Прежде, чем умереть (СИ)

Но ночной морозец мало-помалу выгонял боевой задор из дурной головы, и Пётр начал задаваться неуместными вопросами:
— А о чём с Клещём поговорить-то хотел? — обернулся он, когда показалась первая табличка «ул. Матросова».
— Дела у нас с ним незавершённые.
— Так ведь это... Смена у него, раз ты на кордоне видал. Нету его дома-то сейчас.
— Подожду. Ты себе голову не забивай, дом покажи, а дальше я уж сам. Добро?
— Да мне чего... От меня не убудет, — сделал он поспешный вывод. — Вон он, дом-то этот, — указал Петя на кирпичный двухэтажный коттедж, с мансардой, как обещал. — Ну, я пойду?
— По делам спешишь что ли?
— Да нет, — пожал он плечами и боязливо ощерился.
— Ну а раз так, — приобнял я его, — составь компанию. Жену его знаешь?
— Знакомы шапочно.
— Во, и меня, значит, представишь. Давай так сделаем — постучишься, назовёшь себя. Откроет — хорошо. Не откроет — скажешь, что с Витей на кордоне беда приключилась.
— Что за беда? — втянул Пётр голову в плечи.
— Током его шибануло, хер отнялся. Тебе какая забота? Беда, и всё тут. Понял?
— По-о... Я это, — вытянул Петя трясущуюся руку в противоположном дому направлении, — пойду лучше. Нездоровится мне.
— Да не ссы, — притянул я его за шиворот к двери. — Обещаю быть вежливым. Стучи давай. Я в долгу не останусь.
Посул немного приободрил робкого алкоголика, и подрагивающие пальцы медленно сложились в кулак. Ещё несколько мгновений внутренней борьбы, и костяшки затарабанили в дверь. На стук отреагировали — в доме послышалось шевеление, зажёгся свет на первом этаже, скрипнули половицы.
— Кто там? — донёсся из-за двери нежный женский голос.
Петя молчал, и мне пришлось легонько сунуть ему с ноги в колено, чтобы вывести из прострации.
— А-а... — очень проникновенно взвыл он и снова обрёл дар речи: — Это Пётр. Петя Стеклов.
— Чего тебе?
— На кордоне... Беда случилась.
— С Витей?! — моментально отреагировала барышня, лязгая отпираемыми замками и щеколдами, через секунду дверь была распахнута настежь. — Что с ним?!
Всё, что мне осталось сделать — пропихнуть обоих внутрь семейного гнёздышка и войти следом.
— Тщ-щ-щ, — прислонил я к губам фигуристой брюнетки глушитель. — Закричишь — придётся всех убить. Где дети?
— Наверху. Спят, — согрела прелестница лет тридцати холодную сталь страстным дыханием.
— Боже... — перекрестился Пётр, вжавшись в стену и бочком двинулся к выходу. — Я... Я пойду. Ладно?
— Конечно, — кивнул я. — Одно, последнее, дело к тебе — встань здесь, пожалуйста. Чуть левее.
— Так?
— Идеально, — Пернач дважды хлопнул, и Петя бухнулся на пол с простреленными лёгкими. — Сохраняем спокойствие, — поднял я руки, обращаясь к хрипящему подельнику и зажавшей ладонями собственный рот хозяйке дома. — Всё под контролем, ранения не смертельны. Слышишь, Петя? С этим можно жить. Надо только потерпеть немного и... поползай туда-сюда, будь добр. О, нет, ничего такого, просто, нужно больше крови на полу. Но если тебе тяжело, я могу прострелить ноги.
Петя взвесил все «за» и «против», после чего любезно согласился удовлетворить мою просьбу и, пуская кровавые слюни, принялся натирать собою пол в прихожей.
— Достаточно, — остановил я его, оценив живописные разводы, и присел на корточки возле двери. — Теперь, если не затруднит, отползи чуток подальше, и можешь отдыхать. То, что нужно.
Пернач снова хлопнул, и вошедшая в Петин затылок пуля инкрустировала плинтус фрагментами лобной кости в сером веществе.
— Прошу прощения за беспорядок, — поднялся я и убрал пистолет в кобуру. — Ох уж эти нежданные гости, да? Может, пройдём в комнату?
Хозяйка, всё ещё крепко зажимающая рот ладонями, судорожно закивала и попятилась внутрь дома.
— Присаживайтесь, — указал я на кресло в центре небедно обставленной залы, опустился в такое же напротив и прислонил ВСС к подлокотнику. — Сожалею, что Пётр ушёл, не успев нас представить. Меня зовут Коллекционер, можно просто Кол, я убиваю людей за деньги, иногда даром. А вас как зовут, чем занимаетесь?
 
— Умоляю, не трогайте девочек.
Вот зачем это? Мы же мило беседовали, я был вежлив, задавал простые вопросы.
— Как. Зовут.
— Люба, Любовь, Клещук, Любовь Сергеевна Клещук, — затараторила мамашка. — А занимаюсь... За домом присматриваю, за детьми, стирка, готовка, ну знаете... — ощерилась она нервно и зажала сложенные ладони коленями.
— Любовь, значит... Красиво, романтично. А дочек?
— Татьяна и Вероника, пять и три года, да, — подалась она вперёд, блестя влажными глазами и комкая подол халата. — Они ни в чём не виноваты, умоляю вас...
— А Виктор?
— Виктор? Что Виктор?
— Почему не спрашиваете, как он? Вы так перепугались, когда услышали про беду на кордоне, а теперь даже не поинтересуетесь.
— Да, — постаралась Люба взять себя в руки, откашлялась и смахнула слёзы. — Что с Виктором?
— Он в полном порядке, несёт службу. Рады за него?
— Да. Да, конечно. Спасибо.
— Ну что вы, мне не сложно. О нём не стоит волноваться. Виктор из той породы людей, которым всё нипочём. Что бы они ни вытворяли, как бы ни бесчинствовали — никаких последствий. Для них, лично. Чего не скажешь об окружающих.
— Нет, пожалуйста... Пожалуйста, — снова покинуло Любу самообладание, она бухнулась на колени и попыталась схватить меня за ноги, от чего я уберёгся лишь вынув пистолет.
— На место.
— Только не девочек, умоляю вас, — с трудом поднялась она с пола на дрожащих ногах и упала в кресло. — Они же совсем маленькие.
— Но я не могу уйти просто так, вы же понимаете.
— Тогда... — всхлипнула Люба и сглотнула подкативший к горлу ком. — Тогда его. Заберите его. Господи... Я не знаю, что вы не поделили, но дети здесь ни при чём.
— Просите убить Виктора?
— Да, — подняла она потупленные глаза и повторила уже более уверенно: — Да, прошу.
— Хм... Во сколько он возвращается?
— В десять, обычно.
— Уже недолго, — сверился я с часами. — Извините меня за бестактность, даже не подумал предложить. А может вы сами хотите...?
Заплаканное Любино лицо, и без того бледное, сделалось почти серым, мнущие халат руки замерли с побелевшими костяшками.
— Да расслабьтесь, — поспешил я разрядить атмосферу. — Шучу. Налить вам чего-нибудь. Вы слишком напряжены, это вредно для здоровья.
— Там, — указала Люба в сторону серванта. — В графине.
Я встал и отошёл за бухлом, наблюдая в отражение застеклённых створок, как милашка пялится на ВСС.
— Коньяк?! — нюхнул я, вынув пробку. — Настоящий?
— Да. Мужу нравится дорогой алкоголь.
— Я заметил. Прошу, — отправился один из двух наполненных стаканов в трясущиеся пальцы, и звякнул, столкнувшись с моим. — За искренние чувства. Ведь без них жизнь стала бы совсем серой. Ну, пейте.
Люба поднесла стакан ко рту, зубы отстучали по хрусталю частую дробь, и янтарная жидкость отправилась в горло.
— Какая милая вещица, — хлебнул я следом и взял возле камина затейливо выкованную увесистую кочергу. — Простите за каламбур, Люба, но... Вы любите своего мужа?
— Да, — ответила она, утерев нос.
— Но любите меньше, чем детей. Так ведь?
— Как и каждая мать.
— А себя? Насколько, по этой трёхбалльной шкале, вы любите себя?
— Я... Я не понимаю.
— Это же очень просто. Дети — три балла. Осталось распределить один и два между вами с Виктором. Ну?
— Разве так можно?
— Почему нет?
— Любовь нельзя мерить баллами.
— И всё же, вы не предложили себя в качестве отступного, а предложили Виктора. По моему опыту обычно предлагают наименее ценное из возможного.
В простимулированном алкоголем мозгу Любы что-то щёлкнуло. Она поставила пустой стакан, поднялась и потянула завязанный бантом пояс. Халат распахнулся и чуть тронутый обретшими твёрдость руками, опустился на пол, скользя по красивой груди и крутым бёдрам.
 
— А эти отступные сгодятся? — перешагнула Любовь через сброшенную одежду и подошла вплотную ко мне.