Пой. История Тома Фрая
– Тогда, если он еще раз возьмет хоть каплю бальзама для укладки или, не дай бог, я не досчитаюсь ночной маски, его отсюда заберет уже скорая! – Дилан начал кричать на Тома. Произошло то, чего так старался избежать Том. Вся уходовая косметика Дилана находилась на счету, и если решить проблему с исчезновением маски удалось, то предсказать внимательность Дилана к объемам содержимого банки с бальзамом – нет.
– Почему он просто не переедет к Джеку? Он, между прочим, тоже его друг! – Дилан сделал шаг по направлению к Тому. Прижатый к стене, тот просто не мог раскрыть тайну об откровенной нищете Джека. Места в квартире, по рассказу друга, едва хватало на одного человека, но им приходилось ютиться с Джуд вдвоем. Откуда у Дилана такая неприязнь к друзьям Тома, он понять не мог. Ричард жил с ними всего два дня, и пусть Том успел прочувствовать все прелести привычек друга, многие являлись сущими пустяками. Точнее, все. Абсолютно. – Будем честны, без запаса денег он в Нью-Йорке не останется. В лучшем случае будет жить в Бруклине, подобно мексиканцами! Ах… Стой!
Том с такой силой ударил по столу, что чуть не взвыл от боли. Он не мог кричать, не хотел драться с Диланом, однако терпеть подобное точно не собирался. Ричард и без едких замечаний всегда переживал по поводу своей национальности и стереотипов. Он один из умнейших людей в их школе за все время ее существования, без преуменьшения талантливый писатель и, самое главное, добрый и отзывчивый человек, готовый прийти на помощь каждому встречному. Даже несмотря на странное поведение и иногда раздражающую манеру разговора Ричарда, Дилан не имел никакого права приплетать его мексиканское происхождение. Том уже сомневался в решении не начинать драку и откровенную ругань. Самое отвратительное было то, что он даже не понимал настоящей причины подобного поведения Дилана. Том не собирался допускать мысль, что такой открытый ко всем краскам жизни парень, как Дилан, будет едко шутить про национальность. Том собирался решить их проблемы немедленно. Этот разговор состоится сейчас или в ближайшее время, такого огромного слона в целом Нью-Йорке не спрячешь. Он поднял руку со стола, в который впечатался листок:
– Заткнись.
– Я бы тоже сказал тебе «заткнись», но ты почему-то не соизволил порадовать мои уши своим прекрасным пением! – Дилан толкнул его в плечо. – Да тебе плевать, что я единственный, кто смог поехать с тобой в Нью-Йорк! Где пропадали твои друзья, когда взлетал самолет до этого гребанного «Большого яблока»?! Решали свои проблемы. – Дилан разошелся не на шутку. – Конечно же! Я приехал в ваш городок под выпуск и не заслуживаю права голоса. – Он замер. – Ох, прости, Том, что не отвечаю критериям полного неудачника и фрика, как твои друзья!
«Ты из какой психушки-то сбежал?»
– Посмотри на меня! [123] – Пропел Том. Он кинулся за Диланом, понимая, насколько жалко звучала эта фраза. В голове Тома не укладывалось, как он бесчеловечно подменяет смысл в песне Сисилия Райкозер. В ней она молит умирающего после автокатастрофы мужа еще раз посмотреть на нее, а Том просит психованного Дилана посмотреть на него. Том сто процентов пролетел с выбором песни.
Он забежал в комнату и застыл на месте. Дилан курил в окно. До этого самого момента он крайне негативно отзывался о пагубной привычке. Он берег свой голос, как младенца, и не подвергал никаким стрессам. И сейчас до Тома дошло, что за дурман окутал Дилана. Алкоголь. Нет, он не пребывал в состояние полнейшего опьянения, но легкое покачивание, явный нервоз говорили сами за себя. Том надеялся, что причина ночного отсутствия Дилана – это репетиция или читка сценария. Однако он знал, как может быть опасен Нью-Йорк. Вседозволенность, жажда славы при одновременном ее отсутствии заставляли нервничать и вели к самым легким способам снятия стресса: алкоголю и запрещенным веществам. И пусть алкоголь – небольшая проблема, только вот как далеко заведет эта путаная дорожка, неизвестно. Какое-то странное и извращенное чувство вины проснулось у Тома внутри, словно именно он был виноват в неудачах Дилана.
«Неужели украденный бальзам и маска так сильно бьют по башке?»
– Как же меня уже это достало. Почему я обязан делить квартиру с посторонними? Может, еще Алана позовешь к нам жить? М? – Дилан говорил спокойно, вновь придя в себя. На его лице играли лучи уходящего солнца. – Все становится с ног на голову. Разве ты не видишь? Стоит им появиться в твоей жизни, происходит нечто необъяснимое.
