, кукловод, дергает за ниточки в странах по всему миру на языках, которые я еще не понимал, и все это из гладкого черного кресла из итальянской кожи за письменным столом из дерева дальбергия. Я запоминал каждое выражение лица, впитывал каждое слово — не только его, но и всех окружающих. Мир был моей классной комнатой, а опыт — моим любимым учителем.
К одиннадцати годам я мог учуять ложь за милю и манипулировать разговором с мошенником в три раза старше меня. В тринадцать лет я увидел мир таким, какой он есть. К шестнадцати годам я мог очаровать трусики монахини.
Сегодня был мой восемнадцатый день рождения, обряд перехода, порог в мужскую жизнь. Все мои друзья устраивали вечеринки в Бульваре, самом эксклюзивном клубе в шикарном районе Нью-Йорка, Челси. Но не я. Я был единственным сыном всемогущего Киптона Донахью. Мы не устраивали вечеринок.
Все, что делал мой отец, было проявлением власти, включая празднование дня рождения. Ты не доказывал, что ты мужчина, выстраиваясь в очередь за рюмками и делая стойки для бочонков. Мужественность — это ярлык, который нужно заслужить. Я уже заработал свой много лет назад, но по традиции мы оказались здесь, за тысячи миль от дома, посреди африканской саванны с двумя деловыми партнерами отца, которые прятались за кустами и изучали нашу добычу. Олени и кролики были для дилетантов. Ты не был дерьмом, пока не завалил слона или дикого зверя. Охота на большую пятерку. Это то, что отец называл спортом. Меня это устраивало. Я все равно предпочел бы быть здесь, а не на вечеринке.
Была середина августа, поэтому большинство листьев уже опало, и животных, на которых мы охотились, было легче заметить с расстояния двухсот пятидесяти футов. Земля была сухой и грязно-коричневой, под ногами не было ничего, кроме пыльной дорожки. Трава была высокой, но тусклой и пожелтевшей. Ветки были хрупкими, на верхушках деревьев почти не было зелени.
 Все хотят есть, но ни у кого не хватает смелости охотиться.  
Я слышал эти слова бесчисленное количество раз, когда отец захлопывал трубку после напряженного делового разговора или вынимал галстук из-под воротника и бросал его на кухонную стойку после долгого рабочего дня.
Это означало, что все чего-то хотят, но никто не хочет для этого работать. Люди хотели богатства, славы и счастья, но не хотели идти на жертвы, которые за этим следуют — жертвы, которые знал слишком хорошо. Жертвы, на которые я потратил большую часть своей жизни, наблюдая, как он идет на них.
 Мир — это джунгли, сынок. Ты либо лев, либо антилопа. Ты либо убегаешь, либо забираешь.  
Я был берущим, и сегодня собирался доказать это. В конце концов, для этого он и привел меня сюда поохотиться, чтобы доказать, что я заслужил свое место за этим чертовым столом. Я не был очередным смазливым мальчишкой, которого нужно было кормить с ложечки на серебряном блюдечке. Я был тем, кто здесь, чтобы убить зверя и подать его на ужин.
Мы все молча наблюдали, как африканский буйвол обрывает листья с куста менее чем в пятидесяти ярдах от нас. Папин друг, Пирс Кармайкл, первым поднял винтовку, ухмыляясь от уха до уха. Папа показывал пальцем и что-то шептал, пока Пирс медленно наводил ружье. Зверь, должно быть, услышал нас, потому что повернул голову и уставился прямо в глаза Кармайклу. Черные глаза, похожие на шкуру животного, сузились и смотрели на нас, не решаясь сделать хоть шаг. Все происходило в замедленной съемке. Буйвол покачал головой, как бы предупреждая, его массивные черные рога заходили из стороны в сторону, а из широких ноздрей вырвался поток пыльного воздуха.
 Тик.  
 Тик.  
 Тик.  
Это было похоже на то, как разбивается стекло перед тем, как красное вино прольется на пол.
Буйвол напал. Его массивная рама направилась прямо на нас, но никто не сдвинулся с места. Никто не сделал и шага назад. Затем в воздухе раздался выстрел, за ним последовал еще один. Птицы разлетелись с ветвей деревьев и пыль наполнила воздух.
 
А мой отец хлопал Пирса Кармайкла по спине и ухмылялся так, словно только что заключил сделку всей жизни.
Он никогда не смотрел на меня так. Ни разу.
Я похлопал Кармайкла по другому плечу. — Еще пять секунд, и мы бы вытащили твою селезенку из грязи. — Я подмигнул. — Хорошо, что у тебя крепкие руки.
Отец бросил на меня взгляд, и я улыбнулся ему. Пошел ты, старик. Он хотел знать, хватит ли у меня смелости охотиться? Я был готов вынуть свой член и посрамить их всех.
Профессиональный охотник, шедший с нами, достал из рюкзака фотоаппарат и сделал несколько обязательных снимков Пирса, сидящего на корточках рядом с убитым двумя выстрелами животным. Для пущей убедительности в кадр попал и отец.
Ублюдки. Оба.
Мне стало плевать на Пирса Кармайкла в тот день, когда я зашел на одно из собраний их братства и услышал, как он говорил о том, что на женщинах нужно ставить ценники.
Теперь мы шли по другой грунтовой тропинке в менее густую часть саванны. Кустарниковая свинья хрюкнула где-то слева от нас, и папа подтолкнул меня локтем. Как будто он заплатил семнадцать тысяч долларов и привез меня в Южную Африку, чтобы я убил гребаную свинью. Я бы рассмеялся ему в лицо, если бы его предложение не было таким оскорблением.
Один из других мужчин, Малкольм Хантингтон, начал нести бред о налогах и химической войне. Он был сенатором на пути в Белый дом. Мне было наплевать на его политические планы, но как только он произнес ее имя, волосы на затылке встали дыбом.
Я повернул голову и пригвоздил его пристальным взглядом. — Что ты только что сказал?
— Просто сказал твоему отцу, что думаю, что моей кампании поможет, если Татум выйдет замуж за кого-то вроде Халида Фалиха.
Татум. Моя Татум. Девочка, которую я поклялся защищать с тех пор, как ей исполнилось шесть лет.
Я разразился смехом. — Халид Фалих? Нефтяник. — Из Саудовской Аравии, хотел добавить, но не стал, потому что это было лишним. Мы все знали, кто он такой и почему этот брак будет выгодным для Хантингтона и кошмарным для нас. Мы также знали, как такие мужчины, как он, относятся к женщинам.
Он кивнул, тяжело сглотнув, потому что тоже знал. Он знал, что это значит для его дочери. Просто ему было все равно.
Мы все остановились. Отец стрелял кинжалами мне в спину, я чувствовал это. Но меня это не остановило. Отец ненавидел Хантингтона так же сильно, как и я. Они были врагами с того дня, как Хантингтон занялся политикой, взаимная неприязнь была настолько сильной, насколько это вообще возможно. Но они были нужны друг другу, как спички и бензин. По отдельности они были опасны, но вместе они были смертельны. Когда ваши семьи поколениями сражаются за одно и то же дело, вы надеваете маску и играете в эту чертову игру.
Теперь этот чувак стоял здесь и говорил о том, чтобы заложить свою младшую дочь какому-то мудаку, как будто она была предметом купли-продажи. Засранец на десять лет старше ее, надо сказать. Я был в пяти секундах от того, чтобы засунуть ствол своей винтовки в задницу Малкольма.
— Замуж? — Я провел пальцами по волосам и откинул голову назад, глядя в чистое голубое небо. Если бы Бог существовал, я бы хотел, чтобы он послал горного льва разорвать горло этого человека прямо сейчас, блядь. Ей четырнадцать, блядь лет. Она еще не достигла половой зрелости? Да чтоб тебя! Я опустил голову и сузил глаза.
Он провел ладонью по затылку. Его темно-карие глаза закрылись на короткую секунду, и я уловил, как сжалась его квадратная челюсть. — Я не имел в виду прямо сейчас, Каспиан. — Его глаза открылись. — Джейкобс только что был избран, и уверен, что он выиграет переизбрание на новый срок. Пройдет как минимум восемь лет, прежде чем я смогу вписать свое имя в бюллетень. — Он вздохнул, как будто я его утомил. — Я строил планы. Думал вслух.