Теория Игры (СИ)

Зав. Лабораторией. Д. М. Н, Привалов Ю. А.
Дом Никите очень понравился. Особенно то, что можно встречать рассвет сидя на балконе, глядя как солнце сначала касается облаков, затем верхушек мачт, а после спускается к морю, из-за горы.
Он гулял по набережной, съездил в центр Ялты, и посмотрел несколько достопримечательностей, но в воскресенье вечером уже сел на борт рейса Симферополь — Москва, чтобы в понедельник с утра быть в школе.
Несколько раз он порывался сдать всё экстерном, но всё время останавливался, понимая, что школа для него является неким организующим центром, вокруг которого крутится вся остальная жизнь.
В конце концов, он свободно отпрашивался с занятий, и первое время преподаватели ещё проверяли как он усвоил пропущенные темы, но после перестали.
Из всех школьников Никита близко общался только с Аней Агуреевой, буквально на глазах повзрослевшей после попыток её похищения.
Ещё немного общался с девчонками — художницами, собравшимися поступать в «Муху» и Петром Зайцевым — парнем увлекавшимся математикой.
С остальными одноклассниками и школьниками дружба как-то не задалась, да Никита и не стремился к этому. У него хватало друзей среди взрослых. Тот же Кульчинский, Валентин Егорович Сабуров, и многие другие. Юного художника привечали во многих домах Москвы, а роскошную соболью шубку, подаренную одним сибирским кооператором теперь с гордостью носила Варя, сразу обозначая уровень своей семьи.
Да её муж происходил из семьи потомственных инженеров, но внутри инженерного корпуса СССР царили совсем другие расклады, и по тем, внутренним меркам, семья вполне тянула на генеральский уровень.
В этом СССР, главный инженер предприятия мог получать больше директора, а власти у него было точно не меньше, потому как именно он управлял внутренними процессами на заводе или фабрике, а директор ведал внешними связями, финансовыми потоками, и всем плановым хозяйством. Поэтому грамотных инженеров берегли, холили и всячески облизывали потому как именно от них во многом зависел финансовый результат предприятия.
Евгений Александрович Синицын несмотря на весьма преклонный возраст работал начальником станции Москва — Товарная, одной из главных станций Столицы, и крепко держал своё хозяйство в руках, получив уже в мирное время Героя Соцтруда, и второй орден Ленина[1].
Отец Вариного мужа работал на строительстве Байкало-Амурской магистрали, а мама преподавала в МИИЖТ[2]. И если с дедушкой Никита общался вполне по-семейному, то с папой и мамой Бориса, практически не контактировал, сразу почувствовав в них какую-то чуждость. Но Боря, как видно пошёл весь в деда, и оставался прямым бесхитростным парнем, влюблённым в инженерное дело и свою Вареньку.
Поэтому круг общения Никиты представлял собой пёструю смесь из военных, торговцев, друзей из Академии Штурмина и сотрудников КГБ что его никоим образом не беспокоило. Детские проблемы, как-то: какая Машка дура, почему так мало мультиков по телевизору, и зачем так много задают в школе, его совсем не интересовали, тогда как вопросы технического характера рукопашного боя, или, например, тактической подготовки, наоборот беспокоили очень серьёзно.
Ещё он с удовольствием обсуждал музыку, а именно работы британской группы Пинк Флойд. Да, у них временами случались тексты с политическим намёком, но скорее, как критика именно британской власти, а не социализма, к которому они относились очень неплохо. Поэтому их в СССР частенько издавали, и даже поговаривали о возможности концерта в Москве и Ленинграде. Мейнстрим советской музыки Никиту не впечатлял, а больше всего он слушал всякий джаз и блюз, и на этой почве тесно сошёлся с некоторыми парнями из Академии Боевых Искусств, делясь с ними записями и дисками.
Западная музыка, довольно бодро просачивалась сквозь сито худсовета при Минкульте, чтобы после вступить в жестокую схватку за фонды на винил, с хором Александрова, ансамблем «Поющие комсомольцы» и официальными звёздами эстрады, такими как Магомаев, Толкунова и проч. Существовала ещё небольшая прослойка работавших в смешанной манере между русским дворовым романсом и европейской пародией на рок-н-ролл, но их удельный вес был невелик.
  
Таким образом у Никиты имелось много тем для обсуждения с взрослыми серьёзными людьми, но совершенно не о чем беседовать со школьниками. Но если вдруг разговоры возникали, вёл себя вежливо и спокойно. Пару раз даже выступал в роли третейского судьи, в школьных конфликтах, и в спорах школьников с учителями, но лишь по просьбе обеих сторон, и никогда не лез ни в какие разборки первым.
Поэтому подростки относились к нему не как к однокласснику или школьнику, а как к взрослому что конечно создавало определённый барьер между ними. Зато Аня не чувствовала никакой преграды, потому что тоже в основном общалась со взрослыми. И вот для неё, такой человек как Никита являлся идеальным спутником. Внутренне взрослый, ответственный и так далее. Но когда Аня рисовала себе картины их с Никитой совместного проживания, в них не хватало, как сказал бы Калашников, «реализма» и это она очень хорошо чувствовала своей взрослой частью, хотя внутри всё её девичье, сопротивлялось изо всех сил.
Но Никита тоже не сильно противился встречам с Анной. Они ходили в кино и в музеи, иногда посещая рестораны, конечно не в вечернее время, беседуя обо всём, и улучшая навыки общения с противоположным полом. Но для встреч «с интересом» он предпочитал близняшек, и Александру.
Временами летал в свой дом в Ялте, наблюдая как тот всё больше и больше становится ухоженным и аккуратным, много тренировался, и совсем редко летал на показательные выступления от Академии.
В октябре, на день революции его неожиданно пригласили в Кремлёвский дворец, и пришлось срочно нестись к Моисею Соломоновичу, чтобы тот справил ему костюм, в котором будет не стыдно появиться на таком мероприятии, и старый мастер не подвёл, пошив Никите нечто в стиле сталинского кителя. Но только с намёком, в линиях и общем виде, и Никита выглядел среди взрослых и уважаемых людей, передовиков, учителей, врачей и военных, не случайно забравшемся не туда подростком, а молодым мужчиной, со вполне военной выправкой и общем силуэте, напоминавшем молодого офицера начала века.
На таких собраниях, все знакомились со всеми, и Никита оказался в компании военного хирурга со Звездой героя, директора крупнейшего кооперативного хозяйства, выращивавшего коров и прочий рогатый скот, артисткой Натальей Варлей, получившей в этом году звание Народной СССР, и капитаном ледокола Ленин, могучим словно айсберг мужчиной с громовым голосом, широченными плечами, и длинной колодкой орденов.
А рядом за столиком сидел Юрий Никулин, с министром угольной промышленности Засядько, космонавтом Добровольским, учителем средней школы с орденом Славы на груди, и совсем молодым парнем — астрономом, открывшим какую-то там звезду.
Засмотревшись на Наталью Варлей, Никита вполголоса попросил официанта кусок ватмана с карандашом, и к его удивлению, всё необходимое тут же принесли, и он быстрыми штрихами, почти ломая грифель, стал набрасывать портрет Натальи, но так как он его видел. Работал в огромном темпе, и через полчаса, протянул карандашный рисунок соседке по столу.
— Наталья Владимировна. — Никита склонил голову. — Примите в подарок, как символ моего восхищения вашим талантом, и вами.
На рисунке, женщина в полевой форме РККА, стояла анфас, опустив винтовку с оптическим прицелом вниз, и глядя прямо на зрителя в упор, чуть сжимая губы, и едва заметно прищурив глаза. Но на губах словно проступала улыбка, освещавшая всю картину.
Пилотка, чуть сдвинутая набок, и звёздочка на пилотке, с надколотым краем, прицел, с потёртым краем, и плащ-палатка с потёками грязи. Всё выглядело словно окно в ту реальность, и несмотря на чёрно-белое исполнение, голова сама дорисовывала цвета.
А Наталья никак не могла оторваться от картины. Она очень часто во сне видела эту девчонку, но никак не могла понять кого она ей напоминает, но теперь точно видела, что это она, там, на той войне. И это заставляло сжиматься внутренности в очень болезненном спазме.