– Что ты хочешь сказать? – Тому пришлось писать слова на каждом отдельном листке черным маркером, чтобы Дилан мог прочитать их. Том уже собирался бросить блокнот в голову придурка. – Говори. Как. Есть.
– Ты украл ее, – ледяным, безжизненным тоном прошептал Дилан. Три слова вмиг остудили весь пыл Тома. От резкой смены темы и местоимений голова пошла кругом. Видимо, требование рассказать о настоящей проблеме, терзающей душу Дилана, подействовали.
«О чем ты вообще?»
– Не понял… – Том показал листки и опустил их на пол, не в силах держать дольше пяти секунд. Дилан выбросил окурок в окно и долго смотрел на его нелегкий путь вниз.
– Все просто, Том. А точнее, мне стоит сказать Том Фрай. Ребенок, который рожден для роли Тони или любой другой. – Подобные слова предположительно должны были выплевываться вместе с желчью, но Дилан их шептал. До Тома же смысл слов доходил медленно. Он так ждал откровений, а в итоге оказался к ним совсем не готов. – Так сказал режиссер, когда ты покинул здание театра. Я… – Он сжал зубы. – Я уважаю твой талант, Том, правда… Но таким парням, как я, обычным, которые не родились с идеальным слухом и магнитофоном в голове, приходится биться на смерть за место под солнцем. Черт, я так хотел получить эту роль. Я уже почти вырвал ее из лап сотни других претендентов, а… и… и всухую проиграл тебе.
«Так вот в чем проблема! Черт возьми! Дилан тоже хотел получить роль Тони… Именно для репетиций и читок он исчезал все это время. Обычно, когда режиссеры не могут определиться с кандидатами на роль, устраивают второе, третье прослушивание, и так пока им не надоест. Дилан поет хорошо. Нельзя сказать, что идеально. И все же в купе с внешностью, харизмой у его голоса появляется личность и душа. Однако мюзикл есть мюзикл. В первую очередь голос, а уж потом красивые глазки. Прости меня… Я понимаю. Понимаю, что ты хочешь сказать. Ты сражаешься не пойми сколько за желаемую роль далеко не в последней постановке для молодежи, а тут появляюсь я. Неужели он видел, как комиссия хлопала и хвалила меня? Ох, господи, до конца прослушиваний оставалась всего пара дней и несколько претендентов. Причина, по которой Дилан не вернулся домой, – злость и обида… Дилан, мне так жаль. Я не хотел украсть роль у тебя, даже не думал, что ты тоже пробуешься на нее. Если бы я только знал! Если бы…»
– Я знаю, что не имею права злиться на тебя или кого-то еще… – Дилан сжал руку в кулак и ударил в стену. – Не имеют права. – Еще удар. – Я повторяю себе: «Он не знал. Он не знал. Он не знал». – Он снова ударил. Том даже не пытался остановить его от вымещения злости на стене. В такие моменты очень просто перевести агрессию на себя. Особенно, когда ты и являешься ее причиной. – Но какого же хрена не становится легче? Моя голова понимает. Да только здесь. – Дилан схватился за грудь, пачкая кровью белую футболку. У Тома возникали ужасные ассоциации. – Режет и горит. Как же мне хотелось быть Тони. Как же мне хотелось! – Он вновь ударил кулаком по стене и зарычал.
«И даже сейчас… Я не могу тебя пожалеть. Ситуация паршивая, нет, не так, она отвратительная, и в самых драматичных спектаклях никого так не сталкивают лбами в битве за роль… Но это Нью-Йорк. Ты должен понимать – тут умирают творческие люди, их души превращаются в светлячков и огнями разлетаются по Бродвею, их мечты – топливо для вечно голодной машины… Черная дыра для всех нас. А ты решил пригубить алкоголь из-за первой неудачи. Открою секрет, Дилан. Их – неудач – будут тысячи! И, разговаривая сам с собой, как последний идиот, я скажу откровенно… Никто не гарантирует тебе победу. Красота твоя, молодость исчезнут к тридцати, скоро ты найдешь потолок своего таланта и поймешь, чего достоин. Все почему-то считают, раз я родился и сразу стал петь, то у меня таланта выше крыши! Глупости. Три октавы плюс одна нота. Вот мой потолок. Да, я могу тянуться и биться насмерть. Пищать на уровне летучих мышей? Могу. Но не хочу. Эти три октавы – мое все, их достаточно, они прекрасны, они и есть я. Если кто-то попросит спеть выше или ниже моего рабочего диапазона. Простите… Эта история уже не про меня